Со стороны дороги вошел человек, резко прервавший все раздумья и мысли Аскольда. Он был одет как оборванец: штаны рваные в нескольких местах, также потрепанная дубленка, без шапки, в сапогах, подошва которых видела далекие от этого дня времена, и удивительно, что до сих пор не рассталось со своим хозяином. Но только пояс был хорошим, на нем были не самые лучшие ножны… В руках оборванца блестел короткий меч.

Молодой воин вытащил свой новенький, блестящий меч, сделанный мастером Арнольдом. Аскольд глазами оборванца просто, показывая свой кошель на поясе, говорил: "ограбь меня, я такой богатый!" Аскольд стал решительно наступать, но услышал сзади звуки быстрых шагов и, не оборачиваясь, кинулся на врага впереди.

Незнакомец выставил меч впереди, горизонтально, на уровне груди, потом резко поднял выше, когда увидел, что Аскольд замахивается и готовится ударить сверху вниз. И Аскольд ударил, с лязгом расколов меч врага, и блестящий клинок вошел с хрустом в череп оборванца. Кровь брызнула на лицо молодого воина. Тот быстро вытащил меч. Труп упал на каменную плитку переулка с коротким тупым звуком, чуть приглушенным.

Аскольд обернулся, там был такой же грабитель, но он резко остановился и побежал. Воин не стал его преследовать, и тот вскоре исчез среди мрачных закоулков этого тихого квартала.

* * *

Они встретились в "Снежном Барсе", как и предполагалось, как и планировалось. Все прошло шумно и весело. Они выпили и хорошо поели. Позже они все восемь вспомнили о своих погибших товарищах. И уже потом они разбрелись по домам и гостиницам.

Аскольд вернулся в тот постоялый двор, где его уже ждал Рой, готовый услужить ему. Но воин уже был пьян и сыт, так что он без лишних слов поднялся к себе в комнату и там лег спать. На улице уже было темно. Облака застелили небо, и звезд не было видно… как и луны, на которую Аскольд иногда любил посмотреть перед сном, потому что та манила его.

Он просто рухнул, как мешок мяса, а не тот бесчувственный скелет, одетый в мышцы, который разрезает железом плоть людей на пол боя, в лесу, или в пустоши, не важно — где. Тот труп он оставил там, и даже не стал обращать внимания на кровь, оставшуюся на лезвии. Утром Аскольд вытрет её, затачивать меч пока нет необходимости.

С приходом света наступило то, что называется тяжелой мирной жизнью. Аскольд начал чахнуть. Но он и не ожидал, что такое может быть. Ничего не делая он просто лежал и размышлял на темы, которые обычно не затрагивал и говорил самому себе то, что боялся вспомнить или представить.

Но также быстро, как наступил некий странный застой, он исчез… Аскольд неожиданно наполнился силами. Он встал и решил прогуляться на, не слишком свежем, воздухе Варгеса. Аскольд отдернул одеяло, подскочил и буквально подпрыгнул к комоду. Он уже слышал приглушенный город, который заметно ослабел во время войны. Но на самом деле просто большинство жителей заперлись в домах или сконцентрировались в небольших парках, в верху города, ближе к горным вратам.

Желание выйти из здания все больше нарастало в Аскольде. Он быстро оделся и спустился. Проходя по лестнице, он встретил Роя и сказал ему, что не будет завтракать, но плотно пообедает, и лучше Рой поискал у себя хорошего скотча.

Выходя, Аскольд не видел ничего… Люди вдруг стали несущественны. Воин только все больше наполнялся желанием выйти куда-то за город. Но зачем? Неизвестно. Он шел по плитке, по широкой дороге, кое-где ещё стояли лавки, на половину заполненные, и это притом, что ещё не настал полдень.

Людей было мало. Среди них появилось множество бедных. На углу одного дома сидел попрошайка, один из многих, ведь было их достаточно, по нескольку на квартал, ближе к центру.

— Подай монету, милостивый сударь! — с искусственным отчаянием и жалостью говорил бедняк… весь в рванине, вонючий… поросший бородой. Хотя и сам Аскольд порядком зарос, и уже имел бороду.

— Заткнись, нищеброд! — крикнул на него в ответ Аскольд. Тогда нищий быстро ушел с того места и нырнул в переулок. На его лице был страх. Как будто его поймали за каким-то обманом или воровством.

Кстати, о ворах… Их также в Варгесе стало много. Как и разбойников. Вообще сам город стал на порядок грязнее. Нище бродили иногда даже компаниями по улицам. Иногда даже нападали на лавки. Стражники также разгуливали по городу. Но не на каждой улице. Появился контраст. Яркое различие. Где через один квартала тебя не тронут, а подальше от центра — тебя просто изобьют ради одежды, будь ты хоть чуточку привлекательнее чем обычно. А иногда и просто ради сапог, неважно каких, они нападали на людей.

Каждое утро в городе умирало чуть меньше двух десятков человек. Что было рекордно для Варгеса, где обычно было тихо и спокойно, и не больше пяти людей умирало в день. Позже число мертвецов в переулках, замерзших или сдохших с голоду, стало расти.

Аскольда такие проблемы не касались. он был вооружен, хорошо владел тем, чем был вооружен, был в достатке, по крайней мере на несколько месяцев. Молодой воин был уверен, что скоро его пошлют снова в какую-нибудь мясорубку. Где он будет снова и снова потрошить людей, протыкать их копьями, резать короткими мечами.

Время шло… настал обед. Аскольд зашел в неизвестный район города, где никогда не был. И, увидев банду нищих, у некоторых из них были ножи, вышел из этого места и пошел назад. Он подумал, что надо бы вернутся в постоялый двор, и залечь в своей комнате. Но воздух ему казался чище обычного, а солнце теплее. Небо в этот день было необычайно мягким и приятным для взора.

И тогда… по дороге назад, когда Аскольд проходил по узкому переулку, под темными крышами высоких кирпичных домов, он услышал звон колокола. Он ещё не знал: в честь чего, но уже догадывался, что случилось нечто.

* * *

Все люди шли в одном направлении. И Аскольд пошел за ними. Он шел быстро, ускоряя шаг. Глухой, короткий звук его шагов терялся в десятках, а потом и сотнях шагов. Людей становилось больше с каждым кварталом. Шум толпы все быстрее нарастал…

Позже среди людей стало тесно, и тогда Аскольд приблизился к горным вратам. он протиснулся в первые ряды, с большой силой, наступил кому-то на ноги, кого-то пихнул. Ему зверски хотелось увидеть… И вот когда он попал в первые ряды он стал завороженно смотреть.

Улица шла прямо, спускаясь ниже, огибая сады, на краю которых располагался Бастион, в десятках кварталов ниже, но все равно он был выше врат, которые вели к дороге. Сама дорога огибала вершину, плавно входя, как бы, с боку, в место, откуда можно было уже спустится, крутой суженной дорогой к низинам. Та дорого петляла по склону.

Горные врата были двумя башнями, между которыми была арочная перемычка, арка служила вратами. Башни были толщиной в небольшой дом, высокие. Несколько окон-бойниц по кругу было в них. На их вершинах были округленные помещения, под крышей, конусообразной, приземистой. Внизу башню поддерживали мощные сваи. В два ряда дома шли по обе стороны улицы, не слишком богатые, но не портящие этот момент.

Несколько сотен солдат, порядочно измученных в тяжелой войне, шли счастливые. У кого-то не было ноги, руки, глаза, или кисти, кто-то хромал… кого-то несли на щите. Кто-то шел целый… таких было меньше. В основном было много раненых, калек… Но не так много осталось лежать в лесу… в траве, глазея в стволы деревьев стеклянными глазами, мертвыми. Их уже должно быть ели падальщики, или кто-то другой. Может изголодавшийся одинокий волк вдруг решил отведать мертвечины.

Те люди, заколотые, или раздробленные булавами, или же порубленные топорами, все в сквозных дырах от копий… лежали в лесу и не видели этого знаменательного, торжественного момента. Никто их даже не оплакивал в тот день. О них вспомнят позже.

Сотни избитых шли, а перед всей толпой. Один харизматичный, рослый командир, сотник, как понял Аскольд, вел за собой, на цепи, избитого, всего в крови, одетого в рванье, местами виднелась голая кожа, заросшего масляными жирными волосами, грязного варвара. Дикарь еле волочился. Его колени подкашивались, он шел лениво. Бессилие выражалось в нем, просто воплощалось своим ужасом. Он как живая боль и страдание. Лицо его говорило о желании умереть, в любой момент он мог бы просто упасть. Но его не будут бить до смерти. Он нужен живой. Иначе его бы не тащили так помпезно.