— С тех пор много воды утекло. Я осознал, сколь одинок в этом мире. В нём нет ничего близкого мне. Ничего, что я любил бы. Мне нравится помогать людям, но, в то же время, я понимаю: им нужна Живая Вода, не я. Им нужны мои знания, мои способности в физической работе, моя отзывчивость. Я… эх, не знаю, как к этому относиться. Я, наверное, правильно всё делаю, да? Помогая другим, обретаю вроде бы облегчение на душе какое-то. Оно слабое и мимолётное, но позволяет мне отвлечься от бесконечных размышлений о сестре. Я должен… я думаю… так надо. Мне нужно, видно, повзрослеть, чтобы я тоже, как сестра, научился видеть не только визуальную составляющую нашей Яви.

— …А ведь я так и не был ни разу на кладбище. Не видел могил наших с сестрой родителей. Не знаю, где они похоронены (и похоронены ли они вообще?). Мне столько всего хочется рассказать маме, которую я плохо помню. Ужасно хочу поговорить с отцом, поделиться с ним, как с мужиком, теми проблемами, что начинаются у проходящих пубертатный период подростков. Я… я просто… просто хочу поговорить хоть с кем-то, кто может меня понять. Я не хочу быть один! Я боюсь быть один!!! Мне страшно просыпаться и ощущать себя роботом, запрограммированным на поход на работу, выполнение каких-то поручений и вымученную улыбку, необходимую для поддержания светского вида! Чёрт, чёрт, чёрт!!! Почему я такой ужасный, отвратительный, мерзкий нытик? Почему не стал таким же удивительным и талантливым, как моя сестра? Пожалуйста, Род Великий, прошу тебя, если ты слышишь меня, ответь! Неужели так надо…?

— …

— …Пожалуйста, кто-нибудь… п-помогите…!

***

Человеку нужен человек — это априори неоспоримый аргумент. Если вам однажды кто-то с лёгкой душой скажет: «Я познал одиночество» — не верьте этому. В мире (не только в этом) нет такого персонажа, который так свободно бы об этом говорил, будто гордился. Девушка, что жалуется на одиночество в любовном плане, но охотно выплакивающая слёзы в жилетки своих подруг — не одиночка. Просто не получает внимания от конкретного человека, а не потому, что оного нет. Или парень, считающий себя одиночкой, но периодически наполняющий свою душу развлечениями в виде походов по дамам лёгкого поведения или выпивающий в компании с друзьями.

Одиночество — это когда у тебя вообще никого нет. Когда ты даже поделиться чем-то с кем-то не можешь за неимением близкого. Когда открываешь глаза — и понимаешь, что очередной твой день пройдёт без взаимообмена наболевшим с другим человеком, который не просто тебя выслушает, но и поймёт твою боль. И хотя мир полон людей разных, в нём, к сожалению, не всегда находится душа, к которой ты притянешься, как магнит. Увы и ах, желанные нам прячутся за масками, порой, не самых приятных, а зачастую отвратительных даже людей — и потому мы мимо них проходим, не без презрения плевая им вслед.

Человек, однажды одиночество познавший, в этом никогда не признается. Он с виду будет казаться абсолютно нормальным, психологически зрелым, но внутри слезами горя обливаться, не имея возможности дать им волю. Можно сколь угодно размусоливать данную тему, эпилог её один и статичен: одиночество — это страшно. И очень больно.

Орфей был сдержан в эмоциях, а уж тем паче — в словах. Просто объяснил последовательность своего существования, начиная с момента исчезновения его сестры. И в сей час перед товарищами открылся с той стороны, с которой подобные ему обычно не показываются. Жизнерадостный, доброжелательный и миролюбивый — но ужасно грустный в душе. Для него искомая сестра имела ценность даже большую, чем его жизнь. Он будущего своего не видел, в котором нет её. И пусть Орфей в мире сём не единственная сирота, излишне сильно привязанная к жизненно необходимому ему человеку, это меняло мало.

Хог, Юля, Эс — все молчали. Никто из них ни разу не перебил своего младшего товарища. Каждый безмолвно обмозговывал услышанное и с точки субъективного восприятия анализировал. Они, разумеется, не воспылали той же любовью к похищенной девушке, что и Орфей, но чувствами к боли последнего прониклись.

— Теперь мне ясна причина твоей замкнутости, — Юля отвернула голову, смахивая выступившие в уголках глаз слёзы. Она была слишком впечатлена не в самом радужном смысле сего слова. — Орфи… почему ты не рассказал нам об этом с самого начала? Быть может, знай мы всё изначально — и можно бы было как-то… что-то…

— В том-то и дело, Юлька: как-то, что-то, — передразнил девушку Эс, но без желания шутить. Скорее, иронию обронил, но достаточно невесёлую. — Ну, посочувствуем мы, похнычем вместе — а дальше что?

— Мы бы могли что-нибудь сделать.

— Что конкретно? Сама же говорила, что втроём у нас мало шансов против целой организации.

— Но с нами была бы тогда Элли!

— И что?

— И то! Она лучше нашего понимает, как надо себя повести в подобной ситуации.

— Юлька, я, конечно, всё понимаю… но ты писец как сейчас не права, — удручённо головой покачал Корт. — Давай начнём с того, что наша Эл — не всемогуща. Ещё она чахнет над правилами нашей команды, как Кощей — над златом. Ей проще Орфа турнуть из наших рядов, чем всеми нами рискнуть ради его сестрёнки.

— Да ты… ты что такое, чёрт подери, говоришь? — Сахарова аж со стула вскочила, зло глядя на пирокинетика. — Ты хоть понимаешь, как я могу расценить твои слова?

— Ты слишком эмоциональна. И ты прекрасно понимаешь, к чему я веду сказ.

— К чему, чёрт бы тебя побрал? Что Элли плевать на наши судьбы? Ты… ты реально такого мнения о нашем лидере?

— Слушай, родная, ты пытаешься перевернуть мои слова и облачить их в оскорбления, хотя я совершенно не это имел в виду.

— Ты говоришь, что Элли проще выкинуть из команды одного из нас, чем помочь. Вот только ты забыл, что она за любого, кто носит знак нашей команды, вступится, ни на какие обстоятельства не взирая. Что ей плевать, каковы будут последствия её действий, направленные на защиту близкого ей человека. Что, если страдает один — значит, страдает вся семья!

— Ну-ну, хе-хе. Когда выбор встанет между одним и всеми, Эл выберет последний вариант. Не потому, что она такая сякая и так далее — а потому, что так поступает каждый командир. Просто держи эту мысль в уме, хорошо? Глядишь, морально подготовиться к моменту её озвучивания успеешь.

Юля не без гнева посмотрела на Эса, но тот с ухмылкой закатил глаза и на спинку стула откинулся, под голову руки подкладывая.

— Одному быть страшно, правда?

Сия реплика принадлежала Хогу, что задумчивым взглядом буравил кружку в своей руке. Пока все спорили, он размышлял на услышанным даже в большей степени, чем можно бы было. Бандиты, сложность выполнения имеющейся задачи, возможные последствия — всё это было отброшено Лимитом в сторону и значения, как такового, не имело. В рассказе его зацепило другое. То, что мог понять только он — человек, познавший все «прелести» одиночества.

Хог долго думкам не предавался. Мысленно сделал выводы, понятные только ему одному, после чего разом опустошил чай — и заявил:

— Я пойду с тобой, Орф.

Все тотчас округлили глаза. Особенно Орфей, ожидавший чего угодно, но только не такого ответа.

— Мне плевать, — Хог сразу же выставил ладони, покуда знал, какими байками его сейчас начнут кормить окружающие. — Сказал, иду — значит, иду.

— Хог, мы вообще-то…

— Помню, Юлька, договаривались. Но я вдруг решил пересмотреть условия нашего задания и… короче, возвращайтесь без меня. Я пока тут погуляю, хе-хе.

— Да ты… ты… — у Сахаровой аж дыхание спёрло от такой беззаботности волонтёра.

— Братан, это не шутки, — удивительно, но даже Эс в сей час серьёзным был. — Мы развалили дамбу только потому, что бандюки про нас не знали. Но теперь знают. И будет жопа.

— Та пофиг.

— Сэр Хог, я категорически отказываюсь принимать твою помощь! — Орфей сжал кулаки и посмотрел на Лимита не то злобно, не то умоляюще. — Моя сестра — моя забота, не твоя! Ты не должен рисковать своей жизнью ради меня! У тебя есть Пряник! О нём думай!