Толик поступал иначе: звонил на рандомный номер и, если его сразу и бесповоротно не отшивали, представлялся экстрасенсом, который может угадать внешность собеседника:
– Мне очень надо для диссертации, прошу вас, помогите, – стонал он в трубку, активируя Трустор, – я буду спрашивать, какого цвета у вас глаза, волосы, во что вы одеты. Вы можете говорить правду, а можете врать. Я же должен определить, так ли это на самом деле. А потом – только не вешайте трубку! – маленький отзыв о моих … ммм… успехах. Ну, пожалуйста, поймите, я же не могу попросить знакомых, мне не поверят, скажут, что подговорил.
Кое-кто соглашался и подтверждал опытным путем, что Трустор – самый настоящий прорыв. Вроде следовало уже переходить к более насущным и менее безобидным материям, но Толик почему-то тянул.
– Понимаешь, Слав, – длинными, чуткими, как у пианиста, пальцами он расстегивал и застегивал верхнюю пуговицу фланелевой рубашки, крутил и мял ее, – если Трустор попадет к смертельно больному человеку, то врач, получается, не сможет ему наврать, дать надежду. Или политика. Инакомыслящего никогда не допустят… никуда. А скрыть убеждения он не сумеет.
– Зато, бро, наш Трустор поможет засадить в тюрьму шпионов, маньяков и взяточников.
– Нет… то есть да… то есть нет… не все, кто нарушает писаный закон, – преступники. Может, им не надо за решетку. А попадут все без разбору.
– Зато порядку больше станет.
– Порядку? – Толик еще быстрее затараторил пальцами, пуговица оторвалась и легла на ладонь немым укором. – А если Андрей Петрович спросит меня, опаздываешь ты каждый день или нет, что он узнает? Как это отразиться на твоей премии?
– Не, бро, ты куда-то в другую степь ушел, – Славка разочарованно потряс шоколадными кудряшками, – давай завтра на треньке освежимся, потом поговорим.
Теперь они ходили в горы на целый день, уходили подальше, вернее, повыше. Вершины одна за другой открывали скалистые холодные объятия. Новая победа – новая порция адреналина. Инга отставала, шла с девушками по облегченному маршруту, а парней несло ввысь, как будто на каком-то очередном пике их ждали припасенные крылья, и следовало до них доползти, надеть и воспарить над ущельями, родниками и водопадами, над головами приземленных клерков и суетливых домохозяек.
– Знаешь, Слав, – Толик улыбался всем лицом: и носом, и лбом, и подбородком; как это ему удавалось, непонятно, – я придумал: надо, чтобы Трустор использовали только для добрых дел. Включить добавочный код, типа «намерения». И неблагожелательные намерения сразу блокировать. Это будет и хорошо, и правильно.
– И хорошо, и правильно, – Славка передразнил корявую фразу, – нам деньги Петрович выделил на конкретное задание. Теперь надо не хорошо и правильно, бро, а в срок.
– Но мы скажем, что пока не готово, а сами добьем.
– Проверь страховку, пора спускаться, – приятель неуклюже уклонился от дискуссии.
В тот раз неожиданно хлынул дождь, упал на отвесную скалу косыми стежками на середине спуска. Толик застрял наверху, под ним сгусток неверного тумана, а еще ниже Славка. Страховка намокла, жалась к ногам обиженной собачонкой, непонятно, есть внизу кто, или уже пора вызывать спасателей. Толик ссутулился, подставляя дождю спину, расстегнул куртку, осторожно порыскал в многочисленных карманах и извлек телефон. Пальцы нажали кнопку быстрого вызова:
– Але, Слав, ты как там? – едва в трубке раздался голос друга, ледяная рука, хозяйничавшая в животе, ослабла, согрелась и спряталась в подреберье.
– Норм, бро, прорвемся. Не дрейфь.
– Ты меня курсируй, – Толик не хотел прерывать разговор, пусть бы подольше смешливый Славкин голос бурчал в телефоне.
– Не могу трубу держать, неудобно… Давай, бро. До связи.
«Как здорово, что мобильник ловит даже в непогоду, даже на высоте», – подумал каждый из программистов, пряча подмокшие гаджеты. Ливень, как и положено проливным, быстро закончился, но скала напиталась влагой, спуск катастрофически замедлился. Когда они в темноте подошли к лагерю, Инга накинулась ночной птицей, закудахтала крыльями широкой шерстяной накидки, обхватила руками обоих, прижала друг к дружке, повисла на сплетенных в один канат плечах. Так и стояли они, усталые, в неудобной позе, боясь пошевелиться и разрушить эту волшебную ночь, потревожить Ингин нос, уткнувшийся в их ключицы, правую – Толика и левую – Славкину.
Назавтра, перед тем как чмокнуть жену в сонную щеку и уйти на работу, Толик спросил:
– Зая, ты правда думаешь, что Трустор – это фигня?
– Не фигня, – пробормотала она из-под одеяла, – но штука опасная. Много есть такого, что никому знать необязательно.
– Например, про болезни, – начал он перечислять.
– …про ориентацию, сексуальные заморочки, про то, нравится или не нравится, как человек одет, как он себя ведет, – она поглубже зарылась в подушку, теперь голос доносился, как из пещеры, – про то, что старенькие родители надоели, про то, что ненавидишь учителя в школе, коллегу, соседку… Это совсем не то, о чем следует всех оповещать.
– …или про то, что по вечерам моешь полы в подъезде, сторожишь автомойку по ночам… это не стыдно, но как-то люди не хотят, чтобы все вокруг знали…
– … или про то, что любишь китайскую лапшу…
– Я тоже… ну, то есть… нет, не так… Трустор нужен, но доработанный, – Толик подхватил с вешалки куртку и открыл дверь, – люблю тебя, котя.
– Мур-мур-мур, – донеслось из спальни.
Андрей Петрович отнесся к идее доработки Трустора с пониманием, ему, казалось, надоели визиты Джеймса Бонда, даже коньяк уже не помогал. Славка петушился, требовал сдать проект и умыть руки.
– Слав… ну, это же моя… ну, то есть… я придумал этот Трустор, – Толик попробовал наладить понимание в коллективе.
– Ни фига себе, бро, а я сколько впахивал?
– Ты, безусловно, соавтор, ты моторчик идеи и его ходовая… Но давай прислушиваться друг к другу, то есть…
– Понял, бро, не маленький. Я пока отпуск возьму, в выходные встретимся на треньке, там поговорим. А ты помозгуй в одиночестве.
Всю неделю Толик бился над новыми алгоритмами, но ничего не выходило: Трустор не так-то просто создавался, а переделать его на раз – и вовсе фантастика. До пятницы ничего не придумалось, да и ладно: Москва тоже не сразу строилась. Полазить по горам, посмаковать примирение с другом после этой мини-войнушки, и снова в бой. Он не сомневался, что удастся уговорить Славку: целый год бок о бок, внизу и наверху – за это время можно выучить человека и без всякого приложения.
Суббота выдалась гневливой. Сначала поругался с Ингой. Началось все с нелепой шутки: Толик побежал в продуктовый за припасами и забыл дома заготовленный список:
– Зая, скинь мне, что надо купить, – попросил он по телефону.
– Как глупо работать программером и вести записи на бумажных салфетках, – фыркнула жена.
– Не злись, котя, – он чмокнул в трубку, посылая таким образом воздушный поцелуй, – …ау, котя?!
– Здесь я, ищу твою бумаженцию.
– Иннуль, ты меня любишь? – он не включал Трустор, даже не планировал.
– Опять проверяешь? Ты идиот, что ли! Сказала же, не смей на мне его юзать, – и бросила трубку. Через минуту на ВотсАп прилетел список.
Пока возвращался домой, нагруженный свертками, пока мирился с надувшейся половинкой, пока упаковывали рюкзаки, погода испортилась. Когда десантировались на стартовой площадке, тучи обложили небо плотной сизо-сиреневой кашей.
– Наверное, никуда не пойдем сегодня, – проворковала старшая по девушкам.
– Ни фига, мы с бро пойдем, – отшил ее Славка.
Вроде бы не следовало рисковать попусту, но помириться со Славкой было важнее. Если сейчас Толик откажется лезть вверх, трещинка, расколовшая понимание между друзьями, расширится и может в конце концов превратиться в пропасть. Он молча вытащил из багажника канаты и начал сворачивать их вокруг страховочного пояса.
Наверх добрались молча. Ветер крепчал, шуршал болоневыми капюшонами, заглядывал под одежду, подслушивал, как бьются сердца. Пару раз Славка оступился, из-под рифленой подошвы полетели разнокалиберные камешки, побренчали по уступам и замерли, затаились где-то на середине трассы. По правилам Толик полз сбоку от друга, ему не перепало. В непогоду, без игривого солнечного сияния, вершины выглядели грозными и неприступными, казалось, из-за какой-нибудь точно выглянет свирепый великан, возьмет двумя могучими пальцами за трос, раскачает и выбросит себе на потеху. Так происходило иногда. Точнее, всегда, с промежутком в три-пять или триста лет. А хрустальные глыбы так и будут смотреть свысока, молча и снисходительно, не опускаясь до глупых человечьих страстей. На верхнем привале поговорить не удалось: ветер уносил слова. Толик пил горячий чай из термоса и похлопывал друга по плечу, мол, не обращай внимания, все это мелочи по сравнению с тем величием, которое подпустило к себе здесь, на пике, позволило заглянуть в глаза тучам.
