Краску на фасаде явно не подновляли последние лет десять, стекла — дорогие, без наплывов, производства дрезденских стеклодувов, не иначе — были покрыты толстым слоем пыли и грязными разводами. Палисадник и вовсе был запущен до такой степени, будто росло там лишь то, что смогло зацепиться за землю, и без малейшего участия со стороны хозяина.
Барбаросса хмыкнула, тайком разглядывая окна. Этот домишко определенно начинал ей нравится. И то, что старик не держит слуг, было чертовски удачным обстоятельством. Ни прислуги, ни охранных демонов… Не хватало только надписи «Добро пожаловать, госпожа Барбаросса!» на фасаде.
Но даже если бы все демоны Ада принялись тушить папиросы о ее пятки, они все равно не заставили бы ее забыть об осторожности. Это Верхний Миттельштадт, Барби, напомнила она себе. Не Унтерштадт, где ты привыкла хозяйничать, как у себя дома. И даже не Нижний Миттельштадт, полный знакомых тебе переулков, схронов и тайных троп, где без труда можно избавиться от погони. Если провалишься и тут, считай, все кончено. Напрасно Котейшество будет ждать тебя сегодня в Малом Замке, напрасно будет сжимать кулачки, вглядываясь в темнеющее небо и ожидая подругу с добычей…
Она трижды прошла Репейниковую улицу — вверх, вниз и снова вверх. Ее дублет и бриджи определенно не имели достаточного лоска, чтобы она могла слиться со здешними обитателями, но и белой вороной ее не делали — в это время дня улица была полна самым разным людом, среди которого она вполне могла рассчитывать затеряться.
Бригелла не ошиблась — охранные сигилы, которые она обнаружила в изобилии на фонарных столбах и стенах, в самом деле оказались неважного свойства. Некоторые из них заросли мхом или были затянуты грязью, другие были нанесены столь небрежно, что все равно не сработали бы — работа дилетанта, плохо сознающего, какими силами пытается управлять. Кое-где, конечно, попадались и те, что представляли опасность, но, по счастью, все они были расположены на приличном удалении от старикашкиного дома. Барбаросса изучила их въедливо, до последнего штриха.
А крошка Бри неплоха, с усмешкой подумала Барбаросса, делая вид, что поправляет сбившийся каблук, при этом пристально разглядывая мостовую в поисках всякого рода нехороших сюрпризов, провела рекогносцировку не хуже, чем сам Мориц Оранский[2]. Тем громче она будет клацать зубами, обнаружив, что ее, прожженную «шутовку» так легко и изящно обвели вокруг пальца. И кто — сестрица Барби, которую она считала недалеким чудовищем, способным лишь сминать черепа и носы да орудовать дубинкой!
Пусть приходит сюда в два по полуночи, как было условлено. Она найдет только опустошенный дом, пустые полки и, может быть, какую-нибудь насмешливую записочку на видном месте. Барбаросса ухмыльнулась, представив выражение на ее лице. На той части лица, что не была укрыта под маской.
Без сомнения, Бригелла будет в ярости, обнаружив, что кропотливо составленный ею план оказался претворен в жизнь, вот только без ее участия. Но поделать ничего не сможет, даже если изгрызет себе локти до костей. Не пойдет же она с жалобой в городской магистрат! А соваться в Большой Круг и подавно станет лишь самоубийца — старые суки, надзирающие за порядком, будут только рады отдать ее под суд за попытку кражи принадлежащей городу собственности — просто чтобы продемонстрировать городу и университету свою ревностную приверженность порядку. Даже если она решит открыться сестрам… Барбаросса хмыкнула. Любезные сестры, узнав, что она замышляла, оттаскают ее за косы так, что не поздоровится, и будут правы. Нет, крошке Бри придется засунуть свои жалобы глубже, чем заглядывал кто-нибудь из ее любовников.
Бригелла, конечно, мстительна, наверняка она попытается поквитаться, тем более, что ее счеты к сестрице Барби станут еще весомее, вот только едва ли ей что-то светит, кроме пылающей адовой бездны.
Извини, Бри, мысленно сказала ей Барбаросса, но у меня нет времени ждать. Кроме того… Пусть Панди обучила меня не всем фокусам, далеко не всем, но даже я знаю, какая паскудная это идея — идти на кражу с напарницей, которая затаила на тебя обиду. Может, ты и не сунула бы мне стилет между лопаток прямо в прихожей, может, не придушила бы удавкой, улучив момент, когда я отвернусь, но… В этом блядском городе у меня и так чертовски много поводов рисковать своей шкурой, а свободное место, не занятое рубцами и ожогами, на ней уже как будто бы заканчивается.
Каждая сука сама за себя. Вот то правило, которому старый добрый Брокк учит всех ведьм с первого дня, вот та наука, в обучение которой он вкладывает так много усердия…
Если что и внушало Барбароссе опаску, так это старый охранный голем, которого она обнаружила в переулке в двух домах от того, который ее интересовал. Даже обильно засыпанный листвой, загаженный обитателями раскинувшейся над домами паутины, согнувшийся едва ли не до земли, он выглядел грозным — чертова груда железных доспехов, замершая в пугающей неподвижности. Самоходная гильотина в миниатюре с закончившимся заводом.
Не самая опасная штука в Броккенбурге, а уж по сравнению с адскими владетелями и вовсе не опаснее оловянного солдатика, но внушительная и, чего греха таить, чертовски здоровая. Барбаросса прикинула, что если голем проснется и выпрямится во весь рост, распрямив свои огромные ноги, то будет в высоту не меньше девяти фуссов[3] — херова громадина, едва не вдвое выше нее ростом, вполне сошедшая бы за поставленный стоймя аутоваген. А уж силы, заложенной в нем, должно быть достаточно, чтобы разорвать пополам быка.
Вот только времена, когда он должен был внушать ужас в сердца врагов, давно миновали. Издалека он в самом деле производил грозное впечатление, но вблизи делалось видно, что бронированная сталь его кирасы покрыта бесчисленным множеством вмятин и коростой из нескольких слоев выгоревшей краски, а кольчужная сетка на сочленениях прикрывает выгнившие от ржавчины участки. В выпуклом, как у рака, архаичном панцире зияли отверстия от выпавших заклепок, настолько крупные, будто по нему били из пушки картечью, а если заглянуть в них — Барбаросса набралась смелости и заглянула — было видно, что внутри его панцирь напоминает выгнившую ореховую скорлупу, обильно поросшую мхом. Венчающая корпус массивная яйцеподобная голова, выполненная в форме шлема-бикока с давно истлевшим плюмажем, равнодушно взирала на Барбароссу сквозь россыпь граненых отверстий в круглой лицевой пластине.
Болванчик. Мусор. Ржавый хлам. Даже если какая-то сила стронет его с места, несчастный увалень рассыпется после первого же шага. Барбаросса ничуть не удивилась, разглядев на бронированном наплечнике размером с наковальню угловатый жирный балкенкройц[4], выглядывающий из-под слоев облупившейся краски. Бригелла и здесь оказалась права — древняя рухлядь. Небось, маршировал еще в армии герцога Вильгельма Данцигского, защищавшей Саксонию во времена Второго Холленкрига сорок лет назад, чудом уцелел и был выкуплен скупым броккенбургским магистратом у армейских интендантов, чтобы доживать свой век в Верхнем Миттельштадте, изображая охранника.
— Как поживаете, господин Ржавый Хер? — осведомилась у него небрежно Барбаросса, остановившись напротив, — Как погода?
На миг ей стало неуютно. Показалось, что эта приржавевшая к месту громада из давно опаленной стали, пробужденная ее вмешательством, сейчас скрипнет и отзовется голосом мертвого Мухоглота по-итальянски: «Un po' più caldo che nelle profondità dell'inferno stesso, caro professore!». Но голем не ответил — да и не мог бы ответить при всем желании. Существа вроде него были наделены скудным зачаточным разумом, способным лишь распознавать цель да выполнять нехитрые команды, речевого аппарата же не имели вовсе. Но Барбаросса сделала вид, будто внимательно прислушивается.
— Что? Мыши соорудили нору у вас в заднице и натаскали внутрь орехов? Да что вы говорите! А как ваша женушка? Так и хворает ржавчиной между ног после того, как ее отпялил пьяный лудильщик? Как детишки?..
Голем молча пялился на нее тремя рядами граненых отверстий. На забралах многих големов часто рисовали масляной краской лики демонов со скалящимися пастями, но если этот болван и имел когда-нибудь подобное, дожди, ядовитые испарения и помет гарпий давно смыли его без следа.
