Хог устало дышал, в коленях согнувшись и на них руки положивший. Он дико вымотался за последние три минуты, однако результатом был доволен… частично. Лимит действительно превзошёл себя на сей раз. Вместо того, чтобы активно нападать, как в прошлый раз, волонтёр поступил иначе. Просто стал накидывать псевдо-атаки и изматывать Кузню по полной программе. А потом нанёс сокрушительный удар прямо по ране наёмника, и та из «тяжёлой» преобразилась в «смертельную».

— Ха-х… ха-х… ты же знал… что проиграешь мне, — наконец, выровняв дыхание, Хог выпрямился и посмотрел на поверженного врага спокойным взглядом. Злости в душе больше нет. Она была сиюминутной вспышкой и возникла во многом из-за адреналина. Но сейчас всё подошло к концу. Победитель в партии определился и может в последний раз поговорить с проигравшим.

Кузня стянул с лица бандану и посмотрел на неё. Ему больше нет смысла подавлять собственные чувства. Незачем поддерживать образ хладнокровного убийцы. Всё закончилось. Для него.

— Помнится, ты хотел её у меня забрать, — с беззлобной улыбкой напомнил Кузня. — Ты… кхе-кхе-х… не передумал ещё?

— Нет, но… Эй, погоди-ка! Я совершенно другой ответ от тебя жду. Причём здесь бандана? — возмутился Хог.

— Волонтёр… я буду тебе безмерно благодарен… если ты её сбережешь.

Лимит удивлённо захлопал глазами. Привычно грубый и холодный Кузня заговорил в одночасье не то проникновенно, не то чувственно, отчего потомок Лимитеры несколько растерялся. Он вдруг увидел перед собой человека — который горел живьем. Сие не проявлялось внешне, но оно присутствовало — в голосе, в его интонации, в слегка прерывистом дыхании. Ему было больно, однако Хог сомневался, что физически. Нет, рана на груди Кузню не беспокоит. Его не смущает обильное кровотечение.

Боль наёмника — душевная.

— Отчасти ты прав, волонтёр: некоторые вещи в своей жизни мы ещё можем откорректировать. Переиграть. Переосмыслить. Но не тогда, когда решения, нами принятые когда-то, врастают в нас и становятся органичными. Они… кхе-х… не операбельны, как четвёртая стадия рака. Неизлечимы, как ВИЧ. Они становятся частью тебя, и ты с этим уже ничего не можешь поделать.

— Почему ты подался в союз «Тигр»? Был ли в этом смысл? — спросил Хог.

Кузня тихо посмеялся.

Боль в его голосе слышалась отчётливее.

— Наёмникам нельзя заводить семью. Кодекс не воспрещает этого, но и не рекомендует.

— Наслышан об этом. Ещё о том, что провалившего задание наёмника убирают свои же, чтобы он не портил имидж союза.

— Всё решила судьба. Не за меня. За Серафиму. Мою возлюбленную.

Лимит смолк. А диалог двух охотников превратился в монолог одного.

— Росскея — отвратительная страна. За долгие годы так и не смогла достичь маломальского уровня цивилизации. С момента падения Лимитерии она просела во всём, но особенно — в медицине. Практически все лекарственные препараты поступают либо из Лимитеры, либо из Эйрии. Это крайне дорогое удовольствие, — наёмник закашлял. — Серафима с самого рождения обладала слабым здоровьем. Я об этом узнал не сразу. Только тогда, когда у нас родилась дочка. Роды для Серафимы выдались тяжёлыми. Нужны были деньги. Очень большие. В ином случае она бы просто умерла из-за разрушенной энергетики.

У меня был выбор: спасать свою возлюбленную или смириться с её гибелью. Я поступил так, как считал нужным — стал наёмником. Это был единственный способ по-быстрому срубить большой куш. Проблема решилась моментально: Серафима быстро поправилась и вскоре выписалась из больницы. Со следующего заказа я получил бешеный гонорар и смог купить нам жильё. Жизнь более-менее выровнялась.

Ты прав, волонтёр: покинуть союз «Тигр» можно только в одном случае — вперёд ногами. Отныне, связав свою судьбу с ним, ты больше не волен за себя решать. Твою историю пишут руки Синдиката, не твои. Можно ли в бега податься? Наверное, да. Но скрываться придётся всю жизнь, а Майя… кхе-х… она была совсем ещё юной. И Серафиму я не хотел обрекать на вечное по миру скитание. Будь я один — точно скрываться бы начал. Но у меня была семья. Я был уязвим.

— Это — единственное, что у меня осталось из прошлой жизни, — Кузня вновь опустил взгляд на бандану. — Той жизни, в которой ко мне обращались по имени. Я в ней оставил всё. Даже их. Хе-х. Хе-хе-х. Эхехехе…

Наёмник смеётся — а по его щекам скатываются слёзы. Он больше не сдерживает чувств и позволяет им над собой контроль взять. Наконец, когда время пришло, ему можно поплакать. Перестать быть камнем, чьи края безжалостно сточила судьба.

Потому-то Кузня и брал один заказ за другим — ибо это был единственный способ заглушить боль. Алкоголь не помогает. Он только усугубляет и без того шаткое положение разбитой души. Не спасают и женщины, ибо в них маг воздуха видит ту, ради которой отважился свою жизнь обречь на вечную покорность. Не раз Кузня пытался покончить жизнь самоубийством, но револьвер постоянно отвечал ему щелчком. Это настоящая агония, с которой юноша жил, когда потерял свою семью. Он не сказал об этом напрямую. Сие и так ясно было.

— Был ли у меня другой способ расправиться с вами? Конечно, был. Не один и не два. Но я избрал этот. Эмоции подвели к нему, хе-хе, — продолжал говорить Кузня. — Я, как и ты, волонтёр — революционер. Мне стоило оставить Серафиму и Майю и уйти, как это делают мои коллеги, своим отсутствием спасающие своих близких. Я этого не сделал. Полагал, смогу управиться с двумя жизнями — и наёмником быть, и семьянином. Моя революция ничего мне не принесла, кроме боли.

Кузня перевёл дыхание, а затем посмотрел на проникшегося историей бесславного наёмника Хога.

— Ты инфантилен, волонтёр, но именно этим и сумел воззвать к моей душе. Навряд ли я решился бы в открытый бой выходить против кого-то из вас, не столкнись однажды на мосту с тобой. Я знал, что, скорее всего, погибну в этой схватке — потому и вышел. Хотел посмотреть, как далеко готова зайти Доля, дабы жизнь мне сохранить. Наконец-то она оставила меня в покое. Спасибо тебе, волонтёр!

Наёмник протянул руку, которая держала бандану, Лимиту.

— Мне она больше не нужна. В удаче отныне я не нуждаюсь. Но ты, волонтёр… кха-х… пусть она будет с тобой. Сбереги её, пожалуйста. Не хочу, чтобы она исчезла вместе со мной. Пусть подарок Майи теперь оберегает тебя. Тебе… кхе-кхе… действительно есть, что сказать этому миру… в отличие от меня.

Сейчас Хогу идея приватизация чужой вещи уже не казалась хорошей. Ведь бандана эта — не просто прикольный аксессуар, а сакральное наследие, которое Кузня берег до последнего. И Лимит не прикоснулся бы к ней, не попроси сам наёмник её забрать. Потому парень подошёл к побеждённому врагу, после чего скрепил свои ладони с его, одновременно и руку ему пожимая, и принимая воистину ценный подарок.

— И… это… кхе-х… как тебя хоть зовут? — слабо усмехнулся Кузня. — А то я всё волонтёром тебя величаю.

— Хог, — тихо промолвил лимитер.

— Хе-х. А меня… Янзук.

Лимит остался в этой комнате один. Он продолжал держать кисть руки врага в своих ладонях, при этом понимая, что та больше никогда не сожмётся. Кузня умер с улыбкой на устах — избитый, покорёженный жизнью, измученный последствиями собственного выбора.

Хог вдруг ощутил на своей душе тяжесть, с которой прежде никогда не сталкивался. В одночасье ком к горлу подкатил, а пальцы рук невольно задрожали, компонуя тремор с учащающимся сердцебиением. Прилила к вискам кровь, пульсом в них отдавая. Волонтёр сделал очень глубокий вдох.

Быть охотником — тяжело. Не важно, военный это, наёмник или даже волонтёр — суровая реальность укусит любого, на кого падёт её хладнокровный взгляд. Хог об этом нередко слышал от разных знакомых, а сейчас мог самолично прочувствовать ту боль, о которой сказывали бывалые ветераны. Они потому и идут первым делом в бар, а не домой, чтобы стресс снять, душу отвести, залить горечь прожитого крепким алкоголем. Некоторые и вовсе с ума сходят, неспособные самостоятельно после пройденного приключения оправиться.