Соборное творчество проявляется, наверное, во всём, что наполнено светом и духовным смыслом. Во всём, что собирает нас вместе, а не разъединяет. Во всём, что направлено на помощь человеческой беде, человеческой боли. Во всём, что даёт нам силы к развитию, а не истощает их.
Это так просто, что кажется полной банальностью. Но ощущение банальности исчезает, когда сознаёшь, какие огромные человеческие усилия направлены в противоположную сторону: на идеологический сепаратизм человечества, на недальновидное утверждение корыстного индивидуализма, на отгораживание от духовных проблем, на отвлечение от них с помощью бесконечного разнообразия развлечений. Противостоять духовной эрозии – не банальность, а современный творческий героизм, заметно отличающийся от пещерного, античного или средневекового героизма. И само это отличие внушает надежду.
Духовное творчество и духовное мужество существовали всегда. Но чем пестрее, чем лабиринтнее становится мир, тем больше мы нуждаемся в объединении вокруг людей с полётными свойствами.
Возвращаясь к церковной соборности, можно применить к ней всё то, что вывело нас за её пределы. Церковь, которая сосредоточилась бы только на соблюдении догматов и обрядов, зашла бы в тупик, потому что жизнь продолжается и требует обновлённого отношения к обновлённой реальности. Церковная соборность всегда нуждается в творчестве, в творческом развитии, хотя церковь как корпорация не всегда в достаточной степени сознаёт эту потребность. Тогда творческие импульсы прорываются стихийно, приводят к внутренним конфликтам, а иногда и к расколам. Об этом чуть ниже.
Позже мы снова коснёмся и темы творчества – уже в более личностном ключе.
Но не будем забывать, что в творчество отдельного человека всегда вовлечены другие люди. И те, к кому оно обращено, и те, кто повлиял на творческую личность, и даже те, кто не обращает внимания на это творчество. Вся наша жизнь соткана из творчества. А уж замечаем мы нити этой ткани или не замечаем – зависит от нашей зоркости.
Соборная жизнь
Различные стороны соборности, которые здесь затронуты, подводят нас к мысли, что это явление достаточно цельное и по масштабам своим отвечающее общей жизни человечества. Можно было бы говорить, соединяя эти стороны, о явлении общечеловеческого соборного сознания, но это уведёт нас далеко за пределы религиозной темы, прежде чем мы придём обратно.
И всё-таки нельзя не сказать о том, что и у человека и у человечества существует глубинное влечение к соборной жизни, которое проявляется самыми разнообразными способами. Об этом свидетельствуют, например, многочисленные утопии, литературные или социальные, и те волны неравнодушных откликов, которые не могут улечься долгое время после возникновения каждой из них.
Можно вспомнить и про инстинктивный коллективизм, про естественную потребность в единомышленниках. Многое, очень много располагает людей к единению – от бытового уровня до высших взлётов сознания.
Влечение к соборной жизни созвучно и представлению о церковности, о принадлежности к церкви как к единому организму, живущему общей жизнью, а не только как к корпорации или к союзу единомышленников. В той мере, в которой церковь отвечает этому стремлению, она является чудесным островком реальной утопии в мире, тоскующем по утопиям неосуществимым.
В той мере, в которой церковь отвечает этому стремлению…
Но можно попробовать сказать иначе: в той мере, в которой человек полон этим стремлением…
И тогда вдруг окажется, что соборная жизнь осуществима. Окажется, что она доступна в любой момент – на уровне личного отношения к ней.
Эта реальная соборная жизнь не идеальна и не проста. Это жизнь, ради которой можно терпеть неизбежные житейские неудобства соседства друг с другом. Если такого терпения не хватает у другого, пусть хватит терпения, понимания, доброты и чувства юмора у меня самого. Хотя бы на сейчас, хотя бы на сегодня, а там, может быть, и на завтра…
Формулировка "личная соборная жизнь" парадоксальна по самой постановке вопроса, по самому сочетанию слов "личная" и "соборная". Но разве не парадоксальна любая жизнь? Парадокс пробивает стену невозможности.
Может быть, личность как раз созревает за счёт того, что индивидуальным образом усваивает соборный опыт. И присоединяет к нему свой.
Личная соборная жизнь – это не воображаемая благость, а постоянная работа по перераспределению напряжений из поперечных в продольные, по переводу внутренних трений в энергию подъёма.
Личная соборная жизнь – это восприятие каждого человека как своего учителя, вольного или невольного. Каждый человек-учитель показывает мне возможный путь или обозначает (может быть, даже своей плачевной судьбой) тупик или трясину.
Личная соборная жизнь – это поиски смысла во всём, с чем тебе доводится иметь дело, в отношениях с каждым человеком, с которым тебя свела судьба. Не всегда это окончательно достигнутое состояние, твёрдая расположенность к соборному существованию. Скорее, постоянное расположение себя – к соборным переживаниям, к соборному мышлению, к соборному творчеству.
В некоторых научных работах, опережающих своё время, говорится о такой космической связи живого, которую можно интерпретировать как соборность на биологическом уровне. Но дело не в том, КАК всё это происходит, а в том, чему мы открываемся, а от чего бронируемся.
Сказка про возвращение
Случилось это не на нашей планете, а на какой-то совсем другой, ужасно от нас далёкой. Может быть, это даже в другой вселенной случилось, но вполне могло случиться и в нашей. Мало ли в ней неизвестных уголков…
На этой планете все жили одним народом, одной страной. Очень дружно жили. Наверное, благодаря Кристаллу. Он был один на всю планету – этот Кристалл, – и все им очень дорожили. Огромный, сверкающий, светящийся, он находился в прекрасном дворце, который выстроили для него ещё в древние времена. Каждый считал большой радостью время от времени посетить этот дворец. Говорили, что лучи Кристалла каждого пропитывают бодростью и добротой. И все знали, что это общий Кристалл. Никто никогда не пытался завладеть им для себя.
Но вот однажды на этой планете было сделано историческое изобретение: летающая тарелка. Стоило сесть в неё, захлопнуть крышку и ткнуть пальцем в карту на специальном пульте, как тарелка оказывалась точно в том месте космоса, куда ткнул твой палец. А если не ткнуть, а вести пальцем по карте, то тарелка летела как раз по линии, которую вёл палец. Вот почему её назвали летающей. Зря. Надо было бы называть возникающей. Ведь она позволяла тебе возникать, где захочешь.
Такую тарелку оказалось очень просто смастерить. Так просто, что скоро у каждого была своя тарелка. Вот только все эти тарелки были одноместными: сделать устройство на нескольких человек было невозможно. Если вместе лететь, то каждому приходилось садиться в свою тарелку. Но всё равно вместе плохо получалось. Трудно разным людям абсолютно точно в одно и то же место пальцем ткнуть. В общем, поодиночке летали. Но летали все без удержу.
Ещё бы! Весь космос теперь был для них открыт. Лети куда хочешь. А если понравится, так и живи где хочешь. Столько всего повсюду интересного! Столько необычного! Столько прекрасного!… Переносишься с места на место, на свою планету не успеваешь и заскочить. Если случайно со знакомым и встретишься, то всё на лету, некогда и словом перемолвиться.
И вот представляете: со временем на всей планете остался один только последний житель. Какой-то неприметный человечек, никто даже и не помнил, как его зовут. Так и говорили о нём при мимолётных встречах: Последний, – вот и всё.
