Они прорвались через границу, докатились до Витебска, там бросили автобус и пересели в поезд. Ехали куда попало. В Пугачеве Юцер и Мали расписались. Отмечали событие вареной картошкой. Наутро Гец поплелся расписываться с Софией. Он был не в себе. Ему хотелось шоколада. Неизвестно как и неизвестно где, но Юцер раздобыл несколько твердых и посеревших от времени конфет. Гец жевал их с наслаждением, ни с кем не поделившись.

— Я отменяю этот брак. Мой муж мне противен! — вдруг крикнула София.

— Хочу тебе напомнить, что мы попали в страну, где живут не чувствами, а по справкам, — ответил Юцер.

— Но я не собираюсь делить с этим человеком постель! — завопила София.

Юцер оглядел угол, в котором были сложены их драные тюфяки и нищенские пожитки.

— Когда дело дойдет до дележа постелей, выставишь свои претензии арбитрам.

История с женитьбой и со справками наполняла его гордостью. Единственной грамотейкой в русском языке среди них была София, окончившая русскую гимназию. Юцер устроил ее на работу в местный исполком машинисткой. Оказалось, что русская гимназия в Ковно имела определенные преимущества перед средней школой в Пугачеве. София писала справки и сводки каллиграфическим почерком и высоким стилем. Это очень нравилось местным начальникам. Ее допустили ко всему, в том числе к бланкам. По плану Юцера и с легкой руки Софии всем выдали новые паспорта вместо якобы утерянных.

Юцера теперь звали Юлием Петровичем, Геца — Григорием Петровичем, и стали они братьями Раковскими. Братья женились на девицах Амалии Викторовне и Софии Викторовне Ром, ставших, таким образом, сестрами. Фамилия и несколько подправленное отчество принадлежали Мали. Опасности в них не было, поскольку Витольд Ром, варшавский архитектор, ни в каких советских черных списках числиться не мог. Правда, он был женат на дочери мемельского промышленника Франкфуртера, однако об этом никто давно уже не помнил. Пока Мемель менял национальность и государственную прописку, Франкфуртер ухитрился разориться и стать управляющим в маленьком имении литовского шляхтича, предпочитавшего в качестве местожительства Канны, а о дочери Франкфуртера, уехавшей в Варшаву, все успели забыть. У братьев Раковских появились две сестры — Надежда Петровна и Прасковья Петровна, некогда Надин и Перл. Затем возник спор по поводу пятой графы. Юцер хотел, чтобы братья стали русскими, а их жены остались еврейками.

— Посмотри на Геца и послушай себя, — вскипела София, — принять вас за русских может только сумасшедший.

— Тогда мы с Гецом запишемся литовцами.

— Оставь, — вмешалась Мали, — в этой сумасшедшей стране тайное обязательно становится явным и лучшее может оказаться худшим. Евреи тут есть и как-то они живут. Будем жить так же.

Юцер решил выяснить, как тут живут евреи. Рассказы ему не понравились, но менять справки было поздно. Однако оказалось, что приезжие евреи стекаются в Среднюю Азию, где трудно умереть от холода и голода, но легко — от вшей и тифа.

— С болезнями мы справимся, — решила Мали, — а вши боятся карболки.

Мали плохо знала характер среднеазиатской вши, но о своем решении они не пожалели.

Вот так и оказались в одной мазанке Юцер с Мали и жена Геца с золовками. Сам Гец, диплом которого, естественно, пропал во время бегства, объявил о своем медицинском образовании и был принят терапевтом в местную больницу. В немалой степени благодаря стараниям доктора Розы Сулимановой. Доктор ожидала со стороны Геца благодарности, и он ее отблагодарил. Гец переехал жить в домик при больнице. Брать с собой Софию при живой Розе Сулимановой было бы беспечно. Тем более что София не желала делить с ним постель. Правда, теперь она об этом больше не вспоминала, но Гец решил оказаться злопамятным.

При Софии, оказавшейся в странном семейном положении, были мальчик и девочка, которых она нашла на железнодорожной станции в Алма-Ате. Девочку звали Адина, а мальчик откликался не прозвище Чок. Почему его так прозвали? Во-первых, мальчика звали Исаак, а София называла его Исачок. Во-вторых, он часами не то пел, не то скрипел нечто протяжное, как какой-нибудь сверчок. В-третьих, он любил придумывать сны.

— Твой чокнутый наговорил сегодня такое… — сообщала Софии то Надин, то Перл-Прасковья, которую кто-то прозвал Пашей и имя это к ней прилипло.

— Не смейте называть его этим словом! — накидывалась на них София.

— Твой чок… — осекались они.

Так мальчик стал Чоком, и к этому имени привыкли.

Из-за детей София устроилась на работу молниеносно. Детям нужно есть, а еду выдавали по карточкам, а на производстве карточки были богаче. При малышах не было ничего, кроме узелка с одеждой. Мама их умерла от тифа прямо на станции за день до того, как на этой станции появились Раковские. Это подтвердила станционная торговка пирожками. Про папу дети ничего не могли рассказать.

— Он был большой или маленький? — спрашивала София.

— Я видел его во сне, — признался Чок. — Он был завернут в белую простыню, на которой горели огненные звезды.

— По-моему, ребенок описывает бомбежку, — задумчиво сказал Юцер.

— По-моему, его водили в театр, — вмешалась Надин.

— А по-моему, он просто чок… — сказала Паша.

Мали грустно улыбнулась и поцеловала мальчика в лоб.

— Что ты сделал, когда проснулся? — спросила она.

— Зажмурил глаза.

— Почему?

— Потому что, как только я открыл глаза, он исчез. Теперь навсегда. Я это знал, а они кричали: «Открой глаза, открой глаза, под поезд попадешь!» Я открыл глаза, и он пропал.

— Я думаю, это все-таки была бомбежка, — сказала Мали.

Она закрыла глаза, наполнила их синим светом, нырнула в него и вынырнула невдалеке. Оттуда ей был виден разбомбленный поезд, спокойный лесок за ним, горящее дерево, бегущие, кричащие, сидящие и лежащие люди. На насыпи сидела рыжеволосая женщина. Возле нее стояла девочка, в которой Мали узнала Адину. Рыжий мальчик спал у женщины на коленях. Женщина приоткрыла рот, о чем-то задумавшись. Рядом стоял потертый чемодан и на нем узелок. Мальчик заворочался, женщина расстегнула пуговицы на платье и дала ему грудь. Она сделала это спокойно и нежно.

— Бомбежка была, но отца там не было, — сказала Мали, открыв глаза. — Твоя мама была рыжей?

— Она была как Чок, — подтвердила Адина. — И папы там не было.

— Ты же говоришь, что не помнишь папу.

— Не помню, — кивнула Адина. — И его там не было.

Мали была уверена, что Софии и ее детям крик новорожденного не помешает.

Поведение оставшихся троих волновало ее чуть больше. Восьмой была Хелена. Когда-то Хелена была личной секретаршей Юцера на автобазе. Когда они решили бежать, Хелена канючила, чтобы ее взяли с собой. Мали удалось напустить туман и отвлечь Юцера от этой мысли. В Алма-Ате они встретили Хелену на улице. Она торговала пирожками. От неожиданности Мали растерялась. А через несколько минут было поздно. Хелена раздала всем по пирожку, сняла с себя фартук и объявила, что едет с ними. Она и выбрала этот забытый Богом городок. Ее в него приглашал клиент по фамилии Сталь.

— Он там большой начальник, — щебетала Хелена, — он нам поможет.

Мали знала, что Хелена влюблена в Юцера, как кошка, но это не было причиной неприязни к ней. Мали считала, что женщина, которая не стелит мужчине постель, а только проскальзывает в нее, не играет роли в жизни этого мужчины. Мали опасалась Хелены по другой причине. Кроме названных лиц, в мазанке жили семнадцатилетние близнецы Саша и Яша, которые влюбились в Хелену без оглядки на свою спасительницу и покровительницу Мали. А Хелена без конца плела против Мали интриги, используя для этого не только близнецов, но и дуру Пашу.

До сих пор их мышиная возня Мали не занимала. Однако сейчас она несла ответственность за Любовь.

— Мыши опасны для детей, — сказала она ни с того ни с сего. У Мали была дурная привычка выносить умственные вердикты вслух.

— Мыши? — взвизгнула Хелена и забралась с ногами на кровать, которую делила с Пашей.