— Правильно, Танюша, — поддержал ее седой Михеич. — Мы хоша и не танки и не снаряды делаем, а и наш труд нужен фронту. Значит, не должны мы в долгу быть. И не будем. Исполним все по совести, честно.
— Неужто пожалеем своих рук, чтобы избавить людей наших от мучительства! — сказала старуха Куржакова.
В углу, неподалеку от входа, стоял сумрачный Чебутыркин. На его маленьком морщинистом лице было выражение виноватой растерянности. Он был потрясен.
Всю свою жизнь он прошагал в одиночку, следуя правилу «моя хата с краю».
До последнего времени ему казалось, что это и есть истинная мудрость, а все остальные, принимающие так близко к сердцу общее дело, либо странные чудаки, либо просто лицемеры. «Своя рубашка ближе к телу» и «у каждого пальцы к себе гнутся» — такова была его философия.
С этой меркой подходил он ко всем явлениям жизни. В трудовом энтузиазме стахановцев, в пытливых исканиях рационализаторов производства он видел только заботу о личном благополучии. И оттого собственное поведение казалось ему совершенно правильным.
«Никому в глаза не лезу, обязанность свою исполняю честно, без всяких выдумок», — оправдывал он себя.
Правда, за последнее время, в особенности когда началась война, ему все чаще приходилось задумываться: что заставило учетчицу Надю с «чистой» конторской работы перейти в цех? Какая выгода Татьяне Парамоновой приютить у себя двух сирот, а потом взять еще и Федьку, беспризорника? Почему фрезеровщик Слепцов так горячо выступал на собрании, отстаивая новые повышенные нормы?
Все эти факты не укладывались в узкие рамки правила «своя рубашка ближе к телу», шли вразрез со всей его заскорузлой мудростью.
Над этим приходилось задумываться. Но груз привычек и сложившихся убеждений продолжал давить, и Чебутыркин оставался прежним Чебутыркиным.
И только сегодня, здесь, на митинге, понял он затхлое ничтожество своего обособленного мирка, понял и… устыдился.
«А мы… помочь тем людям не хотим!» — больно укололи его слова старика Сычева.
«И верно. Чем я помог? Только у людей под ногами путался. Подлеца Седельникова прикрывал», — думал он.
На верстак поднялся Ынныхаров, в кожаном фартуке, в спецовке с засученными рукавами.
— Предложение давать хочу, — громко начал он. — Наши бойцы хорошо бьют врага. Много нашей земли освободили. Спасибо им говорить надо. Праздник скоро. Красной Армии годовщина. Надо деньги собрать. Подарки покупать. Бойцам на фронт подарки посылать. И работать хорошо — план выполнять. От плохих рабочих бойцы подарки не примут. Вношу свой трехдневный заработок. Вызываю всех.
Предложение старого рабочего встретило горячее одобрение.
— И я три дня отчисляю, — с места сказала Куржакова, — пускай наши дорогие бойцы знают, что мы их помним и любим. Кто там за Родину грудью стоит, мне, старухе, — все сыновья!
3
Чебутыркин открыл дверь своей комнаты, машинально щелкнул выключателем и, не раздеваясь, опустился на сундук.
Дремавший на шестке кот покосился на него зеленым глазом, спрыгнул на пол, потянулся, выгнул спину и начал тереться о его ноги. Но Прокопий Захарович не нагнулся и не погладил его, как обычно. Он сидел в раздумье, не обращая внимания на своего пушистого любимца.
Кот перестал тыкаться мордой в мерзлый валенок, поднял голову и с недоумением смотрел на хозяина.
Хозяин даже не взглянул на него.
Удивленный кот закрутил хвостом и, коротко мяукнув, прыгнул ему на колени.
— Так чем же ты поможешь, Прокопий Захарович? — вымолвил Чебутыркин про себя. — Или опять с краю останешься?
Прокопий Захарович вспомнил, как месяц тому назад, когда в цехе собирали теплую одежду для фронтовиков, он после повторного напоминания Сычева принес потрепанную и облезлую заячью шапку.
— Хуже не было? — спросил Сычев, принимая ее.
«Хороша и эта. Напасешься на вас», — подумал тогда Чебутыркин в ответ на укоризненное замечание Сычева.
Теперь ему было стыдно вспоминать об этом.
Долго не мог уснуть в эту ночь Прокопий Захарович. Ворочаясь на скрипучей койке, снова и снова передумывал он свои прежние мысли, оценивал свои поступки, сопоставляя их с поступками Ынныхарова, Тани Парамоновой, фрезеровщика Слепцова.
Было уже за полночь, когда Чебутыркин поднялся и сел, свесив с койки босые жилистые ноги. Не обуваясь, подошел к длинному сундуку, стоящему в ногах постели, открыл его и вытащил оттуда новый полушубок черной дубки.
Прокопий Захарович провел рукой по мягкой, хорошо отделанной бахтарме, по густому теплому воротнику и повесил полушубок на вбитый в стену гвоздь.
На другой день Чебутыркин отнес полушубок на завод и сдал его Сычеву.
— Вот это правильно, — одобрил Сычев, вручая Чебутыркину квитанцию на сданный полушубок. — А знаешь, Прокопий Захарович, большое дело мы начали. И другие коллективы, слышно, наш почин насчет подарков подхватили. Крепка забота в народе о своей Красной Армии.
В начале февраля из Приленска на Западный фронт выехала делегация рабочих и колхозников области, сопровождавшая эшелон подарков бойцам действующей армии.
В составе делегации был знатный стахановец конезавода Егор Иванович Ынныхаров. Он вез с собой рапорт о досрочном выполнении заводом январского плана.
Глава тринадцатая
1
Егор Иванович проездил около трех недель. Слух о его возвращении мгновенно разнесся по заводу. В тот же день, в обеденный перерыв, пришлось ему выступить в цехе. Но много ли расскажешь за полчаса. Порешили, на следующий день — как раз будет суббота — в клубе перед всем коллективом отчитается Егор Иванович о своей поездке, расскажет, что видел на фронте.
Но то будет завтра, а сегодня после работы друзья Егора Ивановича: Сычев, Калугин, Юсупов и еще несколько старых рабочих — собрались у него на квартире.
Только что уселись за стол, и Егор Иванович не успел еще рассказать, как доехали они с эшелоном до Москвы, в дверь комнаты постучали.
— Еще к тебе, Егор, гости, — сказал Сычев. Он сидел ближе всех к двери, встал и открыл ее.
В комнату вошла старушка рассыльная.
— Слава тебе, господи! — воскликнула она, оглядевшись. — Всех в одном месте сыскала. Идемте, мужики, в контору. Андрей Николаевич всех велел разыскать и вызвать.
«Что такое случилось?» — произнес Калугин.
— Что нибудь да есть, — отозвался Сычев. — Андрей Николаевич зря тревожить не станет.
— Эх, — протянул с огорчением Юсупов, — так и не успели послушать, что на фронте делается. Ты хоть скажи, Егор, как там дела-то?
— Дела на хорошую дорогу повернули, — ответил Егор Иванович. — В Москве немцам не бывать, а скоро и ноги ихней на нашей земле не останется.
— Ну вот, — обрадовался Юсупов, — теперь от сердца отлегло. Можно и на совещание. А только все-таки, что такое стряслось?
А стряслось вот что.
Распоряжением главка четыре вагона дубильного экстракта из семи находящихся в пути были переадресованы другим заводам. В телеграмме главка указывалось на крайнюю дефицитность материала, вызванную выходом из строя западных экстрактовых заводов, и предлагалось мобилизовать внутренние ресурсы.
Опять нависла угроза срыва плана.
Самоходов по телефону передал на завод о телеграмме главка.
— Что думаете предпринимать?
— Не сумею сразу сказать, Спиридон Матвеевич, — ответил Андрей. — Соберу народ, посоветуемся.
— Направляю к вам Кравцова, обсудите этот вопрос с его участием. Я должен вылететь в северные районы.
«Не знаю, чем нам поможет присутствие Кравцова», — подумал Андрей.
Перед совещанием Андрей имел продолжительную беседу с главным инженером и начальником планового отдела. Каждый из них высказал свои соображения.
— Но это еще не дает нам полного решения вопроса, — сказал Андрей, выслушав их.
— Конечно, — согласился Луговой, — это только начало. Есть еще одно соображение.
— Именно?
