С некоторым удивлением и потрясением я вдруг заметил, что начал доверять собственным суждениям. Я знал, что всю жизнь действовал самовольно, едва ли обращая внимание на мнения других, но, тем не менее, никогда себе не доверяя. Я слушал Успенского и Гурджиева, свою жену, и каждого, кто последним высказывал свое мнение. То, что я делал, всегда раздражало моих друзей именно потому, что было постоянным лавированием между упрямством и недоверием к себе. Пак Субух сделал для меня то, что не смог сделать никто другой. Отказываясь стать пророком в моих глазах, он заставил меня подняться на ноги.
Я сказал: «Теперь я должен жениться на Элизабет». Когда я спросил ее согласия, она в ответ рассказала мне необычную историю. «Будучи ребенком, я часто видела вокруг себя людей. Ты знаешь, в детстве, примерно с восьми до восемнадцати лет, я много болела. Мои «приятели» обычно приходили и располагались вокруг моей постели. Я никогда не рассказывала о них членам своей семьи и откуда-то знала, что, когда в комнате находились реальные люди, я не должна подавать вида, что замечаю кого-то еще. Я действительно видела их, как вижу любого из вас. Став старше, где-то годам к пятнадцати, я перестала их видеть, но сохранила их в памяти как нечто необычное, но реальное». Пока она говорила, я вдруг вспомнил о военном времени, когда она служила в женских армейских частях наводчиком в команде истребителя. Она продолжала, рассказав, как встретилась со мной и, позднее, с Гурджиевым. Десять месяцев она провела в Париже рядом с Гурджиевым день за днем вплоть до его смерти. Это время оказало на нее глубочайшее воздействие, ничего подобного больше у нее в жизни не было.
Летом 1957 она вновь неожиданно встретилась с «приятельницей», подобной виденным ею в детстве. В то время она жила в Кумб Спрингс Лодж с двумя сыновьями. В первые дни ее жизни в Кумб одну комнату там занимала Ева Барток, и Элизабет была единственной женщиной, разделившей с Ибу и Исманой обязанности по ее обучению. Я отметил, что Пак Субух и Ибу относились к ней как к обладательнице особых духовных качеств. Когда я сказал об этом Элизабет, она возразила: «Ну, нет, какие там качества», — и продолжала свой рассказ.
«Пока Ева была в Лодже, однажды ночью я не могла уснуть, мучаясь осознанием собственной бесполезности и недостатка веры. Около пяти утра, проведя ночь без сна, я встала и пошла поработать в саду, пока дети спали. Пришло время возвращаться домой, я чувствовала себя умиротворенной и уставшей. Было тихое солнечное летнее утро. Подойдя к дому, я увидела стоящую в дверном проеме высокую женщину в голубом. Она держалась очень просто, расслабленно, руки покоились на груди. Я не могла ясно рассмотреть ее лица, но поняла, что не знакома с ней. Я подумала, что она была ранним посетителем, и почувствовала неловкость из-за того, что заставила ее ждать. Я двинулась вперед и попыталась заговорить с ней, но она не спеша прошла в дом. Последовав за ней в холл, я, однако, никого там не обнаружила. Только когда я осмотрела все комнаты, я поняла, что она не была во плоти. Пока я кормила детей завтраком и собирала их в школу, я видела ее еще несколько раз, как правило, она появлялась в дверях и никогда не поворачивалась ко мне спиной. Я не обращала на нее внимания, и, насколько я заметила, дети не видели ее. Около полудня, когда я была одна внизу, она вновь появилась, идя мне навстречу со стороны кухни. На этот раз я повернулась и пошла к ней, но она тут же исчезла. От нее исходило дружелюбие и никакой тревоги. Ее лица я так и не смогла разглядеть, но мне показалось, что она дружески мне улыбалась. Я увидела ее еще один раз, в сумерках, около половины девятого вечера. Она вновь застыла в дверях кухни со сложенными на груди руками, глядя на меня; я сделала вид, что не замечаю ее, а когда вновь обернулась, она уже исчезла. Больше я никогда ее не видела, но очень хорошо помню ее высокую фигуру и движения, но так и не могу припомнить ее лица. Я не придала этому особого значения; кроме того, все мы были так заняты, что едва ли могли наедине поговорить с Бапаком. Я рассказала ему обо всем лишь через месяц или полтора. Выслушав мой рассказ, он спросил: «Почему ты не рассказала Бапаку раньше?»
Ибу и Исмана, присутствовавшие при разговоре, и Бапак проявили необычную заинтересованность. Ибу спросила: «Как она была причесана?» Элизабет жестом показала форму прически, и Ибу кивнула, говоря: «Да, так оно и есть!» Бапак пояснил происходящее, сказав, что «Женщина в Голубом» была истинной женой мистера Беннетта. Она войдет в Элизабет, и их души объединятся. Когда придет время, мистер Беннетт женится на Элизабет, и она родит ему детей, которые станут истинными слугами Бога. На возражение Элизабет: «Но мистер Беннетт уже женат и объединен со своей женой», — Бапак заговорил об истинных взаимоотношениях мужчины и женщины. Он сказал, что взаимное дополнение мужской и женской природ может быть достигнуто более чем двумя душами. Работа, которую должен делать мистер Беннетт в мире, требует, чтобы рядом с ним был соратник, и Элизабет предназначена быть таким соратником.
Элизабет никому не рассказывала об этом разговоре, и только теперь сочла возможным сделать это. Мы давно знали, что наши земные судьбы и духовные устремления тесно связаны. Она закончила свой рассказ и ответила на некоторые мои вопросы о «Женщине в голубом», и тогда я сказал ей, что слова Бапака в точности совпадают с услышанным нами от шейха Абдуллы Дагестанского три года назад.
«Женщина в голубом» так и осталась загадкой, но я убедился, что в словах Бапака была доля истины, так как с появлением Субуда Элизабет изменилась сильней, чем кто-нибудь другой. Любой психолог мог бы поразиться такому изменению. Элизабет, которую я знал четырнадцать лет, никуда не исчезла, но она, несомненно, приобрела обогащенное качество. Ранее с трудом сходившаяся с людьми, она теперь обладала столь глубоким пониманием, что легко завоевывала их доверие, и самые разные люди, собравшиеся в Лодже, искали встречи с ней и спрашивали ее совета. Она сохранила свое острое чувство юмора, но без прежней язвительности. Это изменение отразилось и на ее детях, которые, вместо грубости и непослушания, приобрели воспитанность, самообладание и мудрость.
Здесь не помешает немного осознанности.
Я понял, что не только восхищаюсь ею, но и люблю совершенно необычным образом. Никогда меня не тянуло к семейной жизни. В самом деле, я не думал, что мне понравится сидеть рядом с женой, окруженным детьми. Я никогда не хотел иметь собственный дом. Будучи женат около сорока лет, я едва имел понятие о частной жизни. Я путешествовал, переезжал из дома в дом, а когда мы наконец осели в Кумб Спрингс, он стал не домом, а центром моей работы.
Сейчас же, к своему изумлению, я обнаружил, что в возрасте шестидесяти одного года меня привлекает образ жизни, к которому стремится мужчина, едва достигший совершеннолетия. Элизабет превосходно мне подходила, и не могу сказать, что было причиной, а что следствием: то ли моя любовь к ней сделала привлекательной семейную жизнь, то ли тяга к семейной жизни сблизила нас. Как бы там ни было, мы поженились 27 октября, за три дня до ее сорокалетия. Между ней и моей последней женой было 43 года разницы. Возможно, из-за этого я чувствовал себя помолодевшим, но мне кажется, что изменения были более глубокими. Я начинал понимать истинное значение гармонии. Долгое время я пребывал в уверенности, что ничто не может существовать в изоляции, и узы, соединяющие различные существа, значат больше, чем барьеры, их разъединяющие. Но убедиться в истинности предположения можно только на собственном опыте. Мне не нравился мой характеру меня огорчали мои действия, но я был в силах изменить их. Я боролся, многого достиг и узнал, но мой характер оставался все тем же. И только теперь я осознал, что где-то за пределами характера родилась новая личность. Полагаю, что лучше всего о нашем подлинном состоянии свидетельствует отношение к страху. Я всегда боялся, потому что не был самим собой. Мне кажется, что такой страх присущ всем людям, но глубоко спрятан от их полусонного сознания. Мы боимся, потому что не живем по-настоящему, и этот страх — страх показать нашу безжизненность самим себе и другим. «Но король-то голый», — вот приговор, который боится услышать император, живущий в каждом из нас, от непоседы-ребенка, также являющегося нашей частью.
