– А вот и мой дом. Видишь, он недалеко от порта. Но, современный. До сегодняшнего дня я любила только то, что построено в последние годы. И меня поразила библиотека, что ещё с 36 года так разительно отличается от всего своего окружения. Но, ещё больше мне захотелось побывать у тебя дома, в старом городе. Я ведь пару раз проходила мимо него, не решаясь зайти во двор.

– Мы встретимся завтра?

– Мы встретимся в институте, – улыбнулась ему.

– Это не то. Мы в разных группах.

– Мы можем ездить вместе домой и в Питер.

– Ты каждый день ездишь домой?

– Да.

– А я поселился в общаге. Но, теперь понимаю, как был не прав.

– Не прав, – улыбалась Инга. Как много узнала сегодня.

Улыбнулся ей в ответ, так же многое открыв для себя в этот день.

Так и не смог поцеловать её в тот вечер. Не шёл, буквально бежал домой, от нахлынувшей волны необъяснимого счастья, стараясь, как можно выше подпрыгивать под деревьями, в попытке сорвать с них листья.

Понимал – это она, та женщина, с которой ему хочется быть вместе.

Не стоило всё же ему тогда, будучи подзадоренным товарищем, идти на поводу у своей страсти. Ведь не прошло и полугода, как покинув отчий дом изменил своему слову, ещё в Амстердаме.

– Никто об этом не узнает, если сам не будешь трепать, – словно в продолжение вчерашнего разговора успокоил Пауль наутро, когда, радуясь своей победе над очередной давно уже побеждённой другими мужчинами девушкой, нашёл Якова на сеновале.

Шумно, словно спугнутая газель, вырвалась из-под тут же упавшей на ещё тёплое сено руки Якова девушка, на ходу поднимая свои разбросанные вещи.

– О чём? – приходил в себя Яков, после крепкого сна, не заметив; только, что рядом с ним спала та, кто теперь, забившись в угол надевает юбку, отряхивая босые ноги от прилипших соломинок.

– Ну, раз не о чем, так и того лучше, – не обращая внимание на спускающуюся по крутой деревянной лестнице вниз девушку, закрыл тему Пауль. В глубине души был рад, и в этот раз оказался прав. Будучи старше Якова, знал; пока мужчина вдали от дома – волен поступать так, как считает нужным. Всегда радовался подтверждению его мнения, видя; не одинок в этом мире. И сегодня утром, после многочисленных споров, убеждений и усмешек во время многих застолий в конце рабочей недели, по пятницам, наблюдал очередную свою победу. Ведь только благодаря ему друг Яков, что был родом практически из одних с ним мест, лишился девственности, как он часто выражался.

Сильно болела голова. Плохо помнил, что случилось ночью. Но, теперь, кажется начинал понимать почему уехал не обвенчавшись с Агнезэ. Словно знал заранее; именно так и будет – не настоял на венчании. Но, может, всё же побоялся её родителей? Нет, дело не только в этом. Он может бросить свою невесту, не испортив её, среди множества отчаянных мыслей, проносящихся сейчас во время пробуждения в его голове яркой вспышкой блеснула и эта, страшная!

Словно кольнула его в сердце. Он никогда не вернётся к Агнезэ, вслед за ней пришло ещё более безысходное понимание произошедшего.

– Ты не проболтаешься? – потянулся за штанами.

– Вот ещё! Мне больше делать нечего. Пойми, главное же не в том, что у тебя сегодня ночью была какая-то женщина.

– А в чём же?

– В том, что ты стал мужчиной.

– Не неси чушь!

– Да. Именно мужчиной. И с тобой теперь гораздо интереснее пить. Кстати, с тебя, как с победителя, выпивка.

Молча спускался вниз. Не спорил. Да и к тому же так сильно болела голова, что действительно требовалось залить эту боль пивом.

По прибытие в Россию Яшка какое-то время оставался при яхте. Но теперь не Лютеранки, а пышногрудые, православные красавицы привлекали его внимание.

Милая его сердцу Агна вспоминалась реже. Начал забывать её фигуру, да и не видел её обнажённой, чтоб запомнить индивидуальные черты. Не было в его памяти ничего кроме пронизывающих насквозь своим взором глаз. Видел множество разных. Карие, светло голубые с серым отливом, даже с намёком на зеленоватый оттенок. Но, не в самом цвете таилась тайна, всё ещё позволяла сохраняться невидимой нити, связавшей их сердца. Не устояв один раз, теперь уже не пытался сопротивляться. Просто плыл по волнам жизни, сулившей ему многое, но теперь не могла ничего гарантировать в отношение того, что прежде обещал себе сам.

Ещё с юных лет, до мельчайших подробностей помнил отцовскую лодку, что была прежде, и ту, новую шняву, которую иногда выводил в море сам. Сроднился с этими, первыми в его жизни судами, закрыв глаза мог передвигаться по ним, словно наяву. Так же и женщины должны были оставаться в его памяти, всеми своими индивидуальными особенностями. Но, этого не происходило, даже если с какой-то из них и складывались отношения, впрочем, всегда заканчивалось разлукой.

Надоедали ему.

Но, почему всё же помнил Агнезэ, так, будто раздевал её, укладывая в постель рядом с собой? Неужели то, что выдумал сам про её тело было не просто явью, но и запало в его память навсегда. Ещё не большая, тугая грудь, чувственно вздымалась от прерывистого дыхания, на гране обморока, что пугало его. Всё это теперь воспринимал совершенно иначе, но, видя подобное у других женщин не принимал, выискивая схожести внешние, коих естественно не было, да и не могло быть. Может именно это и заставляло жить миром своих фантазий, будучи воплощенны в жизнь, выглядели куда реальнее и чувственней, чем окружающая, кажущаяся вульгарной реальность.

Молодой царь был занят делом, решая окончательно и бесповоротно вопрос со ставшей за время, проведённое на чужбине, немилой ему Евдокией Фёдоровной. Будучи выбранной без его согласия матерью, была ненавистна. Тем более сейчас, когда вернулся в Россию с великими планами по уничтожению всего, как он считал ненужного, являющегося балластом в предстоящем плавании по водам больших побед.

Как сор с корабля смахнул в монастырь и свою, честно дожидавшуюся его жену. Чувствовал в себе силу, не нуждался в поддержке рода Нарышкиных, что так важны были его матери. Для того и вернулся, чтоб прекратив придворные интриги, навсегда забыть о конкуренции со стороны. Только один имел право на передел страны, был полон сил и ненависти ко всему русскому, что прежде только лишь раздражало, теперь же бесило, не оставляя места в голове здравому смыслу. Иногда, в припадках необъяснимой злобы сам себя боялся. Но, никогда даже и не думал останавливать гнев в попытке сдержаться, не совершив лишнего зла.

А, было ли лишнее, и где та грань, за коей оно начинается?

Давно обсуждал с Лефортом идею строительства нового, своего города, что будет далёк от надоевшей, презираемой теперь им Москвы. Да и не город это был для него, а, скорее некая резиденция, должная стать центром его, новой России, построенной на фундаментах древней Руси. Оттуда, из неё, с помощью своих союзников, Англии и Германии хотел расширять территории нового, своего государства, что хоть и стало для всех впоследствии великой Россией, для него прежде всего было собственным, любимую сердцу часть которого отвоевал у Шведов.

Но, где, на каком месте должен пасть его выбор? Сомневался.

Архангельск? Не слишком ли далеко от Москвы? Но, к чёрту эту большую деревню, со всеми её бесчисленными тётушками и дядьками, являвшимися ему родственниками. Ненавидел её, как напоминание о своих предках, коих стыдился, как можно скорее желая всеобщего признания как европейца.

Ниеншанс? Пожалуй, что это место будет получше. Там не слышна была Русская речь. Чухонцы на своих многочисленных, где Ингерманландских, а где и Карельских, похожих между собой наречиях ублажали его, уставший от Русского слова слух. Со своими соратниками же, общался по-немецки, иногда, в исключительных случаях переходя на Английский, который знал плохо.

Но, для этого следует изгнать Шведов. Задача не простая. Чёрт возьми, куда бы ни сунулся, везде, подобно паутине, таилось гнилое прошлое, с многими ошибками и последствиями нерешительности Рюриковичей. Ненавидел этот род, только лишь за то, что знал; в нём слишком много Русского, точнее присущего той средневековой Руси, которую, как считал; именно ему предстоит выжечь калёным железом из России, как хотел теперь называть все те земли, принадлежавшие ему.