Правда, когда весь груз перенесли в одно место, веселья поубавилось.

— М-да, — вздохнул Сава, — а говорят, бумага легкая. Тут одни деньги пуд потянут. Да еще эти пакеты, пачки. Хоть бы в одной куче, куда ни шло, а то все в розницу.

— Знаешь что, — предложил Гриня, — сбегаю-ка я к матери. У нас есть отцовский сундучок, с которым он на флоте плавал.

Сундучок оказался небольшим, имел две ручки с боков и одну еще сверху, но был стар и ободран.

— Где ты такую клячу раскопал? — улыбнулся Сава.

— Э-э, не смейся. Зато на него никто не позарится.

Гриня сам взялся за укладку. Деньги он вытряхнул из банковского мешка и стал тугие пачки красных «лимонок» укладывать на дно. Деньги заняли едва ли не половину сундучка. Перекрыв их тремя рядами газет, Гриня уложил пачки переписных бланков, а на самый верх — пакеты, письма губернских организаций местным властям селений, через которые они должны были следовать по пути в Калмыково.

К удивлению Савы, Гриня, помимо бумаг, втиснул в ящик спички и даже кукурузную крупу в мешочке.

— Ты смотри, с виду невелик, а обжорист, — заметил Сава.

— Влезли б еще галеты, вот было б хорошо.

— Галеты можно в денежный мешок.

Уложив наконец все, они уселись на сундучок и стали грызть галеты.

— Ну, житуха нам, — радовался Гриня. — С утра ни шиша, а теперь чего не пожелает душа.

— Это верно. Повезло нам, — соглашался Сава.

— Повезло, как же. Если бы не я, так клацали б мы зубами сейчас на дяди Яшиных койках.

— Верно, молодец ты, — легко согласился Сава и заметил: — Галеты-то из чистой муки.

Они с упоением грызли галеты, смаковали их и никак не могли насытиться. Сказывалось постоянное недоедание. Завскладом, выдавая им продукты, предупредил:

— Галеты берегите. Штук по пять в день — и норма. Да размачивайте, они тогда поболе становятся.

Но друзья жевали всухомятку и давно уж в три раза перевыполнили норму, а остановиться не могли.

— Может, будет? — наконец сказал не очень твердо Сава. — А то еще загнемся с голодухи-то.

— Давай по последнему и... шабаш, — согласился Гриня.

Они взяли еще по сухарю, и Кашин завязал мешок.

Ехать в драных штанах губернским уполномоченным было бы просто глупо. Ну, какое к тебе будет уважение, если у тебя вместо порток заплата на заплате?

— Придется покупать новые, — вздохнул Сава, отлично понимая, какой сокрушительный удар нанесет эта покупка по командировочным.

— Да, штаны твои для уполномоченного не подходят, — согласился Гриня, — так же, как мои штиблеты. Значит, договариваемся: тебе берем штаны, мне ботинки. Я думаю, что в двадцать миллионов уложимся.

— Кто его знает, — засомневался Сава.

Но Гриня был неумолим:

— Ты это брось — «кто его знает». Мы не можем враз растранжирить свою двухмесячную зарплату. Вот тебе десять «лимонов», дуй за штанами.

— Пойдем вместе.

— Нет. Я пока сундук посторожу.

— А ты скажи матери, пусть приглядит.

— Ни в коем случае. За сундук отвечаем мы, а не моя мать.

И Сава отправился на рынок один, имея при себе десять миллионов рублей и твердое желание приобрести приличные штаны.

Базар бурлил и колготился, горланя и вопя сотнями глоток, распевая забубенные песни, ругаясь и матерясь, нахваливая всякую дрянь. Орали в основном барахольщики, торговавшие тряпками, подсвечниками, часами, граммофонными трубами. У кого было что-либо съестное, тому не стоило кричать. У него товар расхватывали без рекламы. И поэтому за продукты ломили, сколь кому вздумается.

Чтобы не терять времени и не дразнить себя видом недоступных пирогов с требухой, Сава сразу направился в барахольный ряд. К Саве пристал какой-то дядька с подтяжками, прося сущие пустяки, каких-то полтора миллиона, и рьяно убеждая бедного Саву, что настоящие мужчины без подтяжек не ходят. Убедившись, что Сава подтяжки все-таки не возьмет, дядька обозвал его «головоногим дураком» и наконец отстал.

То, что ему было надо, Сава увидел издали, под забором. Там сидел рыжий, рябой мужик и держал на коленях великолепные галифе из английского сукна.

— Сколько? — спросил Сава, тщетно пытаясь скрыть свою заинтересованность товаром.

— Восемь «лимонов», — прохрипел рябой.

Сава поспешно полез за деньгами, забыв от радости, что надо ж еще поторговаться. Рябой понял, что перед ним лопух, и, увидев у Савы лишние два «лимона», быстро добавил:

— ...Вместе с обмотками десять «лимонов», — и поднял тут же туго свернутые зеленые обмотки.

— Но мне нужны только штаны.

— Тогда иди и ищи одни штаны, — отрезал грубо рябой, — а я продаю только с обмотками.

Мужик понял, что никуда этот парень не уйдет, уж очень ему к душе пришлись галифе. По глазам видно: лопух.

Сава колебался. Рябой, покосившись на его ботинки, воскликнул:

— И он еще думает! У тебя же английские солдатские ботинки. Теперь еще галифе да обмотки, и от тебя будут без ума барышни всей губернии.

Сава посмотрел на свои крепкие ботинки, которые выменял недавно на котелок пшеницы, заработанной на переправе семян через реку. Он на мгновение представил себя в галифе и в этих ботинках. «В самом деле, с обмотками будет красивше».

— Ну! — Рябой поднял вверх свой товар. — Бери, пока не передумал.

— A-а. Давай! — Сунув деньги рябому, Сава схватил галифе с обмотками.

Только прибежав на квартиру к Кашину, он наконец догадался рассмотреть как следует свое приобретение. Галифе оказались совсем не новыми, были Саве несколько великоваты, а в поясе измазаны какой-то краской.

— Куда ж ты смотрел, — ткнул Гриня Саве под нос. — Это ж кровь засохшая. Он же, гад, с убитого их стащил.

— Брось ты. Краска это, — отвечал неуверенно Сава.

Как бы там ни было, Сава, скинув старье, влез в свою обновку. Чтобы штаны держались, подпоясался ремешком. Рубаху-косоворотку пустил поверх и опоясал Грининым морским ремнем.

— Ну как? — спросил смущенно, почувствовав вдруг свою неотразимость в таком наряде.

— На ять, — показал большой палец Гриня. — Настоящий уполномоченный губкома. Жаль, нагана нет.

Потом за обновкой отправился Гриня, отсчитав себе из командировочных точно десять миллионов.

— Поучись, как надо расходовать деньги, — пообещал он Саве многозначительно. И ушел, прихватив материну сумку. Вернулся он и впрямь с набитой сумкой. Поставил ее на стол и с видом фокусника начал извлекать содержимое.

— Фунт табаку-самосаду — товар что надо!

— Табак? — удивился Гриня. — Зачем?

— Чудак, мы же уполномоченные. С цигаркой больше доверия будет. И потом, махра хорошо сбивает аппетит. Если нечего жрать станет, махрой утолим глад наш. И курительная бумага, — продолжал Гриня выкладывать из сумки. — А вот четыре стакана жареных семечек. Тоже хорошо аппетит сбивают. А вот, — голос Грини стал почти торжественным, — вот мои саботки.

— Как, как?

— Саботки, что в переводе обозначает сапоги-ботинки.

И Гриня выложил на стол ботинки с подозрительно длинными голенищами.

— Так это ж дамские, — удивился Сава.

— Ну и что, — не сморгнул глазом Гриня. — Нынче равенство мужчин с женщинами. Зато все это за десять «лимонов». Учись, транжира.

— Ты хоть их примерял? — спросил весело Сава.

— А ты как думал? Это ты — хвать да бежать, а я все вымерил. Смотри-ка.

Гриня, сбросив рвань, стал натягивать ботинки, заправляя под голенища штаны. А голенища у них и впрямь были длинными. Поэтому и шнуровать пришлось очень долго.

— Вот только одно неудобство — шнуровка, — вздохнул Гриня, осилив один ботинок.

— А ты не в каждую дырку шнурок-то тяни, через одну хотя б.

— А и верно.

Второй ботинок Гриня зашнуровал быстрее, скача через дырку, а то и через две.

— Вот и все, — разогнул он наконец спину и притопнул правой ногой. — Как влитые... А ты чего оскаляешься?