— Могу еще один слушок обнародовать, — предложил Саня.

— Ну-ну, — подбодрил его отец.

— На четырнадцатом участке у забойщиков в бригаде Ракоеда и у проходчиков Лазни — заработки в пределах тысячи. На соседних участках — по пятьсот. Так вот, болтали, будто на четырнадцатом в пользу начальника участка собирают по триста с тысячи. Со мной лично на эту тему никто никогда не заговаривал, — предупредил Саня.

— Еще бы! Ты же горный мастер. И потом, Пряникову наверняка было известно, что твой отец работает в милиции. Кстати, как ты перешел на четырнадцатый?

— Екатерина Ильинична предложила, там, говорит, хорошие заработки. Она знала, что я собираюсь вернуться в институт.

Не нравились Ивану Ивановичу эти совпадения. Что-то за ними стояло...

— Вот мне сейчас пришло в голову: тебя наградили значком «Шахтерская слава». А ты к тому времени проработал на участке всего месяца три... За какие такие заслуги тебя выделили?

— Не знаю. Сам удивлялся. Я говорил Екатерине Ильиничне: «Эта награда жжет мне руки, я не смогу ее надеть. Какая-то она... незаслуженная». Екатерина Ильинична отвечала: «Если бы ты ее не стоил, мандатная комиссия министерства тебя бы вычеркнула из списка. Такие случаи у нас были. А ты прошел по всем статьям, так что не суши себе мозги».

«Может быть, тут без Генераловой и не обошлось, — подумал Иван Иванович. — Она знала, что Саня расстается с шахтой и уже не вернется в угольную промышленность — займется наукой. Вот и хотела зафиксировать в его биографии это событие. Для потомков».

— Саня, мы снова отвлеклись. Феноменальные заработки на четырнадцатом участке...

Иван Иванович вспомнил, как Лазня хвалился: «У меня в бригаде каждый второй — бывший заключенный». Тогда шел разговор о засорении его языка блатными выражениями. А теперь этот факт позволил Ивану Ивановичу на все взглянуть с другой стороны.

— Тебе не доводилось слышать такое выражение: «блатные мужики»?

— Ну как же! — воскликнул Саня. — Так Богдан называл за глаза своих проходчиков: «Мои блатные мужички».

— А «блатной мужик» на воровском жаргоне — это раб, который в заключении отдает часть своего труда или пайка «пахану», воровскому воеводе. Сколько у Лазни в бригаде людей?

— Четыре забоя по четыре смены. В смене — по три человека. Двое — подсменных. Всех без бригадира — пятьдесят шесть. А что?

— Да то... Округлим: пятьдесят человек. По триста с каждого... Выходит — пятнадцать тысяч, по заявлению Елизаветы Фоминичны — пряниковских денег.

Иван Иванович был доволен, что долгие логические рассуждения привели его к такому выводу.

— И ты решил, что Богдан собирал?

— А ты считаешь, что Пряников в день зарплаты садится с мешком в нарядной участка и ждет, когда каждый из забойщиков и проходчиков кинет ему в торбу? Убежден, что для систематического проведения операции по изъятию денег у Пряникова существует целый штат. Есть «давилы», которые ведут крутой разговор с колеблющимися, и «банкиры», которые собирают мзду. А кто же лучше бригадиров выполнит эту функцию! Себе Пряников оставил благородную миссию: получать «чистоган» от «банкиров» и распределять между сообщниками.

— Неужели Богдан взялся за такое лакейское дело? — не верилось Сане.

— Пряников вытащил его из грязи и возвеличил. У Лазни были неприятности на прежней шахте. На Ливенке, говоришь? Он там покупал больничные листы у какого-то лекаря. Исключили парня из партии, лишили доверия. Вот такой, вкусивший славы, но лишившийся ее, Пряникову и был нужен. Он рассчитал правильно: Лазня — способный организатор, влюбленный в горняцкое дело человек. Верни ему то, что у него отобрали, и он будет на работе творить чудеса. Ну, а поборы со своих проходчиков по простоте душевной будет считать мелкой услугой. Не знаю, прилипало ли что-нибудь в результате этой операции к рукам Лазни...

— Ручаюсь, что нет! — вырвалось у Сани.

— Не ручайся! Какая-то заинтересованность у него была. Хотя бы самая элементарная: ему всю зарплату оставляли целиком, он пай в копилку Пряникова не вносил.

— Но это же не уголовное преступление!

— Все зависит от того, каким образом возникали «большие заработки» на участке. Узнав об аресте в бане Богдана Лазни, Пряников переполошился: где деньги? Он не знал, что часть из них в гараже, в подвале, под ящиком с картошкой, а вторая — в машине Лазни, под ковриком, поэтому звонит его жене. Так что твой хваленый Богдан в этом деле играл далеко не последнюю роль, по крайней мере, статистом не был.

— Жаль мне его, если все так было, — с грустью проговорил Саня. — Надежный он в жизни человек: не продаст, не предаст, слабого не обидит, перед власть имущим шапку ломать не станет, — он весь начинен рабочей гордостью.

— Именно такой Пряникову в помощники и нужен: надежный, за его рабочую спину можно укрыться. Но вот что интересно: я все-таки верю, что Лазня к ограблению магазина прямого отношения не имеет: круг его подвигов и преступлений — шахта. Непонятно пока одно...

Иван Иванович достал из стола фотопортреты «троицы». Саня внимательно посмотрел на каждого:

— Братья-близнецы...

— В ограблении магазина, судя по всему, принимали участие трое или четверо.

Саня еще раз посмотрел на портреты бородачей.

— Как на детском рисунке — никаких деталей. Разве что вот этот, — показал он на бородатого со злыми глазами. — Я их уже где-то видел, но очень давно. Может быть, даже не наяву, а во сне.

— И у меня такое же ощущение. Глаза... — признался Иван Иванович. — Конечно, портреты троицы обобщены... А как тебе этот молодец? — Он протянул сыну фотопортрет, выполненный со слов Лазни.

Отец ждал, как среагирует сын. Это был решающий момент их разговора с Саней.

Взметнулись в недоумении глаза сына. Ходановский лоб подчеркнули схлестнувшиеся на переносице широкие, густые черные брови.

— На меня смахивает, — осторожно признался он.

— Этого человека Лазня привез в мебельный за несколько минут до ограбления. И утверждает, что тот нанял его за бутылку «белоголовой», которую показал ему из спортивной сумки. Раньте он бородача и в глаза не видел. Это я тебе, Саня, к тому, чтобы ты не воспринимал случившееся как веселый анекдот. Лазне сейчас выгоднее мутить воду вокруг мебельного, к ограблению которого он не причастен, чем углубляться в историю с пятнадцатью тысячами. «Грабили бородатые — в такой же куртке, в джинсах, со спортивной сумкой в руках».

— Да откуда ему знать, кто грабил? Он же был в это время в машине! — воскликнул Саня.

— Лазня как раз открывал багажник, когда из магазина вышли двое бородатых в спортивных куртках. Он утверждает, будто они разошлись в разные стороны, а я теперь начинаю в этом сомневаться. Эти двое должны были сесть либо в его машину, либо в серый «жигуль», стоявший неподалеку. К нему в «Жигули», думаю, не садились. С какой целью Лазня сбивает с толку розыск — ума не приложу. Но сбивает. И тебя подсовывает, — пока разберутся что к чему, время уйдет. Но зачем ему это время?

— Я хочу его видеть! — потребовал Саня.

— Увидишь, — пообещал отец. — Сейчас вызову, его приведут. А ты поостынь. Я тебе ничего не говорил — ты ничего не знаешь. Его задержали по подозрению в соучастии, а ты готов эту версию опровергнуть.

Иван Иванович распорядился, чтобы из изолятора доставили арестованного. Надо было подождать минут тридцать.

Иван Иванович спросил:

— Не обижается на меня Генералова за вторжение?

— Что ты! Вот она-то все восприняла как веселый анекдот.

— Дали мы промашку, — признался Иван Иванович. — Хотя и не без ее помощи. Будешь у Генералова — поздравь его от моего имени. Кстати, кто там собрался? Ты сказал «два Александра»...

— Александр первый — по положению и старшинству — это Александр Васильевич Тюльпанов. А Александр второй — это я.

— Александр первый, Александр второй... Что-то неприлично царственное. А каково твое мнение о тезке?

— Об Александре Васильевич? — переспросил Саня. — Талантливый ученый, редкой душевной красоты человек, но ужасно несчастный.