– Но, позвольте, когда корабль тонет, погибают не только крысы, не успевшие убежать заранее! – невольно вырвалось у него.

– Именно! Но, всё же не хотелось бы себя приравнивать к ним.

Состав резко дёрнулся. Так никогда прежде не трогался паровоз с места. Машинисты старались всегда делать это, как можно ласковее и щадяще, порою получая даже чаевые за мягкую езду от изнеженных пассажиров, не ленящихся послать перед отправкой, на паровоз своего посыльного. Но, сегодня, явно не имелось в поезде того, кому требовалась эта мягкость, так, как приоритетнее всего считался теперь сам факт попадания на поезд. Остальное уже второстепенно. Людям важнее всего было добраться до цели назначения в тепле и живыми. Остальное не так волновало.

Поездка в Финляндию началась для Рерихов неудачно. Чуть не утонул с женой, переезжая озеро по слабому весеннему льду. Позже записал в своём дневнике: "Ранней весной 1907 года мы с Еленой Ивановной поехали в Финляндию искать дачу на лето. Выехали еще в холодный день, в шубах, но в Выборге потеплело, хотя еще ездили на санях. Наняли угрюмого финна на рыженькой лошадке и весело поехали куда-то за город по данному адресу. После Выборгского замка опустились на какую-то снежную с проталинами равнину и быстро покатили. К нашему удивлению, проталины быстро увеличивались, кое-где проступала вода… мы, наконец, поняли, что едем по непрочному льду большого озера… лошадь чуяла опасность и неслась изо всех сил. Местами она проваливалась выше колена, и возница как-то на вожжах успевал поднять ее, чтобы продолжать скачку. Мы кричали ему, чтобы он вернулся, но он лишь погрозил кнутом и указал, что свернуть с ленточной дороги уже невозможно. Вода текла в сани, и всё принимало безысходный вид. …Среди разных пережитых опасностей крепко помнилось это финское озеро".

«Сегодня едем в Гельсингфорс и Або» писал в письме брату Николай Константинович. Находясь в путешествии по Финляндии, особое внимание уделил Южной Карелии. Там же предлагал ему посетить Кексгольм, Коневец, Валаам, Сердоболь.

В Кексгольме было очень раннее лето. Вспоминала эти дни сейчас, как давно ушедшую сказку. Будто не с ней это происходило. Ещё совсем подросток, Лизавета увлекалась живописью, и тот факт, что семья Рерихов остановилась в их доме сильно обрадовал всех.

Перед отплытием на Валаам прожил у них в доме неделю. И, после возвращения, полон впечатлений, писал по сделанным эскизам работы побольше. Его сыну Юре, было к тому времени всего пять лет, Святославу три. На восемь лет младше Лизы. Не особо привлекал её внимание. Но, приходилось уделять ему время, как младшему в доме.

В тот день, когда пытались писать маслом вместе с Николаем Константиновичем на веранде, заранее заручившись обещанием не тревожить его глупыми вопросами, ответственность за это возлагалась на Лизавету, как старшую среди детей. Святослав к краскам не был допущен.

Юра Рерих рисовал по-детски, но ярко. При этом, несмотря на свой возраст умудрялся не пачкаться красками. В нём уже наблюдались все задатки художника. Лизавета, хоть и брала уроки живописи, но не настолько хорошо умела пользоваться кистью, чтоб о её работах можно было сказать – они интересны. Но, процесс проявления на холсте частей натюрморта, или пейзажа, рисуемого с натуры, вдохновлял её, придавая энергии.

Исподволь наблюдала за тем, как рисует художник. Заметила – невольно копирует его манеру резко, нервно вытирать кисть. Но, не стала намеренно искать свой собственный способ делать это. Нравилось повторять за ним. Даже сами мазки, густые, смелые, но, неспешные, наносила как он. Представляла себя сейчас настоящим, известным художником. Для неё это скорее игра, чем процесс рисования. Но, была ещё ребёнком, и в своих играх взрослела.

Юра не копировал движений отца. Он, словно сам был уже сформировавшимся художником, вырисовывал некую каляку-маляку, нисколько не заботясь о схожести со стоящим перед ними натюрмортом, скорее упиваясь возможности применить как можно больше цвета.

Многое привлекло внимание художника в поездке по Финляндии. Видел среди её природы, народных обрядов, истоки Русской древности, той, что имела общие индоарийские корни. Поразило наличие праздника Ивана-Купала, дня летнего солнцестояния. Участвовал вместе с карелами в нём. Жёг костёр, что назывался здесь кокко. Отобразил в последствии, как «солнце танцует над озером».

С детства увлекался живописью, затем, в юности заинтересовался археологией, историей, культурой России и Востока. Участвовал в раскопках в Новгороде.

Понравилась обстановка гостеприимного дома. Особенно его хозяева, с удовольствием принявшие его семью у себя.

Если бы знал, как рада была заполучить Торбьорг Константиновна в своём доме подающего надежды, талантливого художника. Случайно узнав от дальних знакомых в Выборге, что Николай Константинович собирается путешествовать с семьёй по Южной Карелии, проявила всю смекалку и энтузиазм, буквально заманив к себе музыкой. Понимала; о её домашнем музицировании знают многие люди, принадлежащие к близкому кругу.

Из-за такой мелочи, как количество комнат не переживала. Для того, чтоб разместить всю семью художника места хватало.

По вечерам играла на рояле. Все собирались в гостиной. Здесь, в Кексгольме совершенно иначе воспринималась знакомая музыка.

– Вы прекрасно играете, – поцеловал руку Торбьорг Константиновне. Добавил: – здесь, на севере совершенно иначе звучит музыка. Но, нет ли среди ваших пристрастий каких-либо произведений Сибелиуса?

– Безусловно есть, – стараясь не показывать вида, что их гостю удалось затронуть близкие ей темы, обрадовалась баронесса, глядя в его будто слегка грустные, задумчивые глаза. В них проявлялась лёгкая, еле заметная улыбка.

– Прошу вас, сыграйте, что-нибудь, – умоляюще всматривался.

– Мне было бы приятно поделится с вами своими музыкальными пристрастиями. Тем более, что некоторые из его произведений мне дороги благодаря неповторимости передачи звучания севера.

На какое-то время воцарилась тишина. Торбьорг Константиновна перебирала в памяти то, что могла сыграть без нот. Но, всё же не рискнула, попросила дочь:

– Лизонька, будь добра, принеси мне, десять лирических пьес, опус 24… или нет. Постой. …, Пожалуй, лучше Сонату F-dur, опус 12.

Через минуту, Лиза сидела рядом с матерью, готовая переворачивать ей страницы нотной тетради.

Солнце касалось горизонта, когда начала играть.

В большое окно гостиной, вдалеке, сквозь деревья, за полем была видна Ладога. Вечерние облака скользили над водой, Безветренная погода, не предвещавшая бури, словно бы вторила самой музыке.

Ощущал себя частью этой незнакомой ему ранее природы. Как же мог жить ранее не зная красоты местных шхер, гранитных скал, из которых были вырезаны многие колонны того города, где родился и вырос. Но, ещё в юности проявился интерес к истокам, к тому с чего начиналась Россия. Древний Новгород, Рюриково городище, где участвовал в раскопках. Всё это развивалось в нём, росло вместе с ним, требовало новых и новых знаний, что воплощались в виде творчества. Которое, как теперь, после многих посещённых им финских городов, знал никогда не будет прежним.

Теперь понимал, тянет его всё дальше и севернее – тишина. Она начинала проявляться в его эскизах. Искал её не для того, чтоб придать картинам минимализм звучания. Нет, прежде всего хотел подчеркнуть ею сдержанность местных пейзажей, контрастирующую с яркостью цвета весенних цветов, заката солнца, горящих костров, дикой, не сломленной ещё людьми природы.

Сейчас, когда слушал музыку, думал; много силы и любви к свободе таится в местном народе. Одного только того Финна, что благодаря своей лихости, граничащей с необузданной свободой, хорошо скрываемыми за молчаливостью и угрюмостью, хватило ему для того, чтоб понять силу этой, плохо знакомой ему ранее нации.

Спешил. Много работал. Казалось; не успеет ничего из того, что было задумано, и теперь перерождалось в своих замыслах, становясь ещё обширнее, необъятнее и от того нужнее ему.