Я пригласил Еву, сказав, что, если она приедет около 22 мая, я смогу предложить ей особый шанс поправить здоровье. Я знал, что жребий брошен, и я пускаюсь, возможно, в самое рискованное приключение.
Пак Субух прибыл вместе со своими спутниками. Небольшой группой мы отправились встречать его в аэропорт. Я узнал Пака Субуха сразу — он сидел на стуле, одинокий и спокойный, среди волнующихся пассажиров, у одного из которых были какие-то проблемы с иммиграционной полицией. Невольно я сравнил эту встречу с прибытием Гурджиева из Америки. У обоих была способность создавать вокруг себя особую среду, в которую не могло проникнуть ни одно чужеродное влияние. Оба отличались поразительной экономичностью в жестах и движениях, той полной неподвижностью, которая, по моему мнению, является одним из признаков освободившейся души. На этом сходство заканчивалось. В любом окружении Гурджиев был самой заметной и впечатляющей фигурой. Величественная бритая голова, свирепые усы и горящие глаза всегда привлекали к нему внимание. Пак Субух был сравнительно незаметным и, казалось, отводил внимание от себя, как будто в его планы входило остаться незамеченным. Когда он встал, я увидел, что он гораздо выше любого из знакомых мне индонезийцев. Я не мог определить, какой нации принадлежат его черты, больше напоминающие араба, чем индийца, и, хотя его кожа была коричневой, он не производил впечатление жителя тропиков.
В тот вечер те, кто приглашал его, познакомились с Паком Субухом в доме Рофе. Я спросил его, должны ли посвященные в Субуд прекратить работу по методу Гурджиева. Он ответил: «Нет. Ничего не меняйте. Бапак не учитель. Ваш учитель — Гурджиев, а с подлинным учителем вас ничто не может разлучить, даже его смерть. Но Бапак говорит вам, что если вы будете искренне практиковать латихан, то сможете по-другому понять учение Гурджиева». Он остановился, чтобы дать переводчику договорить и добавил: «Бапак говорит, что позже вы узнаете от своего учителя Гурджиева много такого, что никогда от него не слышали».
В тот момент от меня ускользнула важность сказанного. Я принял это за доказательство взаимной дополнительности Субуда и гурджиевской Системы, являющихся частями одного целого. Я пришел в восхищение и немедленно написал об этом мадам Успенской. Прошло немало времени, и я понял, что Пак Субух обычно говорит людям то, что они хотят услышать, слегка намекая на истинное значение, которое обычно полностью ускользает от собеседника. Только через два года я понял, что сказанное тогда Паком Субухом применимо только к той конкретной ситуации, а в другое время по тому же поводу он мог сказать совсем другое и даже противоположное. Я мог бы понять это раньше, так как я независимо пришел к выводу, что логическая последовательность и свобода от противоречий, столь далекие от того, чтобы быть критериями истины, на самом деле являются свидетельством ограниченности мышления. Их не стоит искать в провидениях вдохновленных пророков или в неуверенных, с запинками, словах святых.
Трудно описать состояние того огромного замешательства, которое охватило Кумб в июне 1957. Вместо двадцати проверенных и опытных учеников, мне пришлось пригласить всех, кто хотел прийти. Бапак настоял на отсутствии отбора и заверил, что нет необходимости в какой-либо подготовке, кроме тех вступительных бесед, которые я проводил у себя наверху, в то время как внизу, в большой столовой, происходило открытие. За один месяц более четырехсот мужчин и женщин, почти все мои ученики, получили контакт и начали практиковать латихан. Комната вмещала одновременно человек двадцать, поэтому за вечер мы выполняли семь или больше латиханов, начиная в семь вечера и заканчивая за полночь. Мы не смогли убедить Бапака и Ибу начинать раньше, так как они сказали, что лучше всего латихан получается вечером.
Субуд воздействовал резко и жестоко. Многие из пришедших ужасались или огорчались жалким состоянием человеческой личности, обнажаемой во время латихана. Многие из них ушли, присоединившись к другим группам, рассказывая страшные истории о том, что они видели и слышали. Иные впадали в экстаз и с трудом поддавались уговорам проводить латихан два или три раза в неделю, как велел Пак Субух. Мы наблюдали чудесные исцеления, слышали рассказы о мистических переживаниях, об исполнении предсказаний, сделанных Паком Субухом, и вместе с этим, ощущали безграничный поток энергии, увлекавший за собой всех в неизвестном направлении. При этом болезнь Евы Барток занимала внимание тех, кто пригласил ее в Кумб. После периода явного ухудшения, все изменилось. Двадцатого июня, после трех недель кризиса, ее состояние стало на глазах улучшаться. Две недели спустя стало ясно, что она беременна. Пак Субух предсказал, что она родит нормального и здорового ребенка. Так оно и случилось. Но настоящим чудом стали перемены во внутреннем состоянии Евы. Мы наблюдали смерть и возрождение ее души.
Потом Пак Субух сказал: «Мистер Б. очень силен. Бог подготовил его к несению очень тяжкого бремени, и в будущем ему придется еще тяжелее». Подобные заявления пугали меня. Я не только не чувствовал себя сильным, но и вся моя жизнь доказывала обратное. Я взваливал на себя множество тягот не потому, что был силен, но из-за собственного безрассудства. Время, проведенное с Гурджиевым, научило меня более или менее объективно относиться к себе, и хотя, как и всякий другой человек, я был чувствителен к похвале, но не руководствовался доверчиво- льстивыми оценками. Мне подумалось, что Пак Субух назвал меня сильным, чтобы поддержать во мне мужество идти вперед в тот момент, когда остальные пятились назад. Пак Субух навестил мою жену, и Йбу открыла ее, хотя та и не понимала, что говорится. В то время казалось, что конец ее жизни близок и ум ее никогда не прояснится.
Воздействие открытия и латихана, которым занималась с ней, в основном, мисс Эдит Вичман, было изумительным. Тем временем Пак Субух изменил имя Эдит на Маргарет, и с изменением имени произошли потрясающие перемены в ее характере. Изменилось и ее отношение к миссис Б., как все называли мою жену. Вместо эмоциональной вовлеченности она приобрела сострадание и понимание. Жена вновь стала общаться с нами, и некоторые из бесед с ней проливали свет на многие глубинные вещи. Огромным облегчением для всех нас было прекращение мучительных и ужасных состояний деменции. Вновь в сознание вернулась женщина, любящая своих близких, но по-новому: не с чувством обладания и властвования, а нежно. Моя благодарность Субуду за возвращение жены превосходит все остальное.
Время шло. Августовский семинар в том году не был похож на другие. В Кумб прибывали посетители из Америки, Южной Африки, Канады, Франции, Германии, Голландии и Норвегии. Все они были открыты. Субуд завоевывал известность.
Из Калифорнии мы получили неожиданное приглашение приехать. Я собирался поехать раньше и все подготовить. К моему удивлению, Пак Субух сказал, что Элизабет и двое ее сыновей поедут со мной. Он добавил: «После Калифорнии вы отправитесь на Яву». Я возразил, что это невозможно, хотя бы потому, что у нас не хватит денег на оплату дорожных расходов.
Однако нас ожидала череда удивительных событий. Мы пробыли два месяца в Калифорнии и собирались в Англию, но тут Бапака пригласили в Австралию. Вновь я вызвался провести всю подготовительную работу и предложил, чтобы Элизабет с сыновьями направлялись прямо в Англию. Два месяца переездов между Сан Франциско, Сакраменто, Лос Анджелесом и Кармелом, лекции, беседы, встречи, открытия, латихан с толпами народа или с больными и умирающими мужчинами и женщинами окончательно вымотали нас. Но Пак Субух настаивал: «Присутсвие Элизабет необходимо. Без детей она оставаться не может, они придают ей силы».
Мы летели в Австралию через Гонолулу и Фижи и увидели достаточно, чтобы понять, что на островах Тихого Океана сохранился особый мир традиций, мудрости и человечности, о котором я совсем ничего не знал. Уставшие, мы наконец прибыли в Сидней, мечтая отдохнуть один-два дня.
Еще до того, как мы прошли таможню, нас окружили журналисты. Я не имел понятия, что им говорить и почему они забросали меня вопросами о Паке Субухе, Еве Барток, обо мне самом, летающих тарелках и Бог весть еще о чем! Когда наконец мы добрались до нашего хозяина, доктора Филлипа Гровса, то узнали, что средства массовой информации вызвали такой интерес общественности, что я был вынужден провести пресс-конференцию с двадцатью журналистами, выступить на телевидении и в двух радиопередачах. Интервью дали даже сыновья Элизабет, и их фотографии появились в газетах.
