Блядь.
Иногда ей казалось, будто сам Ад задался целью уничтожить сестрицу Барби.
Бежать с мешком за спиной чертовски неудобно. Барбаросса никогда не считала себя одаренной бегуньей, но бегать ей приходилось не раз, особенно в первый год своей броккенбургской жизни, спасаясь от опасности или, напротив, настигая добычу. Иногда бежать приходилось в отчаянно неудобных условиях — по щиколотку в грязи, истекая кровью, или изнемогая от черного похмелья. Иногда… Дьявол, ей пришлось истоптать по этим блядских улицам не одну пару сапог. Но сейчас…
Сейчас все ветра Ада дули ей в спину.
Она бросилась бежать еще до того, как старый голем распрямил свои насквозь проржавевшие члены, и успела отмахать половину квартала, прежде чем услышала ритмичный грохот за спиной.
Барбаросса оскалилась на бегу, чувствуя, как по загривку прошла приятная теплая волна — точно сам Дьявол потрепал ее мимоходом своей огненной рукой. Вынужденное долгое время сохранять неподвижность в затхлом стариковском доме, передвигаться на цыпочках и обмирать от каждого звука, ее тело, вырвавшись на свободу, обретя возможность двигаться не сдерживая себя, звенело и пело, точно спущенная тетива, а ноги сами собой летели вперед, гремя подкованными подошвами.
Господин Ржавый Хер, может, и был полон решимости вернуть украденного гомункула хозяину, да только слишком поздно спохватился. Даже если он не развалится, источенный ржавчиной, от первого шага, едва ли сможет проковылять за ней больше дюжины фуссов. От этой развалины толку не больше, чем от каменной статуи, не ей соревноваться с легконогой ведьмой!
Сердце, налившись горячей кровью, гудело точно колокол, заглушая многие окружающие звуки, оттого она не сразу разобрала грохот за спиной. Далекий, как раскаты грозы, опасливо обходящей гору Броккен стороной, но быстро нарастающий, делающийся похожим на оглушительный треск мельничных жерновов. Только жернова эти не крутились по кругу, питаемые энергией чар, методично перемалывая зерно, а врезались снарядами в трещащую и гудящую броккенбургскую мостовую за ее спиной.
Господин Ржавый Хер не только устремился в погоню, но и чертовски быстро сокращал дистанцию, двигаясь с удивительной для такой махины скоростью. Оглянувшись, Барбаросса увидела его грузное тело, похожее на несуразно огромный рыцарский доспех, переваливающееся с одной ноги на другую. Выгоревшая на солнце броня казалась даже не серой — бледно-пепельной, точно истлевший саван. Вот только пружины и тяги под этой броней, хоть и отчаянно звенели, все еще не рассыпались. Каждый его шаг, грохочущий, заставляющий лопаться столетние булыжники мостовой, точно цукаты на пироге, съедал по пять фуссов[1] — и каждый был впятеро больше ее собственного.
Он собирался догнать ее — и…
Раздавить. Вмять в мостовую, точно виноградину.
Хера с два, подумала Барбаросса, ощущая, как раскалившаяся мостовая обжигает ей пятки сквозь башмаки. Хера с два ты догонишь меня, никчемная развалина. Скорее, споткнешься о первый попавшийся бордюр ножищей и рассыплешься, выронив все свои дряхлые потроха!..
Барбаросса припустила еще быстрее, втягивая воздух короткими равными порциями. Внутренности звенели, точно гроздь медных гвоздей во встряхиваемом мешке, зубы сами собой скалились в злой волчьей усмешке.
Черт, кажется, им удалось поднять недурной переполох в сонном хлеву, который звался Верхним Миттельштадтом! В другое время она ощутила бы злорадное удовлетворение от того, как прилично одетые бюргерши и господа с щегольскими бородками, выбравшиеся на вечернюю прогулку, удивленно ворочают головами, пытаясь уразуметь, что происходит. Как испуганно вскрикивают прохожие позади нее, придерживая шляпы и бросаясь в стороны — лишь бы не угодить под тяжелую поступь голема. Как восторженно кричат и свистят дети, а прислуга норовит прильнуть к окнам, забыв про свои обязанности — бледные пятна с широко распахнутыми глазами, пролетающие мимо нее.
Но сейчас она ощущала только известную всем беглецам горячку, от которой звенят внутренности, пляшут перед глазами огненные круги, гудят колени и едко саднит нутро.
Она оторвется от погони, юркнет в какой-нибудь переулок и лишь тогда, переведя дух, убедившись, что скрылась, сможет посмеяться над всей этой херней. Надо лишь преодолеть пару сотен фуссов — плевое расстояние для молодой поджарой суки. Вот если бы еще не приходилось тащить чертов мешок…
Она бежала так, как не бежала никогда в жизни. Дома Верхнего Миттельштадта, грохоча, проносились мимо нее, сияя, будто развороченными глазницами, сотнями горящих окон. Уличные фонари плясали вокруг, рассыпая в густеющих сумерках искры, кучера на козлах осыпали ее бранью, вынужденные резко останавливать свои экипажи. Кто-то свистел и улюлюкал ей вослед, кто-то испуганно вскрикивал, спеша убраться с пути, кто-то… Дьявол, она больше не слышала отдельных звуков, будто все звуки сплелись в один неразборчивый бессмысленный рев. Но даже в этом реве она отчетливо слышала громоподобные шаги голема. Точно кто-то исполинским кулаком вколачивал сваи в камень. Кулаком, который, стоит ему соприкоснуться с сестрицей Барби, превратит ее в теплую кляксу на стертых камнях Броккенбурга…
Рискуя поскользнуться, Барбаросса обернулась на бегу — и ощутила, как сердце смерзшимся комом из говна и мяса уходит куда-то вниз. Ржавый Хер не просто не отстал, он сокращал расстояние и делал это чертовски стремительно. Тяжелый яйцеподобный шлем-бикок плыл над землей, точно исполинский монгольфьер, вот только силы, приводившие его в движение, были куда опаснее тех никчемных демонов, что распирали своим горячим дыханием полотняную обивку воздушного шара…
Херова стальная глыба ковыляла с изяществом наковальни, неспешно передвигая ноги, вот только каждый ее шаг, тяжелый и грузный, равнялся дюжине ее собственных, коротких и резких. Ржавые сочленения доспеха скрежетали и рычали на тысячу голосов, точно тысяча узников, которым дробят кости стальными молотами, дыры в кирасе изрыгали из себя клочья какой-то истлевшей дряни. И вся эта штука двигалась со скоростью хорошего ганноверского рысака, пожирая разделяющее их расстояние с пугающей механической стремительностью. Пустые мертвые глаза голема — всего лишь просверленные в забрале отверстия — взирали на Барбароссу холодно и равнодушно, но она отчего-то ощущала их взгляд. Не сулящий ей ни хера хорошего.
Следующий квартал она проскочила стиснув зубы, со свистом втягивая воздух. Всего лишь старая развалина. Может, этот стальной выблядок сумел тронуться с места и не развалиться при этом, но долгой дистанции ему нипочем не выдержать. Сдохнет. Рухнет в канаву, потеряв равновесие, или грянет всей стальной тушей об угол дома. Надо лишь поднажать, заставить свое тело работать на пределе возможностей. Это мучительно, но это не продлится долго. Минута-две.
Ржавый Хер выдержал минуту. И две минуту. И три. Ее собственная внутренняя клепсидра[2], полная кипящей мочи, утверждала, что погоня продолжается уже по меньшей мере час, но это, конечно, было не так, просто время растянулось, точно манда у портовой шлюхи, как всегда растягивается, стоит тебе влипнуть в паскудную историю…
Ей лишь казалось, что она полна сил. Сердце пульсировало в груди нарывом, который в любой миг грозил лопнуть горячей кровью и гноем, легкие судорожно втягивали в себя воздух, совсем недавно казавшийся сырым и холодным, как октябрьская роса, но быстро делающийся обжигающе горячим. Мало того, треклятый мешок на каждом шагу лупил ее в спину. Он только поначалу казался легким. Уже через минуту чертовой погони Барбароссе казалось, что ее в спину бьют раскаленным окованным сталью годендагом, медленно сокрушая ребра и хребет.
Ржавый Хер не намеревался останавливаться. Он не был игрушкой, двигающейся лишь до тех пор, пока есть завод. Он видел цель — похитительницу гомункула — и мерно топал ногами, неуклонно сокращая расстояние между ними. Огромный дребезжащий склеп на суставчатых ногах, неутомимый как сто тысяч демонов. Если потребуется, он будет бежать за ней семь дней напролет. Или месяц. Или год.
