— Несчастным мужчину может сделать только женщина. Что ты в связи с этим скажешь о его супруге Алевтине Кузьминичне?

— Я бы не хотел говорить об этом дерьме, — резко ответил сын.

— Саня! — упрекнул его отец. — Так — о женщине?

— Иных слов в моем лексиконе для этой особы, увы, не припасено.

— Если Тюльпанов — такой святой, а Тюльпанова — дрянь, то что же мешает им расстаться?

— Это тот случай, когда хорошее еще хуже плохого. Но смею заверить: взаимоотношения в семье Тюльпановых никоим образом не касаются милиции, — заключил Саня. Ему неприятно было вести разговор на эту тему.

— Не скажи, — не согласился с ним Иван Иванович. — Все ненормальное может породить проблемы, которыми занимается как раз милиция. Открою тебе служебный секрет: половина тяжких преступлений — на семейной почве, почти всегда в состоянии алкогольного опьянения. — Видя, как нахмурился при этих словах Саня, он поспешил смягчить свое заключение: — Я не имею в виду именно Тюльпановых. Хотя многоугольник Тюльпановы — Генераловы с острыми углами. Это по теории.

Как возмутился от этих слов Саня! Вышел из себя. Сверлит отца «ходановским» взглядом. Губы посинели. Глаза остекленели. Весь дрожит.

Что же его так оскорбило?

Сане — двадцать восемь. Совершенно взрослый человек со своим внутренним миром, со своим пониманием добра и зла. Это понимание сформировано прожитой им жизнью. Оно впитало в себя его боли и радости, обиды и милосердие. Все, что было с ним и с его близкими, даже то, чего не было, но могло бы произойти, должно было бы случиться, — все вошло в его представление о жизни и чести...

Мы не пускаем даже близких и любимых в свой внутренний мир. Разве что в минуты душевного откровения иногда приоткрываем дверцу... Иван Иванович прекрасно понимал, что каждый человек — это отдельная вселенная, о которой практически ничего не знают. Им просто не дано ее понять. Можно кое о чем догадаться по аналогии с собой. Но «я» и «ты» — это два мира из разных звездных систем...

Саня вспылил:

— В каждом доме свои мыши, своя нужда. В каждой семье — свои боли. К примеру, я до сих пор не женат. И это противоестественно. Иришке по своему характеру надо бы работать воспитательницей детского сада, но она, подчиняясь родительской воле, пошла на физмат, хотя и физика, и математика ей в наказание. Аннушка работает в книжном магазине и не читает книг, знает их только по названиям и по фамилиям авторов. Ты всю жизнь втайне даже от себя любишь не жену, а ее сестру Марину. И она тебя...

— Саня! — выкрикнул Иван Иванович, которого поразил этот выплеск, видимо, давно копившихся в сердце сына чувств.

— Что «Саня»? — с горечью ответил он. — Ты всю жизнь стремился жить по законам большой правды. Я тебя люблю. Я тобой горжусь. Но давай как двое мужчин, которые многое понимают, назовем хотя бы однажды кое-что своим именем, все назвать невозможно, иначе рухнет привычный для нас мир.

Иван Иванович почувствовал, как у него из-под ног уходит земля, на которой он до сих пор так прочно стоял. Он не мог возразить Сане ни по одному пункту. Иришка, любимица отцова, действительно выбрала не очень желанную специальность. Зато престижную! Аннушка, работая в магазине, не раскрывает книг. Она их продает, как любой другой товар: хлеб, сахар, мануфактуру... Есть дефицитные книги — их рвут из рук, есть никому не нужные, но их кто-то выпустил по каким-то соображениям, хотя покупателю они «до лампочки». Было когда-то бранное слово «макулатура». А теперь «макулатурная» литература — самая ходовая, самая дефицитная и престижная. «Неходовую» дают в нагрузку к «ходовой». Еще одна нелепость, за которую мы постоянно платим дань. Мы свыклись с этой бессмыслицей, стерпелись и не замечаем ее. Так узаконенные нелепости отравляют нам существование, придают ему уродливые формы.

Марина... Старшая из сестер...

Если бы она в свое время ответила на любовь полицая Гришки Ходана, то не Феня, шамаханская царица, была бы матерью Сани, а она.

За строптивость Гришка отправил ее в Германию. Стала рабой. Хозяин изнасиловал ее, связав вожжами. А потом... Перед приходом наших овдовевший хозяин предложил ей руку, сердце и вольготную жизнь где-нибудь в Швейцарии. Она в ответ взялась за плетку и отвела душу... За все пережитое. А хозяин-то был не из самых вредных, он привязался душой к этой норовистой русской девчонке.

Вернулась на Родину. В радостных слезах землю целовала. Но это были те времена, когда чуть ли не каждого из тех, кто возвращался из Германии, подозревали в измене Родине. Униженная и всеми отвергнутая, она прибилась к тем, кто ее в то тяжкое время обогрел и приласкал, дал кров. И стала перешивать краденое.

Они встретились: Иван, демобилизованный после участия в войне с императорской Японией, и Марина. Нет, вначале была Аннушка. Наивное, на весь мир взиравшее с удивлением создание. С Иваном случилась беда: ограбили двое, «благословив» тяжелым ломиком. О, он этих двоих не забудет вовек. Это они «сагитировали» демобилизованного старшего сержанта, вчерашнего истребителя танков, поступить на службу в милицию. Аннушка первой из всех оказалась рядом с ним, истекающим кровью.

А потом уже Марина. Колючая. Сердитая, даже злая. (А с чего ей быть добренькой?) Вся обжигающая, манящая к себе и отталкивающая.

Она спасла ему жизнь, спасла ему честь, восстала против той среды, частью которой была, и нож, предназначенный ему, полоснул по ее шее.

Уже на суде адвокат говорил о том, что Марина Крохина была случайным человеком в устойчивой группе, что она еще задолго до разоблачения преступников пыталась вырваться из воровской компании, восстала против нее. За что на Марину и покушались. Адвокат умело доказывал: судьба Крохиной — это прежде всего трагедия личности, и причиной всему — война.

Таковы были мысли Ивана, он не однажды высказывал их и следователю, и прокурору, а «обнародовал» их адвокат.

Во время одного из перерывов адвокат подозвал к себе старшего сержанта Орача:

— Закончится процесс — подойдете к прокурору, попросите разрешения повидаться с Крохиной. Я говорил с ним. Марине нужна моральная поддержка. А вас с сестрой она считает самыми близкими людьми.

Узнав о том, что Иван увидит Марину и сможет поговорить с ней, Аннушка разволновалась:

— Ваня, вы ей скажите, что я ее очень люблю.

Иван понимал: Аннушка хотела дать сестре напутствие, вооружить ее светлой надеждой, которая очень будет нужна Марине на ее трудном жизненном пути. Пять лет... Без друзей, без близких... Разве что срок сократят... Найдет ли она в себе силы, чтобы не разочароваться окончательно, не опуститься?..

Едва судебное заседание закончилось, Иван подошел к прокурору.

— Разрешите мне короткое свидание с Крохиной.

Тот мягко улыбнулся. Он знал, какую роль в разоблачении преступной группы Нильского сыграл этот высокий чернобровый старший сержант милиции, выступавший на суде свидетелем обвинения.

— Единственная просьба: о процессе — ни слова.

Аннушка дожидалась Ивана в вестибюле. Осужденных мужчин к тому времени уже увезли в тюрьму, в комнате остались женщины. Сидят на лавочке вдоль стен, хмурые, заплаканные.

Марина с Иваном отошли в дальний угол комнаты. Ивану казалось, что он слышит, как бьется девичье сердце. А может, это билось его собственное? Часто. Гулко.

Марина стояла к нему почти боком. Он все ждал, что она повернется, поднимет голову. А она продолжала стоять в неудобной позе. И он понял, что она уже никогда не сможет держаться, как все: ударом ножа ей подрезали жилу на шее, изуродовали.

«Но хоть жива осталась!» — подумал он. И был благодарен судьбе, случаю, богу и дьяволу: главное — что она жива.

— Марина!

А она все ждет чего-то, даже не пошевельнется. Не спускает глаз с Ивана. Они у нее были карими, а стали — черными, как переспелая вишня. Это их подкрасила нарождающаяся слеза.

Надо было что-то сказать. Свидание всего несколько минут. Подадут машину для арестованных и прозвучит команда: «На выход».