Может, про замки злые языки и хватили лишку, тем более в Дрездене, но, судя по тому, с какой охотой городской магистрат застраивал каждый дюйм свободного пространства, водружая все новые и новые дома, скоро херова гора провалится в Преисподнюю, мрачно подумала Барбаросса, не выдержав всего водруженного на ее древний хребет веса.
Здесь, в Верхнем Миттельштадте, дома еще не лепились друг к дружке так тесно, как внизу, напоминая битву раковых опухолей за груду умирающего мяса, да и сложены были из добротного камня, а не из скверного фахверка, улицы были достаточно широки для снующих аутовагенов и карет, а сточные канавы имели вполне пристойный вид, но… Барбаросса подняла повыше воротник дублета, чтобы капающая с висящих над улицей проводов дрянь не замочила шеи. После сладкого, как вино, воздуха Эйзенкрейса здешний все равно отдавал ссаниной и помоями, мало чем отличаясь от воздуха Нижнего Миттельштадта. А уж здешняя щекотка и подавно могла свести с ума.
Она не обладала чуткостью Котейшества, но даже ее слабого чутья на чары было достаточно, чтобы ощущать легкий зуд кожей спины и предплечий — реакция ее тела на едкий магический фон, царящий здесь. Не требовалось иметь за спиной пяти кругов посвящения в адские науки, чтобы определить его источник. Чертовы провода.
Провода здесь висели над улицами так густо, что походили на растянутые в воздухе силки, свисая гудящими гроздьями с уличных столбов и оплетая многие дома не хуже плюща. Тысячи мейле одного гигантского трубопровода, по которому днем и ночью перекачивались поддерживающие жизнь города энергии ада, и трубопровода порядком изношенного, давно не знавшего ремонта, выпускающего в и без того насыщенный остаточными чарами воздух дополнительные порции хаотически заряженной дряни. Истинные кровеносные сосуды, прокачивающие ядовитую кровь в огромной глыбе каменной плоти под названием Броккенбург, не дающие ей испустить наконец дух.
Кое-где в переплетениях проводов висели, покачиваясь, разлагающиеся тела гарпий, похожие на истлевших пауков — херовы чертовки, привлеченные в Верхний Миттельштадт соблазнительными запахами, частенько ломали себе крылья и шеи, да так и оставались висеть, внося собственный пикантный аромат в здешнюю атмосферу. Но они не были единственными представителями жизни в этой исполинской, распахнувшейся над всем городом, паутине.
Кое-где по проводам карабкались существа, в сторону которых и вовсе не стоило глядеть, напоминающие коллекцию препаратов анатомического театра, в которую какой-то шутник-демон вдохнул жизнь. Полупрозрачные розовые сгустки со множеством гибких усиков, которыми они ловко цеплялись за провода, целенаправленно куда-то двигаясь. Огромные мясистые серые гусеницы, меланхолично пережевывающие своих менее удачливых собратьев. Еще какие-то твари, походящие одновременно на нетопырей и ос…
Все эти существа не были смущены ни уличным гулом, ни рычащими аутовагенами, проносящимися под ними, ни самим присутствием человека. Они невозмутимо передвигались по растянутым над улицей проводам, не обращая ни малейшего внимания на то, что происходит внизу — паутина из кабелей на протяжении многих десятилетий служила им домом, домом, в котором они без помех спаривались, выводя все новые и новые поколения чудовищ, соперничали, охотились и принимали пищу, деловито обгладывая мертвых гарпий и друг дружку.
Если верить Котейшеству, все эти выблядки, деловито копошащие в гигантской паутине, когда-то были обычными городскими обитателями — мошкарой, мышами, кузнечиками, вшами. Но Броккенбург щедро вскормил их своей отравленной кровью, даровав новые формы и обличья, подчас довольно опасные. Кое-где, говорят, эти твари в безостановочном процессе отвратительного кровосмесительного размножения умудряются достигнуть таких размеров, что легко утаскивают наверх бродячих собак и даже зазевавшихся детей. Иногда это бедствие принимает такие очертания, что местным горожанам приходится хлопотать перед магистратом об отряде из супплинбургов, огнеметы которых очищают паутину над городом от самых дерзких и голодных представителей этого племени — по крайней мере, на какое-то время.
Может, не так уж они и отличны от нас, подумала Барбаросса, разглядывая старую котельную и пытаясь понять, с какой стороны от нее должна располагаться Репейниковая улица. Точно так же жрут, испражняются и пытаются выжить, как и все прочие в этом городе. Черт, для них, таких крох, люди сами должны казаться могущественными демонами, с которыми опасно связываться, но внимание и защиту которых каждый желает заслужить. Не удивлюсь, если где-то они уже пытаются приносить нам жертвы, стаскивая к порогам дохлых мышей и объедки…
Кое-где виднелись их уродливые гнезда, прилепившиеся к паутине. В большинстве своем они были непримечательны и походили на ссохшиеся сморщенные бородавки, прилипшие к переплетению проводов, однако встречались куда более изящные, украшенные выгоревшими носовыми платками, обрывками шляп и прочим тряпьем, которое можно раздобыть на улицах Верхнего Миттельштадта. Особо богатые даже щеголяли обломками шпор, сапожными подметками, кусками черепицы, ржавыми гвоздями и бутылочным стеклом — настоящие дворцы среди прочих.
Не хватает только милых вышитых половичков у порога, с усмешкой подумала Барбаросса, прикрывая лицо сложенными козырьком пальцами — того и гляди какая-нибудь зазевавшаяся тварь с тонкими, как у паука, лапками, свалится тебе на голову или исторгнет кляксу кислотного, проедающего даже дубленую кожу, помета… В Верхнем Миттельштадте, может, и презирали жителей нижней части города, как те в свою очередь презирали унтерштадтцев, вынужденных носить тяжелые плащи, ботфорты и маски, однако редко выходили на прогулку без плотного зонта — известно, по какой причине. У нее самой такого зонта не было. Ни зонта, ни плаща, ни даже широкополой шляпы. Одно только клокочущее нетерпение в жилах и стиснутые кулаки.
Репейниковая улица, к ее облегчению, оказалась тише многих прочих. В меру широкая, в меру оживленная, она не могла похвастать ни толпами прохожих, ни гудящими сворами аутовагенов, снующих туда-сюда и порядком ее нервирующих. Не захолустье — просто тихий район, не затронутый бурлящими артериями города. Дома здесь были добротные, основательные, по всему было видно, что строили их еще в прошлую эпоху, до последней войны. Двух или трехэтажные уютные особнячки, каждый со своим ухоженным палисадничком, почтовым ящичком и резной коновязью. Блядски мило.
Осторожно, одернула себя Барбаросса, стараясь повыше поднять воротник дублета, чтобы спрятать лицо от взглядов случайных прохожих. В таких домах ютятся не вчерашние сапожники, и не скорняки. Скорее, цеховые мастера средней руки, почтенные магистратские чиновники, купцы со скромным доходом и вышедшие на пенсию корабелы с майеровских верфей. Тихий, спокойный район, не сотрясаемый ни грызней между ведьминскими выводками, ни грохотом вырвавшихся из своих цепей демонов. Прекрасное место, чтобы встретить старость — даже в таком суетном и паршивом городишке, как старый добрый Брокк. Кем бы ни был отставной вояка, которого выследила Бригелла, он нашел чертовски неплохое местечко, чтобы обосноваться на склоне лет.
Осталось только отыскать дом, внутри которого томится в ожидании гомункул.
Их с Котейшеством гомункул.
Тумберг и черная бузина?.. Ей не составило никакого труда его найти, даже если бы Бригелла поскупилась на приметы — нужный ей дом не то, чтоб бросался в глаза, но определенно выделялся в ряду себе подобных, она даже не сразу поняла, отчего. У него не имелось ни затейливых флюгеров, ни фонтанов, ни прочей херни, на которую спускают деньги господа, живущие в Верхнем Миттельштадте, у него вообще не было ничего лишнего, даже дощечки с именем хозяина на двери. Если он чем и выделялся среди собратьев, так это своей изрядной запущенностью. Не заброшенностью — у Барбароссы был нюх на заброшенные дома — но той аурой легкой позабытости, потертости, которой отличаются подсохшие веточки флердоранжа и старые сорокалетние девы.
