Шивапури-баба заронил в мой ум убеждение, что мне предназначено «здесь и в этой жизни», как говорил Будда, достичь трансформации сущности, которую обещал мне в 1949 году Гурджиев: «Не останавливайтесь на Рае, ищите путь в Солнечный Абсолют». В первый раз это стало для меня больше, чем отдаленное предсказание.
Я возвращался домой через Турцию. Взобравшись на галерею Св. Софии, откуда в 1919 году я впервые наблюдал Ночь Силы, я увидел, как постепенно таяла моя тогдашняя уверенность. Одно за другим исчезали мои убеждения, и вновь и вновь я оказывался лицом к лицу со своим тайным миром. Мои повторяющиеся ошибки и заблуждения возникли перед моим внутренним взором, и я увидел жалкое сочетание слабостей и амбиций, ложной скромности и внутреннего упрямства, которые вели меня от одной беды к другой. Но я видел и уверенную руководящую силу. Каждая катастрофа являла собой гибель какой-то части меня, но вслед за ней неминуемо наступало возрождение. Внешне моя жизнь представляла собой череду несбывшихся надежд, но внутренне шаг за шагом совершалось освобождение от ложной надежды на внешнее и растущая уверенность во внутреннем. Шивапури-баба сместил равновесие в мою пользу.
В одной из бесед с ним я поинтересовался, что он думает насчет моей растущей необходимости присоединиться к католической церкви. Он говорил о религии как о прибежище тех, у кого недостает сил следовать путям Господа и отметать все остальное. Поэтому я был не готов услышать заверение, что для меня это был правильный путь. Он сказал, что через Христа я найду Реализацию Бога. В 26 главе я описывал мой первый опыт следования уставу Бенедиктина в Св. Вондрилле. Я был счастлив, когда имел возможность провести там несколько дней или даже недель, но мое призвание оставалось для меня неопределенным.
Вскоре после возвращения из Непала я отправился в Св. Вондрилл и решил молиться о руководстве. Пришедший знак был, как обычно, неожиданным, но убедительным. Однажды во время обедни я, как гость Монастыря, сидел позади хоров, но впереди перил, отделяющих общину от мирян. Это означало, что священник, несший Причастие, проходил мимо меня. Я задумался, как вдруг почувствовал трепет по всему телу. Я понял, что вместе с Причастием ко мне приближается Христос. Я чувствовал, как он прошел мимо меня, и я наполнился глубочайшим благоговением и величайшей радостью. Опускаясь на колени, я уже не сомневался, что Господь может присутствовать и присутствует в храме. Блеснула мысль о том, что доктрина Реального Присутствия на самом деле свободна от антропоморфизма, столь огорчавшего меня в большинстве христианских теологии. Будучи чистой Волей, Он может проявляться через что угодно. Я понял, как проявляется Бог-Сын и что он действительно должен стать человеком по соображениям проявления. Это и многое другое проносилось в моем мозгу, и в то же время я чувствовал радость и благодарность за то, что это было мне открыто. Более того, я осознал, что Любовь Бога находится вне ограничений существования — «названия и формы» — в терминах нашего мышления. Я был убежден, что вездесущая любовь может достичь меня — маленького коленопреклоненного существа, почти незаметного в церковном приделе.
С этого момента я начал готовиться и через несколько месяцев был принят в лоно церкви моим другом аббатом. Год спустя Элизабет и дети последовали моему примеру. Вначале Элизабет пришла ко мне, чтобы поделиться своей верой. Это произошло вскоре после того, как она сама пережила откровение, убедившее ее в Реальном Присутствии и позволившее ей принять многое из того, что она не могла понять в церкви и ее догматах. Несмотря на мою веру в святыни католической церкви и, соответственно, в Апостольство, я не мог не видеть, как много различных спекуляций и человеческих фантазий вошли в церковное учение. Я прекрасно понимаю, как мало евангельская история, представленная в Новом Завете, соответствует реальным событиям, происходившим в Галилее и Иерусалиме, и насколько важно осознание Воплощения. Церковь заблуждается как в своем консерватизме, так и в модернистских течениях, да и середина не лучше. Католическая церковь хранит тайну, которую не понимает; но ее святыни от этого не становятся менее реальными.
Поездка к Шивапури-баба и то, что я пережил в Св. Вондрилле, совместно уничтожили ту депрессию, в которую я было впал, и подарили мне новую надежду найти духовную реальность, отсутствовавшую в Субуде. Мне открывались новые идеи и новые прозрения, и я должен был действовать.
Одним из первых плодов моей только что приобретенной веры стало решение организовать летом 1962 года семинар в Кумб Спрингс, посвященный моей интерпретации гурджиевской психологии. Я видел, что произошли огромные изменения. В первый раз в жизни я осмелился быть самим собой. Только два года назад я достиг того, что принял за конец пути, осознав, через Субуд, смерть своей материальной самости и возрождение с реальной способностью сострадания и понимания. Теперь я видел, как же еще далеко до конца. Я все еще оставался ребенком или, по крайней мере, подростком. В шестидесятипятилетнем возрасте я должен был еще «вырасти».
Семинар оказался потрясающим опытом для всех, принимавших в нем участие. Мне помогали двое старых друзей, Изабель Тернэйдж, квакер, и Джон Холлонд, переименованный Полли в «Дика», оба жившие в Кумб Спрингс. Они поддерживали меня во времена болезненного выхода из Субуда и воодушевляли на самостоятельное продвижение вперед четвертый или пятый раз в моей жизни.
Обсуждения, происходившие на семинаре, были сохранены с помощью замечательного приспособления — магнитофона. В то время я частенько говаривал, что это одно из тех немногих изобретений, которые используются только во благо. С тех пор его стали использовать для записи частных разговоров (подслушивания) — результаты самые плачевные, еще раз подтверждающие человеческую глупость. Однако в нашем случае магнитофонная запись позволила нам восстановить этот семинар и с помощью Изабель Тернэйдж представить его в виде книги. Я отправил его Полю Ходцеру Уильямсу, чтобы узнать, пригодна ли эта книга для публикации. В 1964 году она появилась в виде «Духовной психологии», весь тираж был распродан, и книга выдержала еще три или четыре издания. Возможно, я бы продолжал работу над психологическими техниками Гурджиева и перевел бы Кумб Спрингс в центр гурджиевского учения, но случилось непредвиденное.
В июне 1962 года, готовясь к семинару, я получил письмо от Регги Хоара, одного из ранних учеников Успенского, присоединившегося к его группе в 1924 году по пути из Турции. Регги разделил со мной все взлеты и падения Успенского, Гурджиева и Субуда. Он тихо вышел из Субуда в 1960 году, отказавшись участвовать в обсуждении, последовавшем за Конгрессом по Субуду. К письму он приложил газетную вырезку, описывающую поездку автора по святым местам Центральной Азии, где он обнаружил учение, исходящее явно из того же источника, что и идеи Гурджиева. Это письмо предваряло сообщение, что Регги и еще три-четыре его старых друга по ученичеству встретили Идриса Шаха, приехавшего в Англию в поиске последователей Гурджиева, намереваясь передать им знания и методы, необходимые для завершения их обучения.
Я отнесся к этому очень осторожно. Только я решил идти вперед сам, как появляется новый «учитель». Несколько бесед с Регги убедили меня, что я должен сам увидеть Шаха. Мы с Элизабет отправились на ужин к Хоаресу, чтобы познакомиться с Шахом, оказавшимся молодым человеком едва ли сорока лет. Он ужасно говорил по-английски, но его бородка и некоторые жесты делали его похожим на ученика английской публичной школы. Первое впечатление было неблагоприятным. Беспокойный, беспрерывно курящий, он слишком много говорил и явно старался произвести хорошее впечатление. Но во второй половине вечера наше впечатление сменилось на противоположное. Мы разобрались, что перед нами не только необычайно одаренный человек, но и человек, несомненно много и серьезно работавший над собой.
В первые несколько месяцев я не поддерживал с ним отношений. Осенью Регги Хоар убедил меня вновь встретиться с ним, заверив меня, что тщательно «проверил его верительные грамоты» и убедился, что Шах послан на Запад афганской эзотерической школой, возможно, из тех, что описывал Гурджиев в последней главе «Встреч с замечательными людьми». Особое значение Регги придавал тому, что Шах рассказывал ему о символе Эннеаграммы, подчеркивая, что это выходит далеко за пределы того, что нам рассказывал Успенский. Зная Регги как человека очень подозрительного, с навыками оценки информации, приобретенными в многолетней разведывательной службе, я принял его уверения и веру в то, что Шах послан на Запад с очень важной миссией, которую мы должны помочь ему исполнить.
