Чего, блин? Когда "тогда"? У Бергера дома или в клубе?

А разве это так важно?

— А зачем признался сейчас, раз стремно?

— Я хочу быть честным. Хочу, чтобы ты начала доверять мне. Чтобы понимала, как действуешь на меня. Знаешь, я наверное позже у себя в душ схожу, — он взял меня за руку, настойчиво потянул на себя и, усевшись на кровать, посадил меня на колени. — Не хочу, чтобы ты забивала свою голову всяким бредом, пока я буду намывать себе яйца. Лучше давай поговорим.

Мысли в голове действительно путались. В ней реально было столько всякого бреда, что шея уставала удерживать такую тяжесть.

Мне бы злиться на Довлатова. Кричать на него до хрипоты и головокружения. Мне бы закатить скандал. Отчитать его по полной программе. Пристыдить, чтобы совесть грызла до конца дней. Мне бы гнать его из дома. Из своей жизни.

Но я либо полная дура, либо Север владел техникой гипноза. Стоило мне только оказаться в его объятиях, как я обо всем забыла. А желание выставить его вон сменилось желанием обнять в ответ.

— Поговорим? О чем?

— О чем хочешь.

В нашем общении всегда была нарушена последовательность. Мы перескочили этап сближения. Мы следовали какому-то неправильному алгоритму. Не желали узнавать друг друга, а если и узнавали, то не понимали, не слышали. Не хотели слышать.

Мы ведь даже толком не общались. Мы либо делали вид, что незнакомы, либо грызлись. И поговорить по душам нам определенно было необходимо.

Но с чего бы начать?

Уйдя в недолгие раздумья, я уронила наполненную свинцом голову на твердое плечо Севера. Наполнила легкие воздухом до отказа.

Взгляд тогда упал на его грудь, а точнее на одну из татуировок. Я дотронулась до въевшихся в кожу чернил, провела кончиками пальцев по слегка выпуклым цифрам, и кожа Севера тотчас покрылась мелкой рассыпной дрожью.

— А что произошло тринадцатого октября две тысячи семнадцатого? — спросила я.

— В этот день умерла моя мать, — ответил он сухо и абсолютно безэмоционально.

История повторялась. Все точь-в-точь как и у Макса... Однако, в отличие от Казанцева, ни один мускул Довлатова даже не дрогнул, а у меня же, напротив, душа ушла в пятки.

Я впала в секундный ступор, не зная что и думать. И стыдно вдруг стало.

Просто однажды я размышляла о причине возникновения у него на груди вытатуированной даты. Признаться, думала всякое. Вплоть до того, что та каким-то образом тесно связана с его первым сексуальным опытом или что-то вроде того. Что-то пошлое, в общем.

Но чтобы такое... Даже близко в мыслях не было. И от этого гнусно становилось. Мерзко от самой себя.

— Извини, — прошептала и крепче обняла, думая, что это ему необходимо сейчас, но он доказал обратное, с беспечностью бросив:

— Проехали.

— Люди о таком наоборот хотят забыть, а ты на самом видном месте у себя разместил, — произнесла я после напряженной паузы.

Тело Севера стало твердым как гранитный камень, а вид отсутствующим, будто мыслями он пребывал не здесь. Он замер, вперившись неподвижным взглядом в шкаф, стоявший впереди нас. Так, словно в том самом шкафу он увидел призрака. У самой аж волоски на руках встали торчком.

— Такое нельзя забывать! Такое надо увековечивать! — прорычал он, ударив кулаком в грудь. — На самом видном месте, чтобы каждый раз напоминать себе, что человека больше нет в моей жизни!

Прозвучало несколько сомнительно.

Буквально от каждого слова сквозил лютейший холод. В каждой букве угадывалась скрытая неприязнь. А презрительная интонация лишь подтверждала мои догадки. Он не любил свою мать. Он не скорбел. Он лишь ненавидел ее. До сих пор.

Сказать, что такая реакция на самого родного человека поразила меня — ничего не сказать. В который раз я убедилась, что ненависть Севера не знает границ. Она может жить в нем вечно. До последнего удара его сердца. До последнего вдоха.

— Кстати, на днях хочу набить себе еще одну татуху, — Север подхватил мою ладонь и поднес к изгибу своей шеи. — Вот здесь, — провел он моими пальцами от ключицы до мочки, с продетой в нее моей сережкой. Плавно вверх, плавно вниз.

— И что ты хочешь набить?

Косо ухмыльнувшись, он принялся разглядывать мою руку. Тщательно. Изучал буквально каждый палец, каждую складочку на нем. Прикоснулся к шраму на указательном. Поглаживал ногтевую пластину, окрашенную в цвет лайма, только потому что малахитового лака я не находила, сколько ни искала.

— "Норд", — наконец с особой гордостью признался он, вновь вынудив меня раскраснеться. — А что? Мне по кайфу, как ты меня называешь в своих эротических фантазиях.

Из легких вышибло весь воздух одним махом. Пока не окочурилась от смущения, я выпуталась из рук Севера и пересела на кровать, придвинувшись к изголовью. Довлатов тоже последовал моему примеру. Он рухнул на спину поперек кровати и положил мои ступни себе на живот, чтобы мне было удобней.

— Еще вопросы будут?

А как же!

У меня в запасе целый миллион вопросов. Вот только я не была уверена, что градус нашего общения будет придерживаться норме. В случае каверзных вопрос градус мог возрасти до запредельной отметки, а там и до пожара недалеко.

Тем не менее я пересилила себя и спросила:

— Зачем ты травил меня в школе?

— Я не травил, — глухо отозвался и так быстро, словно ждал именно этого вопроса.

— Травил!

— Разве? — скорчил физиономию, очевидно, испытывая слабые терзания отголосков совести. — Наверное, это такой способ привлечения внимания. Ты же вообще не смотрела в мою сторону! А знаешь, как это раздражало меня? Чтобы на меня какая-то новенькая и внимания не обращала? Да ты убила мою самооценку в хлам!

Отшучивался он, сознательно поддерживая градус в пределах нормы, потому и я не стала наседать с рассказами о своей уничтоженной самооценке и глубокой ранимости.

— Надо же какие мы нежные...

— Более чем.

Однако он не принес извинений за совершенные в прошлом "подвиги", а я... Я зачем-то ждала. Долго ждала, а он молча смотрел в потолок и непринужденно гладил мои голени.

Вновь возникшее молчание немного огорчило меня. Напрягло. А затем тишину рассек звук ошалело задребезжавшего на тумбе телефона.

— Подай, пожалуйста. Вставать не хочу, — попросил Север, протягивая ко мне руку.

Я взяла его телефон и случайно увидела на экране всплывающее уведомление. Это Рамиль прислал ему сообщение.

Север разблокировал экран, вчитался в текст, нахмурив лоб. Он быстро напечатал ответ и положил телефон себе на грудь.

Ничего необычного, если бы в глаза не бросилось то, как после он начал посматривать на выход. Словно пес, ожидающий прогулки.

Разочарование.

Он еще не ушел, а я уже безумно скучала по нему.

— Какой твой любимый цвет? — неожиданно спросил Довлатов.

— Зеленый, — ответила я сходу, и он хмыкнул, вновь обратив внимания на мой маникюр.

— И с чем он ассоциируется?

"С твоими глазами", — чуть было не ляпнула, однако вовремя прикусила язык.

— С летом, наверное.

Север перехватил мой зачарованный взгляд и сощурился, словно уличил меня в обмане. Словно он все знал. Догадывался. Будто прочел мои мысли. Оттого и улыбка его была чрезвычайно самодовольной. До безобразия сексуальной.

— Допустим.

— А у тебя какой?

Подняв глаза к потолку, Север избавил меня от чувства неловкости. Он состроил вдумчивое выражение лица, прикусил изнутри щеку, завел руку за голову.

По-любому он скажет — черный. У парней же обычно нет особых пристрастий к цветам. Их выбор всегда мечется между черным и... запредельно черным.

Стоило посмотреть на цвет одежды, которую он предпочитал носить. На машину, в конце концов. Ответ был очевиден.

— Красный, кровавый, — уверенно ответил он, ломая в пух и прах стереотипы.

— А в твоем случае с чем ассоциируется кроваво-красный?