Любимая женщина с великими планами на жизнь.

И Симка внезапно для самой себя вскрикнула. Губы сказали четкое:

– Нет!

И снова:

– Нет! Нет! Нет! – бросилась к нему и захлопнула дверцу клетки.

Потрошители понеслись на ее крик, мгновение, и один из них уже стоял в дверном проеме.

Симка отвернулась от Вэ, выставила вперед острие зонта и повторила короткое слово. Вэ не видел Симкиных губ, но слово музыкально было похоже на «нет» (носовой звук, затем певучий сдержанный и глухой перпендикуляр), только интонация в нем была теперь другая.

Вэ держал руку на дверце. Птицу нужно подарить Симке.

За окном завизжала сирена. Симка повернулась так, чтобы Вэ смог увидеть ее лицо:

– Это я вызвала полицию. Уйдете, и я скажу, что вызов ложный.

Потрошитель сделал шаг вперед, и Симка снова сказала:

– Нет.

Тот из них, что стоял дальше, вдруг резко окликнул первого. Сделал какой-то знак. И…

Они легко могли вырвать птицу и успеть скрыться, но почему-то ушли.

Всю дорогу домой Вэ старался шутить обо всем подряд, а у Симки будто сбоило электричество: взрывной смех, тишина, мелькнувшая улыбка, слезы и снова смех.

Дома приготовили ужин, Симка попросила налить коньяка. Быстро захмелела и стала ласковой, в полумраке светилось ее лицо, блестели глаза, дрожали руки, ресницы, губы. Выпирающие ровные дуги ребер восхищали Вэ, он обращал внимание на детали, которые удивляли саму Симку. Чего стоили изящные косточки на ее запястьях, изогнутые ключицы, идеальные ушные раковинки. Из-под рубашки Вэ лился жаркий свет, пролезал оранжевыми лучиками в петельки, лишившиеся пуговиц, окрашивал подушечки Симкиных пальцев.

Еще несколько часов назад она была сталью, из которой хоть гвозди делай, и вот стала снова хрустальной ножкой фужера. Кончик языка мелькнул меж зубов, губы чуть приоткрылись, выпуская певучую открытую гласную, – так выглядело Симкино «да», и от него кровь кипела в жилах.

Симка заснула, завиток ее уха всегда был похож на басовый ключ, но сегодня Вэ увидел в нем вопросительный знак. Заснуть он так и не смог и вышел на кухню. Но и там его ждали одни лишь вопросительные знаки: крючковатый носик чайника, сгорбившиеся тюльпаны в вазе. Даже ручка на дверце его собственной клетки. Вэ сидел в тишине до тех пор, пока комнату не залил бледный свет выжатого как лимон солнца.

За несколько минут до будильника Вэ заварил крепкого чая, почистил банан, полил душистым медом миндаль. Симка застала его задумавшимся возле полки с сухарями.

– Доброе утро.

Вэ машинально снял тапки и положил сухари на стол, поставил кувшин холодного молока. Симка спрятала лицо в кружке с чаем, пила его долго, маленькими глоточками, а Вэ все размышлял: то ли кружка стала такой большой, то ли лицо Симки так уменьшилось.

Она аккуратно взяла сухарик, ела тихо, даже хруста не было слышно. От сладкого отказалась.

– Банан почернеет к твоему возвращению, – улыбнулся Вэ.

– Не страшно, – кротко ответила Симка.

– А рубашка твоя как новая, – вдруг вспомнил Вэ, – пятно вывелось. Главное – вовремя засыпать солью.

– Спасибо, – еще тише ответила Симка.

Собиралась она на работу быстро, даже стрелки рисовать не стала, внезапно сообщила: «Мусор я сама выброшу», – зашуршала пакетом в коридоре, затихла в ожидании ответа, и Вэ не заставил ее ждать.

– Спасибо, милая.

Дверь закрылась почти бесшумно, один лишь легкий и скромный щелк.

А затем он, как и всегда, открыл окно и смотрел ей вслед.

Под румяным небом выступали черные силуэты стройных тополей, умирали цветы на клумбах, падали листья, какие-то и вовсе лежали под ногами прохожих, сморщенные и порванные. Вэ вдохнул сладкий запах осени, а потом позвонил в больницу и сказал, что сегодня не выйдет на работу.

Чисто человеческая штука – перед самим собой делать вид, что не понимаешь очевидного. И, прожив столько лет среди людей, Вэ делал то же самое. Вчера весь вечер и сегодня все утро он упорно делал вид, что ничего так и не понял.

Можно бежать в другой город и начинать жизнь сначала, впредь завязывать шарф туже и никогда, ни при каком порыве ветра не терять бдительность. Все это можно, если б не Симка…

Несчастная! Эти ее планы, как камень на шее утопленника, нет от них ни свободы, ни покоя, ни счастья.

Вэ закрыл глаза и вспомнил это волшебное «нет», жест преследователя. Симка не просила, а приказывала. Преследователи – ей подчинялись.

Билась в груди отца красная птица.

Вэ коснулся крыльев О, провел пальцем по спинке. Желтая птица сидела смирно, мигая черными глазами. Будет в городе центр арт-терапии и все остальное тоже будет.

Вэ навел на кухне порядок, вымыл посуду, вытер поверхности, нарезал хлеба для О. За окном выл ветер, лаяла собака, где-то рассмеялся ребенок, вороны будто с ума посходили.

Прошелся по коридору туда и обратно. Симка забыла свой зонт, а сегодня обещали дождь. Вымокнет, когда будет возвращаться домой.

Достал из кармана куртки коробку шишек. Улыбнулся. Вот он идиот, говорил Симке, что счастье в шишках, оливках, тенях на стенах, а счастье-то … в птице.

Симка никак не могла успокоиться, бездумно перекладывала папки с документами, делала вид, что слушает коллегу, краем глаза проверяла рейтинг оппонента.

В озерце куриного бульона плавала половинка яйца. Лишь на работе Симка могла не играть в вегетарианку. Но сейчас, возможно, впервые привычный обед показался ей кощунственным. Аппетита не было, и она отодвинула тарелку. Глотнула кофе, приготовленный кем-то, но не Вэ. Вкус такой, будто на дне чашки что-то стухло.

Это у Симки только блузка белая да платок. А сама она вся утоплена в вине, и никакой солью это теперь не вывести. До одури хотелось встать посреди кабинета и заорать так, чтобы разорвались голосовые связки. Раньше Симка позволяла себе кричать только дома и то в подушку. А потом шла к Вэ, они говорили, и все становилось просто, понятно и хорошо.

Симка засыпала и просыпалась с мечтами. И никогда прежде не замечала, что засыпала и просыпалась с Вэ. Дышать становилось все труднее, будто она начала тонуть, сидя за столом с папками.

Позвонила в больницу, но ей сказали, что Вэ остался дома. Тогда Симка засобиралась домой прямо посреди рабочего дня.

Вэ склеивал человеческие души по кусочкам, мечтал, чтобы О спела людям о клеточниках и чтобы его услышали! Симка сделает все, чтобы его услышали. Она чуть было не допустила страшную ошибку. Чуть не упустила Вэ. А сейчас нужно бежать. Все бросить и бежать, потому что уже двое знают про птицу! И от них всякого можно ожидать…

Симка вместе с Вэ сможет начать жизнь в любом другом городе. Он найдет больницу, а она вступит в другой политический круг. Главное, чтобы по утрам он по-прежнему проверял температуру ее кофе и Симка знала, что никогда не обожжется.

Она выскочила на улицу. Небо ревело, а внутри Симки все кричало. Бежать домой, рассказать Вэ, какой она страшный человек…

Только бы простил ей это чудовищное помутнение рассудка… И тогда можно будет начать вместе наслаждаться жизнью с ее оливками, шишками, тенями на стенах.

Она бежала по неприкаянным облакам, отражавшимся в лужах, запачкав грязными брызгами щиколотки, по вздыбленному асфальту, и ей казалось, будто кто-то справедливый там, наверху, хотел попасть по ней, но почему-то промахнулся и мощным кулаком раздробил дорогу на кусочки, чтобы скормить огромной птице.

Птицы не едят асфальт, они едят сухарики, сырую морковь, а О обожает печенья, которые Симка делает только по праздникам. Нужно делать их чаще. Симка чуть не застонала – не голова, а блендер с бредовыми мыслями.

– Симка! – крикнули с другого конца улицы.

Один из потрошителей. Словно по венам пустили ледяной страх.

– Поговорить можем? Дальше-то что?

Что дальше? Дальше бежать и просить Вэ дать ей второй шанс, бежать к дому, а дом – это там, где Вэ. И Симка понеслась мимо автобусной остановки, где они часто встречались с Вэ, чтобы прогуляться до дома, мимо ярко-оранжевой заправки, где дорогой бензин и очень хороший кофе, мимо лабиринтов старых кварталов, вниз по мощеной улице с пестрыми сувенирными лавками и притихшими барами, мимо желтых подъемных кранов и серых бетонных блоков, рядов новостроек и железнодорожного моста, мимо ресторанчика, где они с Вэ так часто заказывали ее любимую лапшу с сыром.