Будет утро, он еще скажет, все выскажет этому...

— А ты, дед, метись-ка скоренько домой да хоронись получше.

— Эх, якори его, — крякнул старик недовольно. — Где ж твоя Советска власть, председатель? Что за жизнь вы нам придумали? А?

— Беги, беги, дед Петро. После, после.

— «После, после», — передразнил старик, — встренемся на погосте. Мужиков-то перебили, остались старики да бабы, вот с ними и воюете. Эх!

Кашин думал, что Спиридонов поведет их куда-то прятаться — в погреб ли, в сарай ли, — но он пригласил их прямо в избу. Именно это не на шутку встревожило Гриню с Савой. Насторожило.

Не в западню ли их тащат?

В избе было совсем темно, лишь серели пятна окон.

— Привел? — спросил из темноты женский голос.

— Привел, — ответил Спиридонов и тут же позвал вошедших: — Проходите к столу, товарищи, там как-никак в окна все ж видно. А сундучок ваш можете здесь у двери поставить.

— Нельзя, — отозвался холодно Гриня. — В нем наиважнейшие документы государственного значения.

— Ах, если государственного значения, — повторил Спиридонов с едва уловимым оттенком иронии, — то тогда, конечно, надо в передний угол. Мать, покажи-ка там место у тебя в куте, под лавкой.

— А надежней места нет, что ли?

— Нет, — отрезал сухо Спиридонов.

Гриня не на шутку встревожился. «Вот это влипли, — думал он. — Выдаст этот субчик нас тепленьких, вместе с сундучком преподнесет банде на блюдечке».

Когда освободились от ноши, поймал в темноте руку Зорина, пожал несколько раз, не уверенный, что товарищ понял его, выдохнул у самого уха:

— Ну-у, Сава-а-а...

Сава ответил крепким пожатием и, скользнув рукой за спиной Грини, пошевелил ему кобуру.

«Ай, умница, — обрадовался Гриня, — все понял».

Но тут же Кашин вспомнил: «Кобура пустая». И горько пожалел, что тогда в губисполкоме не настоял на своем: «Они должны, они обязаны были нас вооружить».

На улице уже совсем стемнело, хаты на противоположной стороне улицы едва угадывались.

— У вас есть оружие? — неожиданно спросил Спиридонов.

«Ишь ты, гад», — вздрогнул от такого нахальства Кашин, а вслух ответил, стараясь придать твердость голосу:

— Есть... Наган.

— Не вздумайте стрелять, — предупредил Спиридонов и добавил, подумав: — Без моего разрешения.

«Как же, стал бы я ждать твоего разрешения, — усмехнулся про себя Гриня, — будь у меня действительно наган. Я б тебя, гада, в первый черед уложил». И сказал скрепя сердце:

— Хорошо.

Но опять подумал встревоженно: «Чего уж тут хорошего. Влипли мы с Савой, ой, влипли».

От печи послышался голос жены Спиридонова:

— Может, не приедут. Может, сбрехали на деревне.

В это время где-то в конце села хлопнул выстрел.

— Кажись, пожаловали, — сказал Спиридонов и, как почудилось Грине, даже с облегчением.

Председатель прильнул к самому окну и задышал шумно и глубоко. «Волнуется гад, — отметил Гриня и стал лихорадочно придумывать выход из положения. — Хоть бы что-то тяжелое в руку! Трахнуть бы этого по башке для начала».

Кашин осторожно провел по столу рукой, надеясь ухватить с него что-нибудь тяжеленькое. Но стол был чист и даже выскоблен.

— О-о, явились голуби, — негромко сказал Спиридонов.

Кашин и Зорин уставились на улицу. Там маячила группа конников, несколько теней, отделившись, быстро направились ко двору Спиридонова.

— Ну, мать, — отпрянул от окна Спиридонов, — кажись, наш змееныш. Хорони нас.

— Скорее в хоронушку, — негромко ответила женщина.

— Товарищи, сюда, — приказал Спиридонов, взяв за плечи Гриню и пытаясь пригнуть его.

Грине почудилось в этом движении бог знает что. Он дернулся, вскрикнул с угрозой:

— Не трожь! А то...

— Дура-а-а, — зашипел Спиридонов. — Жить надоело?!

Он крепко схватил Гриню, как щенка, за шею и пригнул быстро и сильно едва не до полу.

— Лезь... Да живо-о-о...

Кашин ощутил перед головой какую-то пустоту. «Никак подпечье», — сообразил он и тут же полетел в кромешную темь от толчка, полученного сзади. Кувырнулся через голову. Он еще не успел принять там нормального положения и возмутиться подобной бесцеремонностью, как последовал такой сильный удар в живот, что он едва не лишился чувств.

— Ап-ап... ап, — хлопал Гриня губами, не имея возможности даже сделать выдох.

Он схватил руками то, что ударило его в живот, и понял — это Савина голова. Падая в темную яму вслед за товарищем, Сава сразил его своей головой.

— Это я, Гриня, — шепнул Сава и тут же сам взвыл от боли: — А-а!

Пробиравшийся за ним Спиридонов наступил ногой Саве на руку.

— Цыц! — зло прошептал Спиридонов. — Замри!

В яме воцарилась тишина, и сразу же донесся приглушенный стук двери и далекие голоса:

— Здравствуй, мать!

— Здравствуй, здравствуй, Феденька.

— Почему в потемках сидишь? Где Советский?

— Да ведь страшно, Феденька. Время-то какое, да и керосин...

— Давай десятилинейную лампу, чего там... Тебе нас бояться нечего.

Наверху скрипели половицы, по избе ходили тяжело и по-хозяйски.

— Да брось ты угли... У меня вот спички.

И когда в избе загорелась яркая лампа, друзья поняли наконец точно, где они находятся. Они были в довольно просторной яме, выкопанной под печью. Свет проникал в дыру, куда обычно хозяйки суют под печь ухваты и кочергу.

— ...Так, значит, сбежал Советский, — доносилось сверху. — Перетрусил георгиевский кавалер. Ну ништо, попадется ишо.

Сынок Спиридонова явился в родную хату не один, с ним было еще несколько бандитов. И, судя по суете, поднявшейся там наверху, они и не собирались уходить, а затевали попойку.

— Что у тебя, мать, есть? — гремел Федькин голос. — Мечи все на стол.

— Да что ж у нас может быть-то, сынок, — лепетала женщина. — Время-то какое.

— Эх вы, темень. Вас Советы с голоду морят, а вы... На вот, вари. Поешь хоть с нами свежатинки досыта.

Из хоронушки под печкой видны были только ноги ходящих по кухне. И вдруг Гриня, всмотревшись внимательно, заметил там, за этими суетящимися ногами, свой заветный сундучок под лавкой и едва не вскрикнул, пораженный: «Мать честная, там же деньги, документы!»

Кашин дернул за рукав Спиридонова и, делая страшные глаза, стал тыкать пальцем в сторону сундучка, беззвучно шлепая губами:

— Сун-дук... Сун-дук...

На что Спиридонов ответил еще выразительнее, показав сперва на сундук, а затем постукав пальцем в лоб Кашину:

— Одинакова.

Тогда Кашин сильно осердился на председателя. Как это ему — уполномоченному губкома — говорят такие вещи! Гриня готов был расценить это как контрреволюционный жест.

А между тем наверху начиналось веселье. Топилась печь, в ней что-то варилось, гремела посуда, играла гармошка. Перебивая друг друга, что-то кричали бандиты, звенели стаканы. И, поскольку шум этот наверху становился все сильнее и сильнее, Спиридонов наконец вздохнул и сказал с горечью:

— Хотя бы одну гранату. Эх, всего одну гранату.

— Но ведь там ваша жена, — отозвался Сава.

Спиридонов покосился в тот угол, где сидел Зорин.

— Жена б могла и выйти на миг.

А наверху уж ударили плясовую, кто-то затопал, лихо выбивая дробь, и запел тонкой фистулой:

Бандиты ржали. И кто-то из них тут же, но уже басом грянул другой куплет:

Они там, наверху, выхваляясь друг перед другом, драли глотки, вбивали каблуки в пол с такой силой и старанием, что в хоронушке можно было уже разговаривать, не боясь быть услышанными.