Вот повесили на Ларского проклятого изоморфа, и что с ним теперь делать? Остается только депортировать на Орфорт. Хотя у этого бледноглазого урода есть ответы, которые комитет межпланетных расследований хочет получить. Но не может. Нет никаких механизмов, чтобы обязать представителя другой расы отвечать на вопросы ни в качестве свидетеля, ни даже обвиняемого. Передать союзникам или убить и то проще. Тем более если раса не часть Федерации. В ней-то каждая вшивая планетка печется о своей расовой безопасности. Поднимают жуткую шумиху в совете Федерации по каждому пустяшному поводу. Хотя вся их безопасность утекла бы в космическую задницу, не будь землян и инсектоидов, в простонародье — тараканов.

Изоморфы вообще закрыты для контактов, но под действие общих правил подпадают. Флаа-старший своим змеиным шипением дал понять, что обратится в Совет Федерации, если его щеголеватого отпрыска задержат или передадут инсектоидам без доказательства вины. Вот и валандайся теперь с их скользким семейством. С холодной тварью — Ру Флаа. Даже от его голограммы зябко. Не удивительно, что бравый капитан увильнул от дачи полных показаний. Такое чудище вспомнишь в деталях и предполетную проверку не пройдешь. Любопытно, как он теперь собирается ее пройти? От уверенности капитана второго ранга шел крепкий взяточный запах. Нюх на это у Ларского был идеальный. Но провернуть такое дело у флотских, на его взгляд, невозможно.

Внезапно на экране правой панели ожили и стали тесниться данные о передвижении в камере изоморфа. Пришел голубок в себя, то ли после удовольствия, то ли парализующего удара, которым наградили, когда отбирали сладкий кусок в капитанском кителе. Движение было беспорядочным, и удивленный Ларский затребовал полное изображение. Ирт, и правда, быстро перемещался вдоль периметра ограждающего поля. Слишком быстро. Зачем? Он прекрасно знает, что не в силах преодолеть барьер собственной мобильной камеры. Резкий поворот головы изоморфа, и Ларский поймал бешенство в белых глазах. Странно… с чего вдруг?

И тут ожила правая панель — дела местные, не инопланетные. Под его личным контролем. Похоже в публичном месте зарегистрировали важного персонажа. Под угрозой или в нестандартной ситуации. Ларский прикоснулся рукой, присмотрелся к выросшей голограмме и выматерился.

Черную водолазку залила кровь, нос сломан, глаз исчез в кровавом подтеке. Трансляция шла отлично. Хриплое дыхание и свист пробитого легкого. Очень убедительный, прям предсмертный. В груди по рукоять торчит нож. Но до потери сознания все же далеко. Ошалевший от крови, с лезвием в груди Майкл Стэнли вколачивает кулак в лицо противника. Зажал черный обломок непонятно чего и превращает чужую скулу в сплошное месиво.

Такой глупой выходки от лидера треклятого братства запредельщиков Ларский не ожидал. Не его формат — искать от безделья кровавых потасовок. И не причина наблюдать за ним. Ларский уже собирался отключиться от этой ерунды. Тем более, над экскурсионной платформой висел прибывший по сигналу об поножовщине транспортировщик. С реанимационными и регенерационными комплектами. Тут противник Стэнли — парень в когда-то бежевом костюме — вывернул ему руку, отпрянул в сторону и от души саданул в живот. В мгновение оказался сверху. Разбитый в хлам кулак взлетал и падал. Синие глаза лихорадочно сверкали, можно сказать, искрились безумием.

— Чертов капитан!

Правая панель тревожно запищала. Пришлось оторвать взгляд от едва живого Тимоти Граува, который с большим энтузиазмом бил и без того хрипящего Стэнли. На соседнем экране всплывало другое, искаженное яростью и отчаянием лицо. Ирта Флаа. Эта равнодушная тварь окончательно утратила равновесие. Он по-прежнему двигался: приближался к ограждению, удалялся, пару раз толкнул силовой купол, словно проверяя на прочность. Человеческая форма потеряла устойчивость. Изоморф то делался тоньше и выше, то его плечи расширялись, становились покатыми и тяжелыми. Губы налились кровью, кривились, ползли червяками по широкому лицу. На ногах вместо лакированных туфель наросли здоровенные, странно бесформенные ботинки. Странно все-таки, что одежда изоморфов — это они сами.

Ларский перевел взгляд на левую голограмму, где тело потерявшего сознание Граува сползало со Стэнли. Следователь откинулся в кресле и взялся обгрызать ноготь большого пальца. А это забавно. Не случайное совпадение, совсем не случайное. Бедный изоморф так извелся из-за своего капитана! Между ними есть связь. Из этого можно извлечь пользу и разобраться-таки в убийстве инсектоида. И вовсе необязательно депортировать Ирта. Он еще не рассказал все, что знает. Но расскажет. У него, оказывается, есть поводок. Очень даже короткий капитанский поводок.

Если бы он не провел ночь в служебной конуре, утро не показалось бы столь отвратительным. Собственно, его даже и не было. Утро — это на худой конец чашка крепкого кофе и омлет с толстым куском ветчины. Возможность закрыть глаза, откинуть голову и представить, что скоро он пошлет куда подальше изоморфов, тараканов, больных на голову Граува и Стэнли, а сам махнет в Макао. Последний раз он провел там три дня подряд. Не расставался с гибкой и смешливой китаянкой и не выбирался из наполненной шампанским хрустальной ванны. Когда к ним запустили десяток моделей золотистых рыбок, Чюнь Фуань вздрагивала от каждого прикосновения, прижималась к Ларскому и шептала на ухо непонятно, щекотно. Жаль, что не остался еще на несколько дней и не заказал в ванну осьминогов.

С Лизой он тоже ездил в Макао. Но то были другие поездки — красное вино в высоких бокалах, прогулки под звездами по шуршащему гравию. И мерцающий в сумерках взгляд жены, когда он, смеясь, подсадил ее на качели. Эти поездки остались частью другой, очень длинной жизни, которая ничем хорошим кончиться и не могла. Лиза была слишком хороша для него. Золотистые волосы ложились на плечи безупречной волной, даже когда она, сонная, поднималась с постели. Гладкая кожа словно светилась изнутри ровным, чуть розоватым светом. Когда, глядя в окно, Лиза думала о чем-то своем, между бровей рождалась чуть заметная складка. Сразу хотелось обнять. Утешить свою девочку. Слишком серьезную и потерянную в этом огромном мире.

Спустя двадцать лет Ларский понял, что больше так не может. Как-то ранним утром Лиза сидела к нему спиной и вставляла в уши длинные янтарные серьги. Он смотрел на склоненную голову и отведенный в сторону локоть и внезапно ощутил, что он не живет, а много лет смотрит один и тот же идеальный, кем-то для него придуманный сон. На душе стало муторно. Лиза не желала стареть и меняться. Многие на Земле использовали технологии сохранения молодости. Они жили, всегда прекрасные и юные, и умирали внезапно и гораздо раньше других, полностью исчерпав ресурсы организма.

С самого начала семейной жизни Ларский отговаривал ее от такого выбора, но Лиза не желала слушать. На все доводы пожимала плечами или выходила из комнаты, оставляя его одного. Ларский забросил попытки и постарался свыкнуться с решением жены и радоваться ее неизменной красоте. И у него получалось. Долго. Потом вдруг разом все развалилось на части. Совместная жизнь стала похожа на древнюю, затянутую паутиной картину. Полотно с изображением юной Данаи. Она пережила тысячи лет и десятки тысяч поколений, но не понимает и никогда этого не поймет. Ларский сам уже не понимал, как долго длится их брак, кто она и кто он, движется ли их жизнь хоть в какую-то сторону.

Он начал проводить ночи на работе, где осатанело пищал интерком, а в центре стола поднимались голограммы озабоченных парламентских, судейских чиновников, а то и высших офицеров контрразведки. Все чаще, плюнув на сон, Ларский закатывался в казино, где жизнь затягивала в водоворот возбужденных игроков, длинноногих брюнеток и фигуристых блондинок с торчащими сквозь полупрозрачный шелк сосками. Погоны Никиты Сергеевича Ларского стали толще. А Лиза внезапно ушла.

Когда это случилось, он месяц прожил, не выходя из кабинета. Каждые двенадцать часов очищал кровь от алкоголя, но ни разу не попытался связаться с женой. Не знал, чего хочет сам и что должен сказать ей. И сейчас не ответил бы на этот вопрос.