Полковник с отсутствующим видом рассматривал унты зятя — с рыже-белой опушкой и кокетливыми заячьими хвостиками вверху голенищ.

— Что ж это я! — встрепенулся Лукич. — Вам, верно, с холоду пользительно горячего чего-нибудь. Суп у меня есть картофельный, со свининой...

Заметно приободрившись, движимый тайной мыслью, сладкой надеждой на что-то, он довольно резво протопал к печке.

Рыбаки уселись за стол и, подтащив к ногам рюкзаки, стали выкладывать у кого что было. У Ивана Ивановича нашлось скупо — кус сала и рыбные консервы, зато рюкзак доцента оказался той самой торбочкой из сказки, в волшебном нутре которой уютилось все, что душа пожелает. Небрежно щурясь, Игорь Павлович выкладывал на стол пирожки и коржики, распластанную надвое жареную курицу, ноздреватые пластины сыра, пупырчатые огурчики, конфеты, сахар. Вытянув шею, следил Лукич за гостем залетным, который, судя по всему — и одежде, и харчу, — был немалой шишкой в городе. Следил и ждал. Ждал достойного завершения всей этой благодати.

Но не дождался. И когда Игорь Павлович отодвинул в сторону тоще опавший рюкзак, вздохнул покорно и тяжело...

Да, бывает и такое: ни у кого из рыбаков не оказалось ни спирта, ни водки, ни даже какой-нибудь плодово-ягодной «бормотухи» ценой один р. две коп. за бутылку. Володя совсем не пил, доцент употреблял лишь по большим праздникам, а у полковника в последнее время сердце пошаливало — ему жена не разрешала.

Делать было нечего. Лукич разлил в миски суп, поставил перед гостями, а сам сел на табурет у порога и тоскливо задумался.

— Ты что? — окликнул его Иван Иванович. — Давай с нами.

Лукич лишь рукой махнул.

Стали ужинать без хозяина. Полковник ел без особого аппетита, но старательно. Доцент, отмякший в избяном уюте, наслаждался каждым кусочком. Володя жевал торопливо и небрежно, как человек, твердо знающий, что есть на свете кое-что и поинтересней еды. Он все поглядывал на Лукича, который нещадно смолил, высасывая дым из толстой самокрутки. Был свинарь широкоплеч, лысоват, с могучим шишковатым лбом, под которым совсем маленьким казался короткий нос. «Живописный мужик, ну просто Хорь тургеневский», — думал Володя и улыбался от удовольствия: первый раз в жизни будет ночевать в деревенской избе, да еще у такого колоритного хозяина.

— Ну и гроза, ой, гроза! — внезапно заговорил тот, гулко и хрипло откашливаясь, будто в рот ему попали табачные крошки. — Слышь, Иваныч, я все к тому же... Нехорошо это, конечно, однако же... Одолжил бы мне пятерку... Как вспомню, как она шуровала, с громом да молоньей, даром что зимняя... Я бы к Фроське-продавщице слетал и вас бы угостил... Одолжи, друг…

— Да что я, не вижу? Сам давно бы предложил. — Полковник виновато развел руками. — Но нету у меня, ни рубля нету. Рассчитывал домой к вечеру вернуться — не взял. Понимаешь?

Володя торопливо ощупал карманы, хотя и знал, что, кроме медной мелочи, ничего там нет. Потом вопросительно посмотрел на доцента.

— Есть. У меня есть, — подтвердил Игорь Павлович. — Однако... Он негромко постучал пальцем по столу, словно призывал к тишине студентов. — Однако будем, товарищи, принципиальны. Сделаем ли мы добро Лукичу, ссудив его пятеркой? А может, честнее признать, что нанесем ему вред?

— А у вас, Игорь Павлович, никто и не просит — резко, почти грубо сказал полковник. — Держите ваши деньги при себе.

— Не понимаю этого тона, — обиделся доцент. — Прекрасно знаете, что прав в данном случае я. Потому и сердитесь... Впрочем, я готов дать пятерку. За ночлег и суп. Но при условии, что ни в какой магазин Лукич не пойдет.

— Неужели вы всерьез думаете, что с вас возьмут за постой? — зло усмехнулся Иван Иванович. — Здесь не торгуют ни супом, ни ночлегом. Запомните это!

— Будет вам, будет! — испуганно вскинулся у порога Лукич. — Как петухи, ей-богу. О чем толковать? Обойдусь и без нее, пропади она пропадом. Не ругайтесь только...

Помолчали. Послушали, как потрескивает табак в Лукичовой самокрутке. Из-под веника, что лежал у печки, видел Володя, вышмыгнула мышь, встала на задние лапки, оглядываясь, дернула белыми усиками, обнажив мелкие зубки — точно зевнула, — и снова спряталась под веник. Полковник смотрел в окно — там светилась одинокая, печальная в своей хрупкой красоте звезда.

— Ну и скука у тебя, хозяин, — сказал наконец Игорь Павлович с деланной беспечностью, давая понять, что уже забыл неприятный разговор и жаждет мирной беседы. — Спать еще рано, да и не хочется... Ты что же, даже телевизора себе не завел?

— А на хрена он мне? — коротко отозвался хозяин.

— Может, почитать что найдется?

— Газету выписываю, районную. Коли желаете...

— А книги в доме держишь?

— Нет, не держу.

— Так уж и ни одной?

Лукич пососал потухшую самокрутку:

— Есть одна. Только для вас она неинтересная будет. Божественная.

— Божественная? — оживился Игорь Павлович. — А ну, покажи!

Лукич ушел за перегородку, долго возился там и вынес наконец, держа перед собой на вытянутых руках, глыбистый, зримо тяжелый том. Подул на переплет — пыль так и взметнулась облачком — и положил книжищу перед Игорем Павловичем.

— Да это ж Библия! — вскричал доцент тонким, сорвавшимся от волнения голосом. — Издана в прошлом веке. Иллюстрации Доре... Вы посмотрите, посмотрите!

— Да, — сказал Иван Иванович, трогая пальцем серебряный крест, приклеенный к толстой кожаной обложке. — Богатая книга.

— Вы знаете, какая это редкость? — горячился Игорь Павлович. — За эту книгу Лукичу в любом букинистичем магазине... — Он вдруг запнулся. Зевнул, отодвинул от себя книгу. — А впрочем, не такая уж редкость. До революции выпускалась массовым тиражом. Чтобы в каждой семье, как говорится, был опиум для народа... А ты Лукич, верующий?

— Какое там! — усмехнулся тот.

— А что ж богов завел? — кивнул доцент на иконы в углу.

— От покойной матери остались. Пускай висят — не мешают.

— Значит, совсем неверующий? Ни тютельки?

— Ни тютельки, — вздохнул Лукич.

— Ни при каких обстоятельствах?

— Да как сказать? На войне, не совру, иной раз страшно было. Или теперь испугаешься чего. Вот, к примеру, гроза давешная. Осудите меня иль нет — чуть было не перекрестился.

— Гром не грянет, мужик не перекрестится, — засмеялся Володя.

— Это не вера, — сказал Игорь Павлович убежденно. — Это суеверие.

— Оно, конечно, так, — согласился Лукич. — Против данных науки никуда не попрешь.

— Зачем тогда книгу такую хранишь?— гул свою линию доцент.

— Не выкидывать же. Она мне опять же от матери досталась, а ей дед, помирая, отказал. Память то есть.

— Ясно! — Игорь Навлович, помусолив носовой платок‚ старательно протер крест. — Ты ее кому-нибудь показывал? Скажем, директору совхоза?

— У нас колхоз, председатель у нас. Как-то заходил, случайно увидел.

— И что?

— Ноль внимания. Ничего не сказал.

— Ага, ничего не сказал. А подумать — подумал: зачем‚ мол, человеку Библия, может, верующий?

— Не пойму, куда вы клоните. — Лукич снова засуетился, полез в карман за спичками. — Намекаете, что лишняя она мне?

— Ну, знаете, — уперся в доцента тяжелым взглядом полковник. — Это, знаете... И, задохнувшись, схватился за сердце.

— Иваныч, — сказал Лукич. — Ты-то что страдаешь? Нужна тебе книга? На, бери. Дарю.

— Ну, дошло-таки! — Игорь Павлович шумно вздохнул и помахал на себя платком. — Продашь?

Свинарь в тоскливом ожидании посмотрел на Ивана Ивановича. Тот, не поднимая взгляда, катал на столе хлебные шарики.

— Говори цену, — торопил доцент.

— Память же, — колебался Лукич, жалко улыбаясь Володе.

— Хорошо. — Игорь Павлович встал. — Если память — не надо.

И Лукич сдался.

— Ну, ладно, чего уж там, — пробормотал он. — Все одно к одному... Только ежели б не гроза... Да уж чего там! Пятерку — и дело с концом.

В чем ином, а в скупости Игоря Павловича обвинить нельзя было. Достал бумажник, шмякнул на ладонь Лукича две красненьких — знай, мол, наших. Свинарь тут же, накинув пальтишко, не мешкая, поспешил за дверь. А Игорь Павлович спрятал Библию в рюкзак, крепко затянул шнурок на его горловине и довольно потер ладони.