Ладошка у него была похожа на подсохший батон – сухая корочка, а под ней будто губка. Не плоть, а что-то другое, пришедшее ей на смену. И рука ни теплая, ни холодная, ни липкая, ни потная. Держать его руку было нормально и ни капельки не неприятно.

– Так как тебя зовут? Эй! – я повторила свой вопрос погромче, потому что зомбенок молчал. Думала, что он и теперь ничего не ответит, но мальчишка вдруг остановился, отпустил мою руку, весь сжался, словно старался что-то припомнить. Даже глаза закатил от усердия. Жутенькое зрелище, доложу я вам.

– Безвременно у-усопший… Николас Че-ейз. 5 мая 2022 – 17 ноября 2030. Нашему ма-аленькому ангелу… вернувшемуся на небеса. Му-у-униципальное кладбище «Последний путь»… А-аллея двадцать три… участок номер семнадцать, – произнес он. – На-а-ам сказали заучить… если бирку потеряе-ем… Смо-о-отри! На ней все написано.

И верно. Теперь я увидела браслет на его тоненьком запястье – синий с белым экраном, по которому ползут буквы.

– У меня еще чип е-есть… У ранних нет, а все-е-ем, начиная с прошлого года… вживи-и-или. Теперь мы не потеряемся. То-олько… то-олько вот…

Он запинается, и взгляд у него становится жалобным и растерянным. Не думала, что зомби могут так смотреть, совсем как люди, а вот поди ж ты.

– Что только?

– То-олько ведь… потеряться могут те, кого и-ищут. А мы… на-ас не ищут. Значит, и потеряться… мы-ы-ы… не можем.

Я раньше не слышала, как говорят зомби. Забавно. Они чуть растягивают гласные буквы и останавливаются, сказав два-три слова, будто устают или батарейка у них садится.

– Глупый! Ты же потерялся, а я – нашла. Давай отведу…

Я хотела сказать домой, но подумала, что могилу вряд ли принято называть домом. Даже для зомби. Но малыш понял и покачал головой.

– Не-е-ет, я должен найти свою улицу. Обяза-а-ательно должен.

– Улицу?

– Да-а, – кивнул зомби и очень серьезно посмотрел мне в глаза. – Каждый, кто просне-е-ется, ище-ет свою улицу. Если пробежать по ней… от начала до-о-о конца, то душа летит… куда захочет… как птица. Душа улетает, и-и тело мо-о-ожет заснуть, так говорят… у нас на кладбище.

– А если ты не сможешь ее найти? Ну, улицу?

Мальчик вздрогнул и сжал мою руку крепко-крепко.

– То-огда меня запрут в ящике. Наве-е-ечно. Это о-очень долго, правда?

Я хотела сказать, что надо верить, что все как-нибудь обязательно образуется, непременно, и к лучшему, но потом посмотрела в мутноватые глаза и ничего не сказала.

Просто кивнула. И мальчик кивнул мне в ответ.

Где искать его улицу, зомбенок не знал. Название – забыл, да и вообще помнил о ней мало.

– Я обязательно у-у-узнаю… когда увижу… Пра-а-авда… Надо только найти.

Мы обошли почти весь район, но ни одна улица не походила на ту, что он искал.

– Зде-есь дома слишко-ом высокие, – говорил он, качая головой.

– Ту-у-ут нет деревьев… на моей были.

– Не-е-е та…

– Нет.

– Не-ет.

– Не-е-ет…

В конце концов я потеряла терпение: день уже клонился к вечеру, я устала, проголодалась и хотела лишь одного – присесть и вытянуть ноги. Мальчишке же все было нипочем, он шагал вперед с достойным лучшего применения упорством и, казалось, не знал усталости.

– Стой! – крикнула я, – остановись! Мы никогда не найдем твою улицу, если станем искать ее наугад.

Он замер на месте, будто игрушка, в которой кончился завод. Ну, из тех механических безделок, которые приводятся в движение с помощью ключа. Его лицо исказила странная гримаса – оно сморщилось, рот растянулся, открыв неровные зубы, а из горла вырывались странные звуки, будто рядом кашлял большой простывший пес.

– Эй, ты в порядке? – спросила я, – что с тобой?

Но мальчишка не ответил, а лишь сильнее зажмурился и закашлял. Нижняя губа у него дрожала, подбородок ходил ходуном, плечи вздрагивали, руки были напряжены до предела.

Черт, да он же плачет, догадалась я. Ревет, только без слез.

– Успокойся, успокойся, – я опустилась перед ним на колени. Так близко он ужасно вонял – к запаху экскрементов примешивался сладковатый запах разложения, но не яркий, а более сухой, словно выветрившийся, – не открывай глаз. Замри. Расслабься. Представь, что ты стоишь в начале своей улицы. Что ты видишь?

Мальчишка втянул в себя воздух и всхлипнул, успокаиваясь.

– Я ви-ижу… Вижу доро-о-огу… Она ро-овная… На дороге… у-у домов… стоят машины. У папы синяя маши-ина… Большой универсал… Если… вниз по дороге – наш до-ом… третий слева. О-он желтый… а-а-а крыша… красная.

– Посмотри внимательно. Что растет рядом с твоим домом?

– Жасмин и шипо-о-вник, – улыбается зомби, – шиповник цветет… а жасмин не-ет… Пока нет… Да-альше… в конце улицы… большой клее-ен. Он до-о-остает… почти до неба…

– А еще? Смотри внимательно, что еще ты можешь вспомнить?

– У-у-у соседки есть собака-а… Бе-елая… Я люблю с ней игра-ать… Она не-е кусается… Иногда можно… услышать колокольчики. Они висят на веранде… у-у старого мистера… с бо-о-ольшими усами. Он живет… на-а другой стороне улицы… И еще, еще… не-ет. Ничего. Больше ничего-о.

– Большой клен, жасмин и шиповник. Клен действительно большой?

– Да-а, – кивает мальчишка, – это са-амое…старое… дерево в городе. Его занесли в раздел … «Го-ородские досто…примеча-а-ательности».

– Бинго, малыш, – улыбаюсь я и глажу его по голове, – если что-то куда-то занесено, я непременно найду. И твой клен тоже. Верь мне. Завтра мы пройдем по твоей улице от начала до конца. Обещаю.

Но мы не нашли его улицу ни завтра, ни послезавтра, ни через три дня. В разделе «Городские достопримечательности города Нью-Хевен» никаких кленов не значилось. Я залезла на сайт муниципальной службы озеленения – и выписала все адреса, где в качестве насаждения указывался клен возрастом от десяти лет, но это не принесло желаемых результатов.

Мы побывали на десятках улиц, заглянули в парки и скверы (ну, чем черт не шутит), но так и не смогли отыскать единственную, нужную нам.

Обычно мы встречались с зомбенком на том месте, где я увидела Николаса впервые. Я приезжала на электросамокате, взятом у друзей, и мы отправлялись на поиски, исследуя все новые уголки города, которые накануне вечером я отметила как перспективные. Я понимала, что цепляюсь за воздух.

Мы проверили адреса всех владельцев синих универсалов, а также всех владельцев белых собак. Я попросила откликнуться в интернете тех, кто видел на улице растущие рядом кусты шиповника и жасмина.

Нет, нет, нет…

А потом мне пришло в голову просмотреть все некрологи за ноябрь тридцатого года – Николас Чейз в них не значился. Он вообще нигде не значился.

Черт! Черт! Черт! Почему я сразу не догадалась, что он «кукушонок»? Так называли тех, кого родственники нарочно хоронили подальше, чтобы не столкнуться с ними, если те вдруг решат пробудиться… В ту ночь я так и не смогла заснуть. Ворочалась с боку на бок и все думала, как это проснуться и никого не найти. Совсем никого. И мне вдруг стало так страшно и так невозможно одиноко, что я решила, что ни за что теперь его не брошу. Он не подкидыш. Не «кукушонок». Он мой. Мой друг. До конца.

На четвертый день Николас не пришел. Я точно знала, где его искать. Муниципальное кладбище «Последний путь», аллея двадцать три, участок номер семнадцать.

Он сидел на траве, опираясь спиной на могильную плиту. Только сейчас, увидев его скрюченную фигурку, до меня дошло, как он изменился: кожа его посерела и сморщилась, волосы поредели, а руки и ноги стали тоненькие, как палочки.

– Эй, малыш! Ждала тебя все утро и не дождалась, – я наклонилась к нему и потрепала по волосам. Зря. Когда я отняла руку, в ней остались тусклые пряди волос.

– Я хо-о-отел… прийти, – сказал он, по своему обыкновению растягивая гласные, – но-о не смог… Ничего не-е вижу…

Я взяла в ладони его лицо. Бережно-бережно. И, глядя на высохшие, словно виноградины, глазные яблоки, заплакала.