— Я тебя понял, Алекс.

— Хорошо, Тим. Извини, но это правда.

Оставалось только подняться и тащить свою задницу прочь из Дублина. Вот только куда? Реабилитационный центр или Ирт — такой выбор предложил друг. Или бывший друг? Может, бросить все и отправиться к отцу на Марс? Но эту дорогу он сам закрыл для себя, забил наглухо.

Тим вышел за дверь. С трудом переставляя ноги, пошел к припаркованной авиетке. Оборачиваться не хотелось. Не почувствовал затянувшихся на нем ремней пилотского кресла, уже не видел сквозь носовой купол пестрой красоты улиц Дублина. В ушах грохотал, отдавался эхом собственный мыслеприказ: «в Планетарную прокуратуру». Авиетка взмыла вверх и развернулась в обратную сторону.

Алексей Треллин стоял, скрестив на груди руки, у открытой двери особняка и смотрел вслед быстро уходящей за горизонт машины.

Лежа на боку с закрытыми глазами, Чага водил рукой около своего ноющего обессиленного тела. И еще считал. Одно движение, еще одно — сто пятьдесят три, и еще — сто пятьдесят четыре. Сбивался и начинал сначала уже бессчетное количество раз. Счет отвлекал, помогал избавиться от изматывающего ожидания. И от тошноты.

Казалось, стены размеренно вращались, но, возможно, все дело в цвете. Стоило только разлепить ресницы, как он наползал со всех сторон. Неотвязный, фиолетовый с бурыми бесформенными пятнами, как пролежни чей-то утробы. Под подушечкой большого пальца тянулись сухие трещины, потом бугорки, странно теплые и словно вибрирующие от движения.

— Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, — помоги товарищу, — прошептали сухие губы.

В пальцах отзывался ритм, они подрагивали над фиолетовым грунтом, разрисовывали позывными поверхность. На месте отсутствующего указательного сигнал рвался, уходил в пустой космос неразборчивым бормотанием. Поэтому Тима и не найдут. Поэтому его давно не находит Ирт. Пальца не было, и он не мог правильно передать позывные. В его скафандре не хватит воздуха… а еще нужна вода?

— Направление зет — на альфа тридцать семь, — помоги товарищу, — знакомый голос бился в висок.

Харли Макгрей любил напевать коды трансгалактических передач. Тима Граува это невероятно бесило. Особенно в тот день, когда флот экспедиции отказался от взятого курса. От его проекта. Но кто такой Харли? И кто такой Тим? Они ему не помогут, они не знают Чагу.

— Помоги товарищу…

Поможет только Ирт. Он один вспоминал о нем. Иногда. Чага приподнялся на локте, разлепил ресницы и сразу прикрыл глаза ладонью, чтобы защитить их от невыносимого фиолета. Раньше эти натеки породы раздражали, потом пугали, но почему сейчас так плохо? Чага не заслужил другого цвета. Он знал, это его место в Нише Перерождений, поскольку он глуп и бесполезен. Не может отрастить себе ни нового уха, ни пальца, хотя Хозяин очень старался, чтобы у него получилось.

С большим трудом, подтягиваясь на локтях, пополз к входу. Сам себе казался тяжелым и неповоротливым отростком. Странно, что тело когда-то было покрыто тканью. Зачем?

Вход в его нору — опасное место, только Хозяин мог с легкостью проходить внутрь. Нависал всей мощью и вызывал у Чаги одновременно страх и дрожь сладостного предвкушения. Иногда Чага с трудом вспоминал, что Тим Граув ненавидел эти моменты: приближающуюся к нему багровую фигуру, попытки Ирта сделать его лучше. Даже пытался выбраться через вход. Просовывал руки в упругие бесцветные струны. Его отбрасывала мощная волна, и он бился в судорогах и кричал от жгучей боли.

Чага был умнее, он не трогал струны, не стремился к свободе, но иногда подползал поближе и звал Ирта. Когда потребность становилась сильнее страха. В первое время он еще ощущал присутствие Тима внутри. Осуждающее и презирающее Чагу. Но выстраивал стену, пока не отгородился.

Однажды Чага сам засунул руку в струны, чтобы ожог принес облегчение. Хотя бы на время. Не помогло. Он остался пуст, и поврежденная кожа только подчеркивала пустоту. Поэтому Чага держался в стороне от входа, только доползал до выступающего рядом ребра и слизывал сочащуюся из него влагу. Она — тягучая, как слизь, с резким содовым привкусом, утоляла жажду и притупляла голод.

Чага собрал с ребра всю слизь, до которой мог дотянуться, и заметил, что струны входа утратили прежнюю упругость. Болтались, как истончившиеся стебли мертвых растений. Это одновременно пугало и рождало мутную, не поддающуюся осознанию надежду. Он неуверенно протянул руку и дотронулся до дряблых веревочек. Те всколыхнулись.

— Направление зет — на альфа тридцать семь — помоги товарищу.

Понятные только Тиму слова вырвались сами, и Чага двинулся наружу. Там лежал длинный переход: гладкие поверхности стен, прямые углы, плоскости высоких потолков — все затягивало глубокой флюоресцирующей чернотой. Свет пробивался откуда-то снизу, то яркими, то блеклыми островками у самых стен.

Некоторые огоньки света двигались, ползли друг к другу, как неповоротливые световые черепахи. А может, не друг к другу, а подальше от Чаги. Вокруг не было ничего фиолетового, тошнотворного. Набухшая в мозгу опухоль стала опадать, не давила изнутри на глаза и виски. А вот ноги не подчинялись, подворачивались, колени дрожали от слабости. Он мог бы ползти, но руки казались еще слабее ног. Стена, о которую Чага оперся, словно струилась по изуродованной ладони мощным воздушным потоком.

— Энергия, энергия, — пробормотал он слово из памяти.

Она есть у Хозяина. Только бы найти. Если он прорастет в Чагу, то мы полетим сквозь галактики и черные дыры к палящим сверхновым. Он сделал шаг, а за ним другой. Всхлипнул, навалился на несущуюся мимо «энергию» черных стен и увидел каменистый проем. За козырьком прятался теплый свет. Чага упал на четвереньки и пополз.

Множество радужных пузырей плавало в шестигранном бассейне. К ним по стенам тянулись знакомые ненавистные струны. Пузыри в студенистой жидкости при его появлении забеспокоились: двинулись навстречу, тут же отхлынули, стали сбиваться в группы. Выстроили знакомый рисунок.

Несколько мгновений Чага не мог сообразить, что такое сложилось из пузырьков. Оно стояло на четырех конечностях, неустойчивое, нелепое, с продолговатой головой. Когда узнал себя, стало смешно. Всплыли воспоминания о мальчике между зеркалами, который превращался то в великана, то в карлика, то в квадратного уродца. Тот мальчик тоже смеялся. Только смех у него был звонкий, и по щекам не текла влага. Это был Чага? Или Тим?

Если вырастет палец, коды трансгалактических передач помогу вспомнить.

Чага вытер о предплечье мокрое лицо и шмыгнул носом. Хотелось коснуться крошечных радужных сфер. Но он промедлил. Отпрянул назад, когда жизнь в водоеме заколыхалась быстрее. Его собственное изображение потеряло форму, а потом потянулось тонкой, сотканной из пузырей рукой.

Существо из пузырьков смелее Чаги, а может и дружелюбнее. Он протянул руку в ответ и коснулся упругой пульсирующей цветом жизни. Прикосновение сопровождалось звуком, похожим на тихое потрескивание. Как костер, ровно горящий в лесу. Откуда Чаге знать про костер? Но он знал — это хороший звук.

Вокруг нет ничего фиолетового, и пузырькам не противно превращаться в такое жалкое существо, как Чага. И касаться его. Он опустил руку и сел на голые пятки. Пузырьки быстро перестраивались, двигались. Его собственное отражение менялось, перетекая из формы в форму. В какой — то момент Чага понял, что радужное создание уже поднялось во весь рост, в то время как он сам только на полпути вверх, пытается удержаться на слабых ногах.

— Ты знаешь то, что я только собираюсь сделать? — прошептал он.

Чага мечтал услышать ответ. Но с ним, конечно, никто не заговорил. Кто бы стал? То, что пузырьки видели его или чувствовали по-своему, казалось чудом. Чувство, что пришел в место, куда давным-давно потерял дорогу. Чага поднимал то одну, то другую руку, поворачивался боком. И следил за тем, как ему отвечают, как новые друзья угадывают каждое движение.