— Сейчас будет суше, — предупредил, беря вправо.

Лошади пошли легче. Из темноты выступили ветлы, потом куча бревен, изгородь и темная масса дома.

— Приехали, — Якушкин исчез за углом и так же неожиданно появился снова. Расчет уже развернул орудие, а Сафин увел лошадей за избу.

— Пехота в порядке. У вас готово?

— Что готово? В белый свет, что ли?

— Какой в белый! Темно, как у негра в брюхе. Кравчук, шевельни-ка его!

Невидимый Кравчук отозвался очередью из «максима» — в ответ хлестнули трассирующие пули.

— Засек, командир?

— Ни черта. Еще темнее стало.

— Да вот же, впереди. Дом, что ли, зажечь?

— Давай ракету, лейтенант, — подсказал Гришкин.

— Какую тебе ракету — ни одной не осталось, и у фрица кончились. Хоть бы он засветил.

— Лейтенант, жги копну. Взяли!

— Черт, — выругался Якушкин. — Я и не додул!

Орудие прокатили еще метров пятьдесят вперед.

— Сколько бронебойных?

— Два ящика.

— Несите еще осколочные.

Зажечь сено под носом у немцев было не просто: потребовался весь опыт лейтенанта Якушкина и пулеметчика Кравчука, чтобы отважный пехотинец остался в живых. Немецкий пулемет огрызался совсем близко, но копна уже горела.

— Бронебойным — заряжай!

— Готово!

Орудие отпрыгнуло назад, уперлось сошниками в грунт, пламя на мгновенье ослепило Крылова. Он переждал несколько секунд, сделал поправку и уже без пауз слал снаряд за снарядом в этот чертов подвал, не завидуя тому, кто в нем. Вряд ли кирпичная кладка выдержит такие таранные удары.

Двадцать снарядов — это всего минута стрельбы. Сквозь звон в ушах донеслось чаханье батальонного миномета, затем протяжное пехотное «ура».

Батальон сбил гитлеровцев и к концу следующего дня неожиданно вышел к Днепру.

Днепр — это событие, за которым следила вся страна. С Днепром связывали надежды на уже недалекий конец войны. Эти надежды заставляли солдат забывать об усталости, наполняли радостью сердца.

К Днепру катились танки, орудия, грузовики, шла пехота, небо над Днепром было полно самолетного гула.

Вдали глухо рокотала немецкая артиллерия — тогда на левом берегу громоподобно разрывались тяжелые снаряды. Нелегок был путь к Днепру — каков будет через Днепр?

С наступлением сумерек правый берег разукрасился гирляндами ракет. Днепр был уже не тихий и уютный, как год тому назад, когда Крылов и Бурлак шли в брянские леса. Река стала передним краем. Солдатская работа принесла свои плоды: на огромных пространствах до Днепра больше не было оккупантов.

В вечерних сумерках полк повернул вправо по берегу, потом вовсе отдалился от реки. Люди и лошади дремали на ходу. Когда в ночи разрывался снаряд, лошади испуганно фыркали, а Крылов замечал впередиидущих и потом снова погружался в дремоту, положив руку на орудие.

НаБраввшая)а. повеяло свежестью — колонна опять вышла к Днепру. Было тихо, небо на востоке алело, вдоль реки плыл туман. От усталости Крылов еле передвигал ноги, а в груди у него было легко, а сердце пело: Днепр!

Пехота сползала к воде, к нити моста, перекинутого с одного берега на другой.

— Шире шаг! — торопили командиры.

Когда же навели мост? Нигде ни одной воронки, никаких следов войны! Вот это удача! Копыта лошадей и солдатские сапоги застучали по мостовому настилу, и уже — правый берег, правобережная Белоруссия!

За рекой многокилометровой каплей вытянулся плацдарм, и на него текли и текли войска — батальоны, дивизионы, полки. Не задерживаться, шире шаг!

Лес уже пожелтел, а земля была густо присыпана листьями. Пехота засыпала на них, как на постели.

Через два дня лес было не узнать. Тишину стерло воем и грохотом, между деревьями, как грибы, выросли блиндажи, а в той стороне, откуда пришел полк, тяжело содрогалась земля.

Здесь, на заднепровском плацдарме, неторопливо разворачивалась махина фронта.

Для сорокапятчиков на войне, казалось, уже не могло быть ничего неизведанного, но плацдарм за Днепром предложил им неожиданные условия. Еще ночью, занимая огневые позиции, они обратили внимание на то, что поле, по которому они ехали, было будто отутюжено: ни куста, ни выбоины.

Утром увидели: слева впереди на ровном, как крышка стола, участке поля дугой изгибалась траншея, а перед ними и справа от них не было никого, словно по чьему-то недосмотру о пехоте здесь забыли. Зато там рядком выстроились избы, и оттуда зло били пулеметы.

Немцы энергично накапливали силы, чтобы рассечь плацдарм на части и стереть его с Правобережья. Артиллерийский и минометный огонь уплотнялся с каждым днем. Вражеские батареи не умолкали, словно у немцев был неиссякаемый запас мин и снарядов. Но с каждым часом крепли и силы защитников плацдарма — начались ожесточенные артиллерийские дуэли, к которым временами подключались «катюши». Тогда по земле растекался слившийся в одну звуковую лавину грохот.

— Дают, — удовлетворенно говорил Гришкин. Лица сорокапятчиков, побледневшие от постоянного нервного напряжения, озаряла улыбка: когда бьют «катюши», солдат на передовой в безопасности. «Катюши» вжимали врага в дно траншей.

Немцы отвечали залпами шестиствольных минометов, тягучий скрежет которых напоминал ослиный рев и тоже слышался во всей округе. На поле падали тяжелые, различимые простым глазом гранаты. Земля ухала, черными фонтанами вздымалась вверх. Но «ишакам» было далеко до «катюш» — «катюши» безраздельно господствовали на переднем крае.

Гитлеровцы начали атаковать центр позиции полка. На правом фланге было пока тихо. Но вот затишье кончилось.

— Сержант, пехота зашумела!

Крылов выглянул из окопа: к сорокапятчикам спешил пехотинец.

— Комбат велел предупредить: танки! — торопливо проговорил он и повернул назад.

В утреннем тумане было плохо видно, но гул моторов слышался отчетливо. Наступало высшее испытание для сорокапятчиков, то, для чего они прежде всего и были приданы пехоте.

Гул усиливался, накатывался на передний край.

— Отсекать пехоту от танков! — донеслось из траншеи.

Винтовочные хлопки, автоматные и пулеметные очереди вплелись в гул моторов — тотчас заговорили танковые пушки. Слева вспыхнуло второе взводное орудие: расчет стрелял подкалиберными. Из тумана выглянули танковые башни. Орудие выстрелило еще раз и исчезло среди земляных фонтанов.

Танки били из пушек и пулеметов — над полем повисла густая сеть трассирующего огня.

— Орудие влево! — крикнул Крылов.

Расчет взялся за станины, но развернуть пушку не смог: огневая площадка была мала.

— Выкатываем в поле! Быстро!

Теперь ничто не мешало стрельбе.

— Подкалиберный! — Крылов уловил щелчок посланного в казенник снаряда, разом поймал в панораму передний танк. Возбуждение исчезло, мысль работала предельно четко: в лоб не возьмет, в гусеницу бесполезно. Он перевел угольник под башню. Так, в самый раз.

Он нажал на спуск — выстрела не было.

— Снаряд, черт побери!

— Замок.

— Сменить снаряд!

Но и от другого снаряда замок не закрывался.

— Давай бронебойные! — Крылов оттолкнул Гришкина, начал заряжать сам. Замок оставался внизу.

Танки повернули вдоль траншеи. Они шли кучно, подставив Крылову борт, восемь и еще два. До них не было и ста метров. Он мог бы выстрелить двадцать раз в минуту, но не выстрелил ни разу. Он беспомощно смотрел на танки, и Вилов с Ушкиным смотрели так же беспомощно. Лишь Гришкин еще пытался закрыть замок.

Оставшись без пехоты, танки скрылись в низинке у села.

— Почему орудие не вело огонь?! — Крылов вздрогнул от голоса старшего лейтенанта Афанасьева.

— Замок.

Афанасьев взглянул на растерявшихся сорокапятчиков, на подкалиберные и бронебойные снаряды, валявшиеся вперемешку между станинами, на открытый орудийный замок, на посланный в казенник снаряд.

— Лопатку!

Он ударил ручкой лопатки по рычагу полуавтоматики — замок медленно стал на место.