Сесиль была сестрой Жана.

Запасной полк, куда прибыл Крылов, был особой армейской организацией, невозможной в мирное время и естественной в годы войны. В запасных полках сосредоточивались людские резервы фронта. Сюда стекались военнослужащие, откомандированные из тыловых частей, фронтовики из госпиталей, мобилизованные из запаса. Здесь накапливались представители всех родов войск, а сержанты и рядовые временно уравнивались в правах. Сюда же поступали заявки от фронтовых соединений, и отсюда маршевые роты направлялись в действующие армии. Неизменным в запасном полку был лишь его организаторский костяк — должностные лица, от сержантов до командира полка. Текучесть личного состава по-своему компенсировалась постоянством должностных лиц.

Запасной полк напомнил Крылову переполненный людьми вокзал, где только у должностных лиц есть свои обжитые помещения и места для отдыха, а пассажиры довольствуются тем, что им досталось.

Как сорокапятчика Крылова зачислили в артиллерийский полувзвод — второй полувзвод был стрелковым. Началась казарменная жизнь. Главную роль в ней играли сержанты. Командир взвода и командир роты появлялись в казарме лишь изредка, а сержанты находились с запасниками постоянно. Горластые, требовательные, они словно соперничали между собой в нажиме на подчиненных и не прощали им ни малейших оплошностей. На фронте ни один из сержантов не был — запасной полк давал им надежное пристанище в годы войны. Они дорожили им и крепко держались за свое место. Старшину Крылова они встретили настороженно, но убедившись, что он не претендовал на чью-нибудь должность, успокоились и по-своему доверили ему артиллерийский полувзвод. Утром, когда солдаты выкатывали в скверик за воротами семидесятишестимиллиметровую полковую гаубицу, сержант поручал Крылову вести занятия, а сам уходил по своим делам. Крылов читал наставление, после чего переходил к практическим действиям. Других орудий не было, и артиллеристы — а среди них большинство было записавшихся артиллеристами, — довольствовались старенькой полковой гаубицей.

В городе у сержантов были женщины и знакомые — на военной службе они чувствовали себя как дома. Привычная схема армейского бытия в запасном полку не действовала: настолько очевидно было противопоставление безмятежной жизни должностных лиц неустроенному быту запасников. Как железнодорожнику на вокзале все равно, когда и куда едут пассажиры, им было безразлично, когда и куда отправится очередная маршевая рота. Маршевики приходили и уходили, а они, должностные лица, оставались. Их судьба от маршевиков не зависела. Ревниво следили они лишь за соблюдением распорядка дня, так как по внешнему казарменному виду полковое начальство оценивало их собственную работу.

Крылов познал здесь ощущение постоянного голода. Кухня запасного полка оказалась совсем скудной: жидкий перловый суп, постные щи, ложка кашицы, чай и кусочек хлеба не соответствовали потребностям его окрепшего организма.

Главным желанием Крылова было поскорее покинуть запасной полк.

К концу недели на городской площади состоялся смотр. Запасники вытянулись в две шеренги, заняв всю ширину площади. Потом появился военврач-подполковник:

— У кого жалобы на здоровье — четыре шага вперед!

Едва он закончил фразу, обе шеренги разом двинулись к нему. На месте, кроме Крылова, остался еще только один человек. Крылов невольно рассмеялся, но самое веселое лишь начиналось.

Подполковник энергично принялся за дело.

— На что жалуешься?

— Грыжа у меня…

— Дорогой вправят! Ты?

— Рана болит.

— Куда ранен? Так. Ничего подобного, здоров, как бык! Что у тебя?

— Вот. — солдат показывает руку: сгибались и разгибались только большой и указательный пальцы.

— Стрелять можешь!

Во всем этом было нечто знакомое, гашекское, и Крылов вдоволь нахохотался — впервые за последние шесть месяцев. Понемногу, уяснив юмор ситуации, засмеялись и другие солдаты — над собой, над военврачом, над своими неудачливыми собратьями.

Эти люди, тела которых были иссечены пулями и осколками, имели право жаловаться на свое здоровье. И не они были виноваты, что шустрый военврач устроил на площади веселый спектакль. Война требовала новых и новых солдат, и этим жалующимся на здоровье людям полагалось опять отправиться на передовую — и с ноющей раной, и с грыжей, и с искривленными пальцами, не мешающими нажимать на спусковой крючок.

В тот же день в роте появился «покупатель» — капитан-танкист. Среди местных офицеров он выделялся двумя «золотыми» нашивками на гимнастерке, означающими два тяжелых ранения, и тремя боевыми орденами. Капитан набирал курсантов в Пятигорский учебный танковый полк. Крылов дал согласие, и с этого момента его жизнь направилась по новому и неожиданному пути.

Появись в запасном полку кто другой — Крылов, наверное, тоже уехал бы с ним: любая регулярная часть казалась ему лучше запасного полка. Но теперь, когда он сделал свой выбор, он уже не представлял себе иного пути. Правда, мир техники был неведом ему, и он не очень-то верил, что через три-четыре месяца станет механиком-водителем танка Т-34, зато Пятигорск…

Когда еще доведется побывать на Кавказе? Он пожалел бы, что не поехал.

До Пятигорска ехали двое суток. Миновали Ростов, Кропоткин, Армавир. Близился Кавказ, воспетый Пушкиным, Лермонтовым, Толстым. Крылов с волнением ждал конечную остановку.

Тем временем Ковшов и Рябинин, новые товарищи Крылова, развернули бурную деятельность, в результате которой на гимнастерке у Ковшова появилась заплата, а гимнастерка Рябинина приобрела вышедший из военной моды воротничок с петлицами. Зато оба приятеля уплетали лепешки и вареные кукурузные початки.

Заинтригованный, Крылов с любопытством приглядывался к соседям. Укладываясь спать, они беззаботно обсудили свои планы на следующий день.

— Завтра брюки погоним, — проговорил Рябинин, вытягиваясь на второй полке. От его курносого лица веяло плутовством и забавной откровенностью.

— Бабы одни… — засомневался на третьей полке Ковшов.

— Ну и что — что бабы? — встрепенулся Рябинин. — На юбку перешьют! Из одних моих выйдет, у меня самый большой размер!

Брюки на Рябинине были действительно богатырские — вполне годились на женскую юбку.

— В кальсонах, что ли, поедете? — спросил Крылов.

— Зачем в кальсонах? — простодушно пояснил Рябинин. — Не первый раз замужем! Числится гимнастерочка — вот она, в порядке, еще с русско-японской! — потрясающе весело улыбался он.

— Гимнастерочка первый сорт, — смеялся Крылов.

— Я как из запасного ухожу, выбираю какую покрепче и без заплаток, а то не загонишь. По дороге свою с себя, мне ДБУ, давно бывшую в употреблении, а в придачу — пожрать и полсотни, сколько получится! — лицо у Рябинина, простодушное и плутоватое, состояло из одной заразительной, кричаще-веселой улыбки. — У нас порядочек! А у тебя сапожки вроде ничего — погоним?

— Подожду.

— Неделю сыт будешь!

Утром в Кропоткине новые штаны приобрел лишь Ковшов — теперь он был похож на инвалида, которого бросила жена, а Рябинин, ослепительно улыбаясь, весело повествовал о своем неудавшемся вояже на толкучку:

— Я ей и так и сяк — ни в какую! Ты, говорю, мамаш, из них не только юбку себе сошьешь, но и пару бюстгальтеров, а веревочки на шнурки пойдйт! Не взяла.

Но на каком-то полустанке повезло и ему: погнал сапоги и вернулся в вагон в разбитых ботинках военного образца без обмоток. Теперь он напоминал запорожца, побывавшего в турецком плену, зато в руке у него была колбаса, а в карманах кукурузные початки и сотня рублей.

— Порядочек! — ухмылялся он, присаживаясь к столику. — Скоро приедем, а там другие получу. Старшина ведь не допустит, чтобы я ходил в таком рванье!