Что может она услышать от отца нового, задумалась на секунду остановившись перед родительской спальней, пройдя через гостиную, где сидя в кресле смотрела фигурное катание по телевизору мама. Скорее почувствовала, чем поняла в этот момент; где-то в глубине её сознания уже сформировано то страшное решение, что в любой момент готово попроситься на поверхность бытия, превратившись в действие. Неужели ей придётся всё же воспользоваться тем, что вынашивала в себе последние годы, буквально с первого дня после их свадьбы, что была лишь формальностью, требующейся для признания отцовства будущего ребёнка.

Стало страшно. Нет, скорее неприятно от этой испугавшей её сейчас впервые осознанной так ярко мысли. Взялась за ручку двери. Открыла её не постучав.

Отец лежал поверх покрывала, на кровати, прикрыв лицо книгой.

Медленно убрав, положил рядом с собой, загнув краешек листа, захлопнул, прикрыв сверху рукой, словно не желая, чтоб прочла название. Ничто не должно отвлекать сейчас от сказанного.

Поднял на лоб очки, посмотрел вопросительно на дочь. Так, будто первым ждал ответа от неё. Она так же ждала.

– Не хотите снять квартиру? Денег я дам.

– С чего ты взял?

– Показалось, у вас в семье, что-то не ладится.

Инга молчала.

С самого первого дня после переезда в Выборг ждала перевода отца в Ленинград. Но прошло уже почти восемь лет. Подумала, сейчас позвал для того, чтоб сказать об этом. Там, в большом городе, может и хотела бы снять квартиру, но не здесь. Долго живя этой надеждой готова была терпеть многое ради цели, поставленной перед собой. Крупный город манил её. Засыхала словно забытый цветок в провинции. Все эти годы не забывала о том, что если имеется само желание, то и пора обязательно наступит.

Была готова к этому. Но отец разочаровал своим предложением.

– Молчишь… – как всегда немногословен был отец.

– Мы снимем квартиру сами, – скорее из духа противоречия, чем по собственной воле, заявила Инга.

Взял книгу, открыл. Очки упали со лба. Не тратя много времени на поиск заложенной страницы, продолжил чтение.

Войну встретил Степан Григорьевич в Эстонии.

Минный заградитель, на котором служил срочную службу, хоть и был приписан к Таллинскому порту, базировался на Сааремаа. Не раз бывал в увольнительной в Курессааре.

Никогда ранее не мог и представить себе, что существует такое понятие, как островитяне. Привлекали к себе его внимание. Присматривался к местным жителям, улавливая в них присущие и ему черты.

Не многословие.

Но, его, прежде всего заключалось в деревенском воспитании. Мама оставляла часто одного дома в маленьком загончике, что на зиму занимала козочка Янка, кормившая семью молоком. Был первым ребёнком, братья появились позже. Отец так же уходил на работу. Спрос на его опыт был повсеместен. Плотник в начале двадцатых ценился, не менее кузнеца.

За ним изредка присматривала бабка Леся, что жила одна, оставшись после первой мировой без детей и мужа. Заходила изредка. Потому весь день, с раннего утра и до вечера был один. Начал говорить поздно. Помнил, как окружающий мир ассоциировался не со словами, а с предметами, окружавшими его.

Первое слово было – сам.

Казалось – именно с того момента, как произнёс его, так и сформировался, как человек.

Среднего роста, возможно даже и слегка выше его, девушка продавала по выходным на центральной площади пирожки. Покупал себе парочку, когда проходили мимо с товарищами, гуляя по городу. Русский в этой глухомани никто не знал. Но, какое-то понимание обнаружил в её взгляде. То, что присуще лишь тем, кто не знает слов. Возможно немые общаются так же, глазами, даже если и прибегают к языку жестов, только ради лёгкой выразительности способствующей улучшению понимания.

Знал её уже недели две, когда впервые решился спросить имя. Но, как же сказать об этом?

Дождавшись увольнительной, слегка отстав от своих, Сняв бескозырку, показал ей её изнутри, где спичкой, смоченной в растворе хлорки были написаны его инициалы и фамилия. Затем, указав на себя пальцем, сказал:

– Степан.

– Инге, – ответила голубоглазая девушка.

На неё никто, кроме него не обращал внимания, считая слишком крупной для того, чтоб заводить с ней знакомство. Наверно интуитивно боялись получить сдачи за невольную обиду, что могли причинить.

Моряки – народ ветреный. Нынче здесь, завтра там.

Но у него с ней дружба получилась. Проводил целый день подле неё. Сперва дожидаясь пока продаст пирожки. Затем, осмелев, помогая в торговле. Но распугивал покупателей своей формой. Поэтому держался в стороне, наблюдая, как постепенно опустошался лоток Инге. Потом провожал до дома.

Хоть и жила на окраине, но из-за малого размера городка идти приходилось не долго. Не спешили. Молчали о многом, выражая мысли глазами и жестами. Вскоре решился пригласить её на танцы. Не боялся местных, так, как знал, полон товарищами клуб.

Когда же в одном из амбаров открылся кинотеатр, ходили туда. И, не имело значения, что за фильм показывал киномеханик. Главное заключалось в Инге, что за месяц стала намного ближе ему. Теперь уже знал кое-какие слова по-эстонски, впрочем, научив её по-русски. Но, так же не требовались они им. И без них всё больше становилось ясно; несмотря на удалённость его родных мест от её, будто созданы друг для друга.

Не меньше чем Степана её голубые глаза, притягивали к себе его карие, манили глубиной и непознанностью.

Теперь уже провожал не до калитки, а и приглашала в дом. Познакомила с родителями. Пару раз обедал у них. На карте, что висела в гостиной показывал, где его дом.

На корабле подшучивали над ним. Говорили; демобилизовавшись все уедут по домам, один лишь Стёпка и так дома. Не обижался на них. Шутили не со зла. Может даже и рады за него. Но были и те, кто не понимал, как можно найти себе жену в чужой стране, где никто не знает по-русски. Не обижался и на них. Ибо решил для себя – Родина там, где ждут. Но ждали и дома. Не мог определиться, справится ли с тоской по отчему дому, родителям.

Война прервала, практически сформировавшееся в его голове решение.

Завтра сделает ей предложение. Ложился спать погладив с вечера парадку.

Сирена, являющаяся сигналом тревоги разбудила команду в половине пятого утра.

Так и не удалось побыть с Инге в тот день. В увольнение никто не был отпущен. Но уже, когда отдавали швартовый наблюдал с борта минного заградителя свою Инге. Стояла на берегу, всего метрах в пятидесяти от него. Не кричала, знала; всё сможет прочесть на её лице. И оно говорило ему о многом.

– Я вернусь за тобой! – сказал неимоверно длинную фразу Степан.

– Я буду ждать! – ответила Инге. И её слова, хоть и прозвучали уверенно, не могли скрыт, что чувствовало её сердце. А оно говорило ей – никогда больше не увидит своего Стиепани, как привыкла называть его.

Покидала его война по морям. Сам не знал, как остался жив. Не вернулся на остров. Встретив Зинаиду Матвеевну, женился. Может и не было любви у него к Инге, но дочь свою назвал в честь неё. И не тоска по потерянному счастью отобразилась в этом имени, а память о том не многословии, что теперь всё же не хватало ему.

– И всё же Лерка наверно тебе рано ещё читать эту книжку.

– Это не книжка! Не книжка! Я знаю, что такое книжки. А, это письмо.

– Это не письмо. Я говорил тебе. Когда человек пишет книгу, плод его стараний называется рукописью. Потому что написан рукой.

– А, зачем же тогда печатные машинки?

– Чтобы буквы стали отчётливее и не надо было разбирать чужой подчерк.

– Тогда тоже рукопись?

– Да. Ведь напечатано руками.

– Читай же! Читай!

Давно собирался начать читать дочери по вечерам прадедушкину рукопись. Но, всё ждал, когда та подрастёт. Думал не воспримет события, описанные в ней должным образом. Хоть и жалел, что прежде не сумел напечатать на машинке рукописный текст Якова Карловича, так и не взялся за такое незнакомое ему дело и сейчас.