— А матушка?

— Что матушка?

— Как же ей-то быть? Чай, она рожала тебя, поила, кормила, холила. Грех ведь!

На это Сава не знал, что ответить. Мать ему было жалко, очень жалко, но он даже себе не хотел в этом признаться.

— Мать-то, слышь, — продолжал Арефий, — в город собирается.

— Этого не хватало! Зачем?

— Так от тебя ни слуху, ни духу. Сколь ни пишет, все как в воду.

Мысль о том, что его мать-попадья может и впрямь явиться на курсы, испугала Саву.

— Слышь, Арефий, передай ей — напишу я, напишу ей.

— Пиши, — просто сказал мужик. — Пиши. Я обожду.

— Как? Сейчас?

— А чего откладывать? Почта-то ноне, знаешь...

Сава кинулся в спальню за бумагой и карандашом. Едва открыл дверь, в нос ударил удивительный запах домашнего сала с чесноком. Все содержимое мешка было вывалено на одну из коек, и Гриня Кашин на правах хозяина торжественно делил на всех сало и хлеб. Ребята, окружив койку, голодными глазами следили за действиями Грини, ожидая команды: «Брать!»

— Сюда давай, сюда, — позвал Саву Гриня, пересчитывая ножом кусочки сала. — Тебе отвалим царский кус.

Сава молча направился к своей койке, стараясь не смотреть в сторону пиршества, но от запаха сала кружилась голова. Он достал из книжки листок оберточной бумаги, взял карандаш. Проходя мимо товарищей, деливших его посылку, не удержался, сказал с укоризной:

— Эх вы, на поповское заритесь!

— Дурак, — хохотнул Гриня. — Забыл политграмоту. Мы экспроприируем экспроприируемое. Верно, ребята?

Написав матери записку из нескольких слов, Сава даже привета отцу не передал, как будто его и не было. Потом он пошел провожать земляка, чтобы только не видеть, как братва поедает поповские гостинцы. Им что? Им можно. А вот как ему быть? Попробуй съешь, найдутся умники — опять припомнят попа-отца, который в голодный год подкармливает сынка-комсомольца. Разве такой достоин быть в комсомоле? Факт — нет.

Сава был убежден в этом и благодарил судьбу, что тогда зимой ему, в сущности, простили его «подлое» происхождение. Если бы не комиссар Лагутин, так вылетел бы Сава и из комсомола и с курсов учительских. А это было для него равносильно смерти.

До позднего вечера бродил Сава по городу. Лепешка, купленная им за миллион у спекулянтки, голод не утолила, а распалила того более. Возвратился он в общежитие в темноте. Ребята уже спали. Он осторожно пробрался к своей койке, тихонько разделся и лег. И тут он почувствовал, что подушка под головой бугрится.

Сава сунул под подушку руку и наткнулся на большой кус хлеба с салом. Открытие это и испугало и разозлило его.

«Врешь, не купишь», — прошептал зло Сава, приподнялся и хотел запустить хлеб в темноту. И уже руку отвел для броска, но вдруг понял, что все спят, что никому нет дела до его переживаний. Не успел он так подумать, как рука предательски поднесла хлеб ко рту, и Сава вонзил в него голодные зубы.

Ему было стыдно своей слабости, но он ничего не мог поделать. Тогда он накрылся с головой одеялом и жадно ел свою порцию, слизывая с губ катившиеся слезы...

...Постыдные воспоминания Савы прервал Гриня Кашин.

— Даешь хлеб и работу! — влетел он с воплем в спальню, размахивая черной, как подошва, лепешкой.

Начальник губернского статбюро был худ и тонок. Ситцевая черная рубашка-косоворотка перехвачена в поясе узким кавказским ремешком.

Прежде чем начать разговор, он долго и испытующе рассматривал вошедших.

— Садитесь, — наконец разрешил он, кивнув на стулья у стены. — Вы, конечно, по объявлению.

— Да, конечно, — подтвердил поспешно Кашин. — Прочитали и вот.

— Т-так, — насупился начальник и забарабанил тонкими пальцами по столу. — Так-так.

— Неужели опоздали? — встревожился Гриня.

— Почему? Нет. Вы комсомольцы?

— Да, да.

— Образование?

— Учительские курсы.

Саве показалось, что на лице начальника мелькнула тень удовольствия. Еще бы, такое образование на улице не валяется! Зорин и Кашин с нескрываемой гордостью положили на стол свои учительские удостоверения.

Начальник внимательно прочел оба, ударил карандашом по настольному колокольчику. Вошла секретарша. Он приказал:

— Заготовьте мандаты на этих товарищей.

Секретарша вышла, прихватив удостоверения, а начальник, взяв в руки карандаш, стал говорить, пристукивая им по столу после каждой фразы:

— Итак. Вы едете в Калмыково уполномоченными губстатбюро по десятипроцентной переписи населения. Запомните, перепись — это наиважнейшее дело государственного значения. Будете иметь мандаты губкома. Советская власть на местах будет вам оказывать в том всяческое содействие, это мы оговариваем в ваших мандатах. Кроме денежного довольствия, вы получите на складе спички, сахарин, кукурузную крупу и галеты. Вот вам инструкции, вот вопросники, вот бумага. — Начальник кивнул в угол на пачки бумаги, пристукнул опять карандашом. — Вопросы?

— Есть! — поднял было по привычке руку Гриня. — А как с оружием?

— С каким оружием? — вскинул удивленно брови начальник.

И по его удивлению Гриня понял, что задал неуместный вопрос.

— Ну, хотя бы наганы, — вздохнул он безнадежно.

Начальник статбюро нахмурился и, казалось, стал еще тоньше.

— Вас посылаем не стрелять в людей, а переписывать их, — отчеканил он и повторил раздельно: — Пе-ре-пи-сы-вать. Забыли, фронт уже давно как ликвидирован. В деревнях одни старики да бабы. С ними, что ли, воевать?

— Так банды ж, — возразил слабо Кашин.

— Банды? — переспросил начальник таким тоном, словно речь шла о каких-то клопах. — Банды — явление временное. И потом, до Калмыкова вы следуете под защитой роты ЧОН, сопровождающей товары и имеющей, кстати, главную задачу — уничтожение банд. Так что вы будете как у Христа за пазухой.

— Ну, если у Христа за пазухой, — промямлил разочарованно Кашин.

А вообще-то было жаль. Раз их посылали уполномоченными, Гриня уже видел себя и друга героями в кожанках, с наганом на боку.

Но мечты разбились о жестокую действительность: наганы не полагались, кожанки — тоже.

— Вот, получите требование на продукты, — подмахнул начальник какую-то бумажку и подал Грине. — Здесь крупа кукурузная, галеты, сахарин. Это вам на два месяца. На это же время получите денежное довольствие по сто миллионов. — Начальник поднялся из-за стола, пожал худыми плечами. — Что можем, товарищи, сами понимаете.

Тут раздался телефонный звонок, начальник снял трубку.

— Статбюро слушает... Да, это я... Здравствуйте... Есть у меня сейчас два товарища... Командирую их в Калмыковский уезд...

Начальник долго слушал, кивая головой и только поддакивая: «Так... так... так».

— Хорошо, — сказал наконец он. — Я не возражаю, но в таком случае предоставьте им хоть лошадь. Лагутина догнать. Проездные и суточные мы выплачиваем... Да, да, конечно.

Начальник положил трубку на высокие рожки, дал отбой, крутнув ручку, и сказал:

— Это звонили из банка. Вам повезло, товарищи. Захватите их деньги, зато до Старокумска на лошади отвезут вас. Шик!

— Какие деньги? — удивился Гриня.

— Двухмесячная зарплата калмыковским совслужащим.

— Но ведь у нас же своих бумаг будет много, — кивнул Гриня на груду пачек.

— Что я поделаю, товарищи? — развел руками начальник. — Постановление губисполкома: все едущие в уезды берут в нагрузку поручения любых губернских организаций. Почта-то, сами знаете, как работает.

— Ну вот, почта бандитов боится, а нам можно, значит, — сказал Гриня.

Сава полюбопытствовал:

— А про какого Лагутина вы с ними говорили!

— Да который чоновцами командует.

— Так там товарищ Лагутин! — обрадовался Сава. — Это здорово!

— А я что вам говорю, будете, как у Христа за пазухой. Он утром выехал. Завтра вы его догоните в Старом Куме.

Весть о том, что до Калмыкова они будут ехать под защитой Лагутина, развеселила друзей необычайно: старый большевик, заботливый товарищ, гроза всех бандитов, чего еще желать.