Её слова вызвали радость. Не сильную, но вполне различимую: Лука перестал хмурить брови, улыбнулся уголками губ и прямо посмотрел на Тен-Тен. Такахаши кивнула своим мыслям, встретив этот взгляд.

Не шестнадцать. Ему определённо не шестнадцать. Даже в её мире, где убивать учат с пелёнок, подобный взгляд встречался разве что у шиноби хорошо за тридцать. Если они доживали до такого возраста, конечно.

Но это не давало ему никакого права идти по светлому ковру в уличной обуви!

Её возмущённый вопль заставил Луку отскочить обратно к лифтам.

— А ну снимай свою обувь, живо! Ты убьёшь мой ковёр!

Лука принялся поспешно стягивать кеды, ошарашенно смотря на Тен-Тен. Но Такахаши было плевать. С чем она не могла мириться — так это с полным наплевательством на гигиену.

— Никакой уличной обуви в жилой части дома! Никогда!

— Р-раньше тебя это…

— Раньше было раньше! И раньше мы с тобой не были знакомы, морской мальчик!

Лука кивнул и осторожно отставил кеды в сторону. Держал он свою обувь пальцами, будто несчастные ботинки были ядовитыми змеями.

— Да. Не знакомы. Точно. Прости?

Тен-Тен шумно выдохнула и покачала головой. Обувь в доме — больная тема. Такахаши была воспитана в традициях страны Огня, и снятие обуви дома было одним из основополагающих принципов гигиены. Её дети, — и особенно внуки, — получившие менее традиционное воспитание, всё время пытались принести свои правила в её дом; итогом были постоянные скандалы и полнейшее непонимание. Так что Тен-Тен закричала просто по привычке, когда Лука пошёл к ней в кедах.

Она скривилась.

— Ладно. Прости. Зря сорвалась.

Лука осторожно кивнул и сделал пару пробных шагов к девушке. Не встретив никакой реакции кроме поднятой брови, он пошёл смелее.

Тен-Тен продолжила осматривать доступные помещения.

Итак, Хлоя жила, если можно так сказать, на широкую ногу. За открытыми дверьми были: забитый разными тренажёрами спортзал, которым явно не пользовались; пародия на кабинет, совсем не уютный; нечто вроде гостиной с несколькими диванами; комната неясного назначения, абсолютно пустая, но зато с зеркалами, покрывающими две стены; гардеробная, заставленная разнообразной одеждой; специальная комната для обуви; кухня, которой, опять же, судя по всему совершенно не пользовались; и, наконец, спальня. Неплохо для малолетней пигалицы. У Тен-Тен дом был меньше.

Такахаши вошла в спальню и поморщилась. Ещё один признак чужой идентичности: все стены были просто увешаны портретами, фотографиями и постерами с блондинчиком-одноклассником Хлои. Видимо, девочка была в него до беспамятства влюблена, и проявлялось это в огромном фанатизме, вплоть до обожествления. Что-то такое было с Учихой Саске, насколько Тен-Тен помнила: за бедным парнем гонялась добрая половина девичьего населения деревни в возрасте от четырёх до сорока. Кто-то по любви, другие из материальных соображений. Интересно, блондинчику достаётся так же? Тен-Тен бы посмотрела, как он улепётывает от фанатов со скоростью шиноби.

Вообще-то, Тен-Тен не понимала, почему блондинчик популярен. Во время поездки на мотоцикле Такахаши видела несколько билбордов со знакомой зеленоглазой мордашкой. Мальчишка что-то рекламировал, пытаясь выглядеть счастливым и воодушевлённым; по микровыражению его лица было предельно ясно, что парню жмут или штаны, или такая жизнь.

Ничего хорошего, короче говоря.

Учиха Саске, со всеми его детскими психологическими травмами, так и не смог принять собственной популярности и научиться жить под жаркими взглядами. Интересно, как с ними справляется мальчик с сахарной улыбкой и показанным на камеру счастьем.

Тен-Тен, — Хлоя. Привыкай, Хлоя! — покачала головой, смотря на это безобразие.

— Надо это всё вынести, — сказала она, рассматривая обилие светловолосых портретов.

— Что, смена приоритетов?

Девушка вздохнула. Лука знал Хлою, это уже ясно, как день, и Тен-Тен не хотелось давать парню ещё больше поводов для размышлений, чем есть сейчас. Поэтому она задумалась, что могло бы стать достаточной причиной, чтобы вот так переиграть привязанность к блондину.

Предательство? Ну, в каком-то смысле, но для девушки типа Хлои это должно быть что-то из ряда вон. Подобному психотипу была свойственна очень сильная привязанность, практически болезненная — не отодрать. И надо на самом деле постараться, чтобы эту связь разрушить. Очень. Постараться.

Хлоя, как казалось Тен-Тен, могла бы спускать предательство за предательством, лишь бы около неё был кто-то, к кому девушка может хорошо относиться. Блондинчик был рядом, как и рыжая «собачка». Наверняка был кто-то ещё, скорее всего из взрослых. И вряд ли это родители, потому что Тен-Тен ни в одной из комнат не увидела хотя бы одну совместную фотографию.

Наводит на печальные мысли, однако для Тен-Тен, занявшей чужое тело и чужую жизнь, это было на руку.

И всё-таки, что могло бы стать причиной, чтобы Хлоя решила убрать портреты блондинчика из комнаты, тем более так радикально?

— Он на меня фыркнул сегодня.

Лука закашлялся.

— …ты серьёзно?

Тен-Тен сама фыркнула, закатывая глаза. Конечно, нет, но причина была ничем не хуже, чем любая другая, потому что что-то по-настоящему серьёзное она придумать не смогла. Да и вообще, разум — место тёмное и сложное, и в чужих мыслях может разобраться разве что потомственный менталист вроде Яманака.

— Так ты мне поможешь или как?

— Вынести портреты Агреста?

Агреста. Отлично, только непонятно, имя это или фамилия. Тен-Тен прищёлкнула пальцами.

— Да или нет, Лука.

— Помогу, конечно. Такое раз в жизни случается, — он понизил голос, — а иногда и не случается…

Такахаши подошла к одной из стен и задрала голову. На неё смотрел улыбающийся Агреста, — интересно, правильно ли она произносит это имя-фамилию, — сверкая зелёными глазами. Тен-Тен подняла руку и кончиками пальцев коснулась контуров его улыбки.

Ей стало жаль мальчишку, чью боль так профессионально гримировали. С глянцевой фотографии на неё смотрел несчастливый ребёнок. Его грусть была в чуть опущенных плечах, изгибе бровей, сведённых в улыбке губах, бледной коже и слишком ровных уголках глаз — ни единого следа радостных «гусиных лапок». Этого ребёнка хотелось пожалеть.

Даже если бы она любила его до беспамятства, она бы ни за что не оставила всю эту запечатлённую боль в своём новом доме.

К счастью для Тен-Тен, в комнатах Хлои Сабрины не было. Вещи Буржуа, правда, оказались на месте: аккуратно сложенные, они лежали на небольшом жёлтом диванчике в спальне. Тен-Тен быстро просмотрела, что рыжая принесла, но, кроме мобильника, ничего интересующего так и не нашла. Не было даже документов, что очень удивило Такахаши. Как так-то?

Лука от предложения остаться после опустошения комнаты отказался, хотя сам при этом спросил, не хочет ли Тен-Тен, — Хлоя, — обменяться номерами. Она может и хотела бы, вот только телефона Буржуа она не знала.

— Можешь свой продиктовать, — предложила Тен-Тен, снимая последний портрет Агреста со стены. — Я запомню.

— Восемь цифр?

— Да хоть сто.

Как шиноби, Тен-Тен умела запоминать по-настоящему колоссальные объёмы информации. Конечно, команда девушки была больше нападающе-пробивной, и их не готовили как шпионов, но базу давали всем, даже последним пустоголовым болванам. Запомнить какие-то восемь цифр было легко. Даже несерьёзно: экзамен по запоминанию, который сдавала Тен-Тен, включал в себя пересказ двухсотстраничного документа, на изучение которого давалось всего пять минут.

— А свой номерок не дашь?

— Я ещё не уверена, что буду тебе звонить.

Лука закатил глаза, но сохранил доброжелательную улыбку. Коротко распрощавшись, он вышел из спальни. Тен-Тен услышала шелест дверей лифта.

Она, наконец, осталась одна.

Или ей так казалось.

В последние годы её службы Конохе шпионаж стал не столько обыденно-физическим, сколько электронным и информационным. Помимо разнообразных техник на подслушивание и подсматривание появилось невообразимое количество всяких «жучков» и камер, которые можно было найти буквально где угодно. Комнаты Хлои Буржуа наверняка были усеяны этими «жучками», хотя бы из соображений безопасности.