— Мой Федька мужик был, не пленный.
Они знали, что Крылов и Антипин слышали каждое слово.
— А эти у кого?
— У Лены Каргачевой.
— Ну она-то их научит!
— Один в калошах.
— Сапоги скинул, чтобы бежать легче.
— А курит, как мужик.
— Может, он и вправду мужик?
— Посмотрим?
— Довольно вам…
Илья встал. Почувствовав неладное, Крылов тоже поднялся. Он впервые так близко разглядывал женщин. Лица, шеи, руки и ноги загорелые, тела крепкие, грубоватые, взгляды насмешливые, вызывающие. У одной расстегнута на груди кофта, другая будто невзначай подняла выше колен подол юбки. Крылов не умел обращаться с женщинами и не мог ответить им грубостью, хотя их нежелание видеть в пленных людей возмущало его. Но Илья кричаще грубо и откровенно оглушил их словами-булыжниками и прямо от копны пошел прочь с поля.
Возвращаться после этой стычки на хутор не хотелось, настроение у обоих было прескверное. Они долго сидели на берегу ручья. Оба понимали: надо искать себе дело.
— К партизанам бы…
Здешние места — не партизанские: леса пустяковые, насквозь видно, а в оврагах не навоюешь.
— К бабе, что ли, какой пристать? Вот сбесились… — все еще кипел Илья.
— Пойдем, а то Елена уж о нас беспокоится.
— Глядишь, искать будет!
Отыгравшись таким образом на хозяйке, они пошли к хутору.
У дороги среди узлов сидели люди. Женщина устало повернула голову. Рядом с ней, привалившись к узлу, спала девочка лет десяти. Худенькое тело, короткие, с помятыми лентами косички.
— Откуда, мамаш?
— Из Сталинграда.
— Пешком?
— Слава Богу, что живы.
— А куда идете?
— Может, здесь где остановимся.
Другая женщина держала на руках мальчика. Тот смотрел на Крылова не по-детски серьезными глазами.
— А немцы вас не задерживают?
— Чего с нас взять?..
Встреча с беженцами взволновала Крылова. Худо или нет, он следовал мужской, солдатской судьбе, а эти женщины и дети испытали почти то же. И куда идти, не знают, и пристанища у них никакого, и есть им нечего.
У Елены Дмитриевны была соседка. Когда Крылов и Антипин вошли в хату, женщины прекратили разговор. «Знают…» — догадался Крылов.
— В степь больше не пойдем.
— Дело ваше, — она принялась разливать по тарелкам борщ.
Укладываясь на ночь, Крылов подумал о беженцах. Хорошо, что не было дождей…
* * *
Встреча с беженцами помогла Крылову и Антипину покончить с неопределенностью своего положения. Что если уподобиться беженцам и идти-идти? Есть же ведь где-нибудь партизанские отряды! Не в Донбассе, так на Украине, ну а уж… в брянских лесах обязательно. Добраться до брянских лесов — от такой мысли дух захватывало. Назад к фронту степями не пройти, об этом и нечего было думать. Сидеть на месте и ждать, пока к ним придет Красная Армия — а она, конечно, придет — было не менее унизительно, чем работать на немцев. Найти партизан — вот что надо было делать! Стать партизаном значило снова занять свое место в солдатском строю.
Оба понимали, как трудна эта задача: наверняка они могли рассчитывать лишь на брянские леса, а до них не близко. И потом как идти? На Воронеж? Там тоже степи и фронт. В конце концов они решили, что самый надежный путь — окольный, то есть через Донбасс до Днепра, затем вверх по Днепру и от него — к Брянску. Главное, все обдумать. Старик из Верхне-Чирского хутора не зря говорил, что теперь им нужна не винтовка, а голова.
* * *
Илья побрился, Крылов осмотрел одежду — вот и все сборы.
— Елена Дмитриевна, спасибо за приют, мы уходим.
— Куда же?
— В брянские леса, к партизанам…
Эта идея уже не казалась им невероятной. Приняв решение, они обрели твердую почву под ногами.
— Ну что ж… Не отвезете ли на мельницу мешок ржи?
— Отвезем.
— Я сейчас, — она ушла и возвратилась со свертком. — Вот переоденьтесь.
В свертке были брюки и рубашки, не новые, но крепкие. Брюки она тотчас села ушивать. Работала она молча и быстро. Новые швы прострочила на машинке, подправила низ. В гражданской одежде Крылов и Антипин почувствовали себя легко, раскованно. Теперь никто уже не мог с уверенностью сказать, что они — бывшие красноармейцы. Следы плена стерлись с их лиц, волосы на головах отрастали.
— Спасибо, Елена Дмитриевна, а мы о вас всякое думали… Извините.
Ее насмешливая снисходительность теперь не раздражала Крылова, а воспринималась им как неожиданное открытие человека.
— Еще кепки, а это тебе, примерь. У Федора нога тоже была крупная.
У Федора? Значит, та ехидная молодуха подарила Илье ботинки своего мужа? Пойми такой вот характер! Казак из Верхне-Чирского назвал их сопляками, но вынес им сумку с хлебом и табаком. И Елена Дмитриевна… Их прямота и заботливость по-своему укрепляли у Крылова доверие к людям. Он приобретал трудный жизненный опыт, учился перемалывать в себе мимолетные чувства и противоречия, прежняя жизнерадостность понемногу возвращалась к нему.
— А что, Илья, может, тебе и вправду пристроиться здесь вместо Федора? Ботинки в самый раз, и молодуха ничего!
— Баба-черт!
Они катили тележку с мешком ржи по дороге к соседнему хутору. Из лощины навстречу им вынырнул мотоцикл. Они отвернули в сторону, уклоняясь от пыли. Неожиданно мотоциклист затормозил.
— Как называется этот хутор?
— Семенковский.
Немец многозначительно улыбнулся:
— Зольдатен?
— Нет.
Он обдал их загадочным взглядом, легко набрал скорость.
Страшные впечатления плена ожили в Крылове, волной накатились на него, но тут же схлынули: этот немец не был похож на тех безликих, какие гнали колонну военнопленных. В серо-голубых глазах у него светилась мысль, и весь он, ладный, безукоризненно скроенный, в добротном кожаном плаще и с крестом между отворотами мундира, казался случайным гостем в этом тихом степном углу. Встреча с ним едва ли была опасна для них…
Они оставили у мельника тележку и пошли назад. Октябрь позолотил деревья, накинул на степные травы серо-коричневый покров. Дни были еще сухие, теплые, но природа затаилась в ожидании перемен. Вот-вот налетит холодный ветер, сорвет с деревьев пестрый убор, развеет по степи, в воздухе повиснет нудная паутина дождя, разбухнут от сырости, поползут в разные стороны грязные дороги. Надо было поскорее уходить из этих мест.
Елена Дмитриевна спросила:
— А как вы пойдете?
Они объяснили ей свой маршрут.
— Документы у вас есть? Вас задержат. Там везде полицейские, одна хуторская приехала, говорила.
О документах они вообще не думали. Идти без документов в обход крупных населенных пунктов было составной частью само собой разумеющегося риска, но после вопросов Елены Дмитриевны эта составная возросла и вызвала непредвиденное беспокойство.
— Что о них говорить, раз нет…
— В Алексин ступайте, к коменданту. Беженцам дают пропуска. Постарайтесь… достать.
— Мы-то — не беженцы!
— Ну и что? — она сочла разговор оконченным.
Они ушли за огороды к камышам. Задача перед ними встала и жутковатая, и заманчивая. Пропуск — уже документ, с ним, наверное, и на поезде можно ехать. Но идти-то надо к волку в пасть. Глупо, нелепо потерять все, что приобрели с таким трудом. Потом куда пропуск-то, к кому, и, вообще, до каких мест выдают пропуска?
Они курили цигарку за цигаркой, в воображении у них вставала колонна военнопленных. Придут к коменданту, а их — в концлагерь…
Поняв, что они ничего не решат, если не отбросят эту мысль, они принялись искать иные доводы.
— А почему он узнает, что мы — пленные?
— У меня волосы еще короткие.
— Разве штатские так не стригутся?
— Он спросит документы и где работали.
— Скажем, документы сгорели, а где работали — надо подумать…
В таких взаимных вопросах и ответах, когда каждый пытался представить себе позицию коменданта, они постепенно находили нить, за которую можно было ухватиться, и успокаивались, уясняя предполагаемые опасности. В самом деле, почему их непременно отправят в концлагерь, если они — беженцы?