Только самые тупые суки попадаются в охранные чары. Надо быть совсем слепой безмозглой пиздой, чтобы не заметить ни одного адского сигила, не ощутить затаенной спящей магии. В такие ловушки попадаются только безмозглые воровки, ни хера не смыслящие в адских науках, да школярки с первого круга, влезающие в бакалейную лавку, чтобы набить брюхо, никчемные соплячки, которым голод затмевает разум…
…а еще самоуверенные суки с третьего круга, мнящие себя самыми ловкими на свете взломщицами, слишком горячие и несдержанные, чтобы смотреть по сторонам…
Барбароссе захотелось впиться зубами в руку, прокусить ее насквозь, чтобы боль на миг заглушила отчаянье и злость.
Я проверяла, едва не выкрикнула она, ощущая, как стремительно теплеет воздух в пустой гостиной, раскаляемый проснувшимися огненными точками-сигилами. Я полчаса проторчала в блядской прихожей, принюхиваясь и прислушиваясь! Я использовала птичье перо и пуговицу, я…
Ты просто искала не там, где следует, сестрица Барби, подумала Барбаросса. Напуганная рассказами про охранных демонов, ты с самого начала искала их следы, совсем позабыв о том, что чужой дом может таить в себе и другие ловушки. Ты не заметила охранных сигилов, не ощутила их спящего присутствия, не уловила запаха опасности. Если «Камарилья Проклятых» и посвятит ей когда-нибудь миннезанг, тот будет называться «Сестрица Барби, самая никчемная воровка во всем Броккенбурге», и поделом…
Домик был совсем не так беззащитен, как расписывала Бригелла. Херов старикашка, может, и был безмозглым пнем, любившим потеребить свой дряблый хер на глазах у гомункула, вот только он оказался достаточно хитер, чтобы подумать о безопасности своей норки, напичкав ее охранными заклинаниями. Заклинаниями, которые, быть может, дремали годами, прежде чем она пробудила их, схватившись за чертову банку.
Но ведь сигилов не было! Не было!.. Она бы наверняка заметила их и…
Теперь она уже отчетливо чувствовала их. Крошечные и спящие, они были незаметны, но сейчас, впитывая энергию Ада, быстро теплели, превращаясь в раскаленные пульсирующие сгустки. Точно сонм пробуждающихся светлячков в темном лесу, только
свет их, поначалу зыбкий и рассеянный, стремительно теплел, быстро делаясь угрожающе горячим, точно эти светлячки напитывались силой самого Ада…
Не светлячки. Не букашки. Не бессмысленные завитки или невинные отметины из числа тех, что дети черкают на стенах.
Адские сигилы. Письмена запретного языка.
Они были такими крохотными, что старикашке, пожалуй, потребовался бы не резец, а тончайшая игла, чтобы вырезать их, усеяв проклятыми письменами всю свою гостиную — весь свой блядский дом! — хорошая острая игла, а еще твердые как у ювелира пальцы и очки с мощными стеклами. Сигилы были укрыты изобретательно и ловко, неудивительно, что она их не заметила. Вырезанные на мебели и деревянных панелях, спрятанные за коростой осыпающихся обоев, надежно укрытые толстым слоем пыли, они были практически невидимы, пока спали. Но сейчас, пробудившись, стремительно теплели, напитываясь обжигающей адской энергией и пробуждая сложный геометрический узор вокруг нее…
Блядь. Блядь. Блядь.
Попытавшись понять, сколько их, Барбаросса едва вновь не ослепла. Сотни раскаленных точек. Нет, не сотни — тысячи. На половицах, на стенах, на рамах блядских картин, которые она изучала… Старик, должно быть, потратил не один год, чтобы нанести все эти символы, исчертив ими едва ли не каждый квадратный дюйм своей норы. До пизды крохотных сигилов, которые, наливаясь огнем, образовывали все новые и новые точки стремительно усложняющегося узора.
Бежать нахер. Бежать без оглядки.
Это был первый порыв, который она ощутила, едва только сообразив, что происходит. Порыв столь сильный, что едва не потащил ее прочь к выходу, заставляя терять на ходу башмаки, ей стоило чертовски большого труда удержать его в узде. Иногда такие порывы, рожденные дремлющими в рассудке инстинктами, могут спасти, иногда — в Броккенбурге это случается особенно часто — погубить.
Стремительно просыпающийся узор чар не убил ее на месте, хотя наверняка мог. Не покалечил, не содрал кожу, не превратил в воющий от боли сгусток слизи, мечущийся по полу подобно мокрице. Барбаросса стиснула зубы, пытаясь унять зуд в раскаленном мочевом пузыре, который принялся ерзать на своем месте. Сработавшие защитные чары не убили ее. Но это не значит, что они пощадят ее, если она бросится к выходу. Возможно, они только того и ждут. Стоит ей хотя бы шевельнуться в сторону двери, как чертов лабиринт, сплетающийся вокруг нее, мгновенно освежует ее, оставив хозяину небольшую груду дымящейся плоти. Самоуверенной и дерзкой плоти, еще совсем недавно называвшей себя сестрицей Барби…
Блядь. Блядь. Блядь.
Она пока жива, но только лишь потому, что охранные чары не вошли в полную силу. А уж когда войдут… Наверно, ее запечет в чужой гостиной, как цыпленка. Барбаросса представила себя в виде свертка из иссушенной плоти, похожую на засохшую прошлогоднюю муху, выпавшую из шкафа…
Во имя всех освежеванных и вечно горящих блядей Ада!..
На этот счет у Панди тоже был урок. Четвертый урок старины Панди — для безмозглых пиздорванок, пропустивших между ушей первые три. Он был сложнее и длиннее прочих, но Барбаросса, по счастью, помнила его почти дословно.
Если ты вляпалась в охранные чары, это паскудно, сестренка. Это значит, что с большой вероятностью ты скоро сдохнешь и, верно, сдохнешь весьма паскудной смертью, успев услышать хруст собственных костей. Но если эти блядские чары не убили тебя мгновенно, едва только пробудившись, у тебя есть шанс. Крохотный, как папиллома у тебя на пизде, но полновесный, как крейцер имперской чеканки. Прежде всего, замри. Не шевелись не моргай, не дыши, если можешь. Превратись в херов овощ. Не суетись и не паникуй, и вообще старайся не дергаться. Если ты не сдохла сразу, то не потому, что ты такая распиздатая принцесса, а потому, что чары, в которые ты влипла, устроены таким образом, чтобы не убивать свою жертву мгновенно. Возможно, они наложены так, чтобы обездвижить тебя и взять живой. Или им нужно время, чтобы накопить и выплеснуть заключенную в них энергию. А может, их накладывал слепой обмудок, именующий себя демонологом, но ни хера не понимающий в их сложном узоре… Тогда у тебя есть шанс. Но только если ты будешь очень внимательной, осторожной и умной девочкой.
Барбаросса стиснула зубы, пытаясь укротить собственные ноги, зудящие от желания опрометью броситься прочь. О да, она будет очень внимательной, осторожной и умной девочкой — хотя бы для того, чтобы не превратиться в лужу кипящей мочи под кофейным столиком…
Ни один зверь, даже самый могучий, не спасется из ловушки, используя одну только силу. Если она хочет спастись, ей нужно понять устройство западни, в которую она угодила. Определить точки ее силы, порядок сплетения чар, все эти направления и завитки, по которым движутся, зловеще гудя, адские энергии. Только разобравшись в устройстве ловушки можно найти в ней щель. Дыру. Выход. Лазейку. Путь к спасению.
Барбаросса едва не заскрипела зубами, ощущая жар тысяч адских сигилов, пульсирующих вокруг нее. Сплетенные между собой сложными кривыми, эти херовы сигилы образовывали огромную бурлящую сеть, устроенную таким сложным образом, что глаза зудели в глазницах при одном только взгляде на нее. А чего ты, блядь, ждала, Барби? Это тебе не обычный пентакль, который ты училась вычерчивать мелом на первом круге посвящения, простейшая фигура, не включающая в себя никаких сложных узлов, надежная, как все примитивно устроенные вещи. Если накосячишь с пентаклем, отделаешься разве что парой оторванных пальцев, энергии, которые в нем циркулируют, обычно не смертельны. А тут…
Барбаросса коротко выдохнула, пытаясь унять клокочущую колючую дрожь в груди.
Соберись, Барби, мысленно сказала она себе. Хотя бы раз в жизни возьми свой блядский нрав под узду и совладай с ним. Будь осторожна. Будь внимательна. Хотя бы раз в жизни будь ведьмой, твою мать!..
