Он кивнул в конец гондолы:

– Арлион уже проверил. Высажу вас близенько, и шуруйте к поганцу ногами, хорошо?

– Главное, чтобы он вас не заметил, – Евлалия остановилась у иллюминатора. – Посмотрите, отсюда хорошо видно границу его территории. Лес выжжен, как по циркулю.

Лётчик подошёл.

Утро выдалось ясным, хрустальным. На фоне бело-голубого неба чётко выделялся зигзаг каменистого хребта со снежными колпаками на пиках. Кое-где на склонах блестели выходы слюдяной породы и рыжели осенние подпалины, но Керакские горы находились куда севернее столицы, и сентябрь здесь наступал ещё в августе – многие деревья уже обнажились.

Евлалия указала Денису Игоревичу на полузасыпанные камнями руины аванпоста и чахлую поросль вокруг них. Сель поломал деревья, оголил рёбра домов и огрызок бастиона, однако не он закоптил корявые стволы и оторвал ноги новенькому шагоходу.

Самого аниматона видно не было, но возле бастиона чернел огромный провал под землю.

– Ничего, – вздохнул Денис Игоревич, – справимся.

В хвосте гондолы на полу располагался люк. Сонный чрезвычайник распахнул две створки и опустил к висевшему под ней арлиону маленькую лестницу. Перил не было – от небесной бездны ограждали только четыре двухлонжеронных крыла с полотняной обшивкой. Крепившиеся шарнирами к округлым выступам за местом второго пилота, они точно сжимали в кулаках цилиндр с заводным двигателем. Сигарообразный фюзеляж состоял из стальных труб, обшитых листами дюралюминия, и заканчивался однокилевым хвостовым оперением. Лётчиков укрывали от ветра лишь пластинки тонкого прозрачного стекла.

Евлалия и Денис Игоревич натянули шлемофоны и осторожно спустились в арлион. Евлалия – на место второго пилота, Денис Игоревич – первого. Лётчик помахал чрезвычайнику рукой, и тот, убрав лестницу, захлопнул люк.

– Арлион сто-четырнадцать, готовы к вылету? – раздался в шлемофонах вопрос связиста.

– Готовее некуда! – откликнулся Денис Игоревич.

– До старта три, два, один…

Клацнув, клешни отпустили махолёт. Арлион спланировал вниз – крылья застрекотали, выравнивая его на ветру и унося от дирижабля. Прогиб перевала приближался с пугающей скоростью.

– Денис Игоревич, помните, что я сказала? Не рискуйте напрасно, – повторила Евлалия.

Лётчик отмахнулся и начал снижаться вдоль кромки обгоревших деревьев. Евлалия глянула на землю: ломкие чёрные ветви, сажа на камнях, перевёрнутый автомобиль. Промелькнул и исчез из вида полуобглоданный зверьём труп – часовой безжалостно расправился с непрошеными гостями. Евлалию замутило.

– Вижу ровненькую лужайку, прыгайте там… – распорядился Денис Игоревич и осёкся.

Небо пронзил чудовищный рёв.

Евлалия вцепилась в ремни безопасности. Перед глазами словно ожила мастерская матери, заполненная разными аниматонами от подвала до мансарды, и огромные жёлтые металлические яйца, в которых та выращивала «заказ от самого главнокомандующего!», «проект, невероятный по амбициозности!» Мама создала их преданными, мощными, чуткими – идеальными стражами, способными засечь и писк комара, и запах пожухшего листка, и малейшее колебание воздуха.

Из пещеры показалась увенчанная загнутыми рогами треугольная голова на длинной гибкой шее. Развернулись крылья – острые когти на коротких больших пальцах впились в землю. Солнце полыхнуло на медной чешуе и разбежалось по ней волнообразными бликами, огибая грязные земляные пятна. Под её сверкающей броней кипело, бурлило, клокотало старое волшебство, пробиваясь золотистыми вспышками в щели между сочленениями. Выбравшись из провала, часовой выплюнул сгусток огня и опять взревел.

Дракон! Венец аниматоники.

У Евлалии пересохло в горле. Интересно, играй она в детстве с обычными куклами и плюшевыми медведями, а не с оторвавшими ей руку и половину грудины аниматонами, выросла бы таким же умелым и уважаемым мастером, как любимая мама?..

– Поторопитесь! – прокричал Денис Игоревич. – Извините! От всего сердца! Хотел поближе ссадить!

– Справлюсь! – Евлалия расстегнула ремни безопасности и схватилась за края кабины.

Четыре крыла арлиона поднялись вверх, и махолёт упал вниз. Евлалия перевалилась через край и раскинула руки, будто обнимая небо. Холодный воздух опалил лёгкие, наполнил живот, заблестел инеем на меху комбинезона. Часовой проводил арлион поворотом головы и устремился наперерез человеческой фигурке – встопорщилась проволока усов, в нишах глазниц бешено завращались голубые самоцветы.

Евлалия заметила на его спине пустое седло.

«А если не услышит?.. Не признает?..» – промелькнула пугающая мысль.

Мама так и не сумела понять, что случилось: почему созданные ею аниматоны набросились на её собственную дочь. Лишь каждый год обновляла той протез под рост и маниакально совершенствовала механическое сердце.

Евлалия могла бы испугаться этих непостижимых существ и не подходить к ним до конца жизни. Однако мама сотворила нечто необычное, уникальное. Вложив в умиравшее детское тельце крупицу старого волшебства, она сделала дочь саму наполовину аниматоном, навсегда породнив с ними. Теперь они чуяли в Евлалии сестру.

Дракон молнией пронёсся рядом. Евлалию волчком закрутило в воздухе, и она нервно закусила нижнюю губу. Проклятый парашют! В прошлые разы её высаживали за пару километров, чтобы она спокойно дошла и усмирила часового, не рискуя сломать шею при приземлении.

Евлалия нащупала кольцо парашюта. В этот момент в неё врезался часовой.

Треугольная голова впечаталась в левое плечо. Протез хрустнул. Поток воздуха протащил Евлалию вдоль чешуйчатой шеи. Она замахала руками, инстинктивно выкрикнула:

– На помощь! – и схватилась за какой-то ремешок. Скосила глаза: «Путлище!»

Евлалия судорожно в него вцепилась – от напряжения в мышцы будто вонзились тысячи портняжных булавок. Протез скрипел и клацал, но слушался. Евлалия на миг зажмурилась, чувствуя, как дракон извернулся, норовя сбросить незваную всадницу. С трудом разжав правую руку, она дотянулась до передней луки седла и крепко её стиснула. Прислушалась к ощущениям, убедилась, что хорошо держится, – резко переставила и левую руку. Протез обиженно заскрежетал.

Часовой заложил мёртвую петлю, выплюнув огонь. Евлалию обдало жаром. Подтянувшись, она залезла в седло, наклонилась к пахнущей медью и землёй спине:

– Услышь меня… – сдавленно прошептала в связной рожок.

Дракон ответил шипением и заметался, то взвиваясь к солнцу, то ныряя к скалам. Он не признал сестру.

Металлические пальцы Евлалии продавили кожу седла, а живая рука онемела. Искусственное сердце размеренно гнало кровь по венам, но горло точно стиснула невидимая ледяная пятерня. Евлалия боялась сорваться и истово повторяла:

– Услышь… Услышь… Услышь…

Часовой спикировал, штопором ввинчиваясь в воздух.

– Услышь!.. – Евлалия сжалась в дрожащий клубок. – Вспомни меня!..

Крылья зло лязгнули.

– Вспомни, как ковылял по гостиной, едва родившись!.. Натыкался на кресла, путался в портьерах!.. Тебе понравился детёныш грифона, а он тебя клюнул!.. Твоя броня тогда ещё не окрепла!..

Евлалия говорила, и картины восставали в памяти. Просторная комната с покрытым алыми изразцами камином. Тяжелая люстра с толстыми свечами. Гнездо из труб, усыпанное кудряшками железной стружки. Огромные жёлтые яйца… Из пяти яиц вылупились только три, и дракончики оказались совершенно разными. Медный был самым смышлёным.

– Я читала тебе, пока ты не подрос!.. По вечерам ты лежал у моего кресла!..

Дракон глухо зарычал.

– Я грустила, когда за вами приехала императорская гвардия!..

Обгоревшие кроны вспышкой мелькнули перед глазами Евлалии. Часовой изменил направление полёта ровнёхонько у земли и вдруг мягко сел у бастиона. Рык превратился в урчание.

С трудом отпустив луку, Евлалия сползла вниз по чешуйчатому боку и упала навзничь; камни впились в спину. Дракон, выдохнув дым, внимательно посмотрел ей в лицо – голубые самоцветы в нишах глазниц мерцали бликами старого волшебства.