— Наш начальник цеха, Андрей Николаевич, — пояснила Надя.

— А, Андрей Николаевич, — протянула Клава, — он ничего, славненький, только уж очень гордый. И смотреть ни на кого не хочет. Да и то, — Клава повела плечами, — где уж нам против его Людмилы! Ну, бог с ними, пойдемте, чаем вас угощу.

И, не слушая возражений Нади, повела ее под руку в соседнюю комнату.

— Не люблю я эти кляузы разводить, — сказал Максим Иванович и поморщился. На его крупном, слегка обрюзгшем лице отразилось недовольство.

Весь происходивший в кабинете директора разговор был крайне неприятен Максиму Ивановичу. Он только недавно вернулся из отпуска, и вернулся с «чемоданным» настроением. Он договорился в главке о переводе его на другой завод и теперь со дня на день ожидал вызова. Исподволь он готовился к передаче дел, и эта, как он говорил, «канитель со 128-й партией» была для него очень некстати. Дела хорошо передавать, когда все гладко. Поэтому техноруку хотелось замять неприятную историю без особой огласки. Но, несмотря на его возражения, делу дан официальный ход и даже создана специальная комиссия управления.

А тут еще директор предлагает ему лично принять участие в расследовании.

— Не люблю я этих кляуз, — еще резче повторил Максим Иванович.

Кравцов пожал плечами и с расстановкой произнес:

— Любите или не любите, дорогой Максим Иванович, но мы с вами не вправе уклоняться от исполнения нашего служебного долга. Долг прежде и превыше всего!

Максим Иванович оседлал большой нос очками в металлической оправе и пристально посмотрел на Кравцова.

Каждый раз, когда директор прибегал к этому торжественно-напыщенному тону, Максиму Ивановичу хотелось заглянуть ему в душу и определить, что это — высокомерное чванство или просто притворство.

— Это в чем же мой служебный долг?

— Полагаю, прежде всего в том, чтобы восстановить в полной мере все обстоятельства этого печального происшествия. Установить степень виновности и отсюда — меру ответственности руководителей цеха, ваших подчиненных, — еще обстоятельней ответил Сергей Сергеевич.

— Так и знал, что разговор пойдет о виновности и ответственности. Неужели нельзя обойтись без этого? — возразил Максим Иванович, уже начиная раздражаться. — Не думаете же вы, черт побери, что Перов или эта старая песочница Чебутыркин умышленно сварили партию?

— Максим Иванович, — леденяще вежливым тоном начал Кравцов, — умышленно или неумышленно — это для меня совершенно неинтересно и неважно. Что вы на меня так смотрите? Повторяю: неважно. Я не психолог и не следователь, а директор государственного предприятия. Предприятию, то есть государству, причинен ущерб. Если умышленно — это преступление, если не умышленно — это еще хуже. Еще хуже! Это значит, что начальник цеха просто не знает своего дела, а следовательно, завтра это же может повториться в еще больших размерах.

Кравцов строго посмотрел на Максима Ивановича и продолжал:

— Я не уполномочен подвергать риску государственное достояние, полагаю, и вы тоже.

— С вами очень трудно разговаривать, Сергей Сергеевич. Уж очень вы всегда правы… — окончательно рассердился Максим Иванович.

Кравцов сделал вид, что не заметил этого.

— Что я прав, это меня не удивляет, — с достоинством произнес он. — Удивляет меня другое. Как вы не понимаете простой истины, что подобные истории безнаказанными оставаться не могут? Взгляните на это дело с государственной точки зрения. Кожи попорчены? Попорчены. В цехе Перова? Перова. Начальник за них ответственность несет? Несет. Наказанию подлежит? Подлежит! Не имею ни малейшего желания покрывать Перова. Прямо вам это говорю. И еще напоминаю: имеется Указ об ответственности за качество продукции. Вам особенно надлежит о нем помнить: вы главный инженер предприятия.

При всем ироническом отношении Максима Ивановича к прописным истинам, на этот аргумент возразить было нечего. Максим Иванович отлично понимал, что Указ есть Указ.

И когда Кравцов нарочито вежливо осведомился: «Что вы можете на это возразить?» — Максим Иванович продолжал угрюмо молчать.

Анна Королева высыпала хромпик в деревянный, оцинкованный внутри чанок, залила водой и, открыв вентиль, пустила в чанок острый пар. Небольшое помещение, в котором разваривали хромовый экстракт, наполнилось певучим гулом, словно где-то вдали заработал авиационный мотор.

Когда жидкость в чанке окрасилась в яркий оранжевый цвет, Королева взяла деревянное весло и, помешав в чанке, убедилась, что хромпик растворился без остатка.

— Прокопий Захарович! — крикнула она в приотворенную дверь. — Можно кислоту заливать.

Через минуту вошел Чебутыркин, за ним следом двое рабочих в очках-консервах внесли кислоту в большой стеклянной бутыли. Когда кислота была вылита, жидкость в чанке стала кроваво-красной.

— Бери весло, Анна, — скомандовал Чебутыркин, — да принеси ведро воды холодной. Не ровен час, зашумит наша брага.

Сам он придвинул поближе ящик, наполненный желтоватой овсяной мукой, и, взяв полную пригоршню муки, высыпал ее в чанок.

В чанке зашипело, забурлило, вся поверхность жидкости покрылась крупными грязно-желтыми пузырями. Они мгновенно возникали и тут же лопались. Из чанка повалил седой пар, смешанный с едким сернистым газом. Чебутыркин молча указал Королевой на рубильник, та включила его. Зашумел вентилятор, и едкие пары устремились в жестяной зонт, укрепленный над чанком.

— Ведь как хорошо позаботился Андрей Николаевич, — сказала Королева, помешивая веслом кипящую жидкость. — Сколько лет варим здесь экстракт и маялись от этого дыму. А он вот посмотрел и враз придумал вентилятор поставить.

— Чего тут придумывать, — ворчливо возразил Чебутыркин, — про это в книжках описано. Да и по инструкции полагается.

— Полагается, — насмешливо протянула Королева, — а чего ж вы, Прокопий Захарович, не удосужились исполнить инструкцию? Поди-ка и самим не сладко было эту зелень нюхать.

Чебутыркин хотел еще что-то возразить, но вспомнил, как каждый раз после варки экстракта, надышавшись едких сернистых испарений, надсадно кашлял всю ночь напролет. «Правильно Анна говорит. К людям он заботливый».

И тут же вспомнил о 128-й партии, о собственной трусости, помешавшей разоблачить Мишку Седельникова, и ему стало не по себе.

Он нахмурился, бросил горсть муки в чанок и сердито прикрикнул на Королеву:

— Помешивай веселей, гляди, через край хватит!

— Полегче сыпать надо, Прокопий Захарович, — возразила Королева и еще энергичнее заработала веслом.

В чанке бушевало вовсю.

Жидкость загустела. Беспорядочно пляшущие пузыри уже не лопались, а ползли вверх, угрожая ежеминутно выплеснуться через край. Цвет жидкости из грязно-желтого сделался бурым, затем коричневым и, наконец, темно-зеленым.

Чебутыркин внимательно следил и, как только пузырившаяся масса начинала оседать, снова подбрасывал в чанок горсточку муки.

— Прокопий Захарович! — окликнули его сзади.

Чебутыркин оглянулся и увидел Мишку.

— Чего тебе? — недружелюбно отозвался мастер.

— Подите сюда, Прокопий Захарович, — замахал рукой Мишка и, когда Чебутыркин приблизился, торопливо зашептал, пригнувшись к уху старика: — Запрягаева сейчас видел. Говорит, вашему Перову крышка. Комиссия назначена насчет этих кож. Дело серьезное. Запрягаев в этой комиссии. Теперь, Прокопий Захарович, не вывернется наш горячий начальник. Быть вам опять хозяином в цехе. С вас могарычок? — подмигивая, закончил Мишка.

Чебутыркина передернуло.

— Пошел прочь! — закричал он, наступая на Мишку, но, спохватившись, опасливо оглянулся на Королеву и зашипел, как рассерженный гусак: — Не смей, подлец, ходить ко мне с этими разговорами. Не желаю я и слушать про твое паскудство. Уходи!

Мишка попятился и скрылся за дверью.

Чебутыркин еще некоторое время смотрел ему вслед, бормоча что-то себе под нос.

— Кажись, готово, Прокопий Захарович, — окликнула его Королева.