«У нас везде и во всем сноровка. К примеру, мне очередь в караул, в разъезд или в табун верблюжий. В таком случае товарищи не допустят меня ни до какой работы, чтобы я не утомился и, пуще всего, чтобы не взопрел: буран и мороз сейчас пронижут того человека, который взопреет. То же и насчет пищи. Товарищи покормят по горлышко; любой кусочек мясца подсунут, себя обделят. А для чего? Для того, что человека с сытым брюхом и мороз уважает, не так уж донимает, как голодного: не сможет, значит. А вот насчет солдатиков нельзя этого сказать, всяк думает о самом себе. Да что солдатики? Оренбургские казаки, что были в походе, и те в этом случае не лучше солдатиков. Варят, например, кашу артелью, а мясо порознь, то есть каждый казак привяжет к своему куску — кто нитку, кто мочалку, а после, когда дело дойдет до еды, поднимут спор, шум; один кричит: "Это мой кусок!", а другой ему в ответ: "Врешь, это мой!" И грех, и смех: право, не лгу!»

Несмотря на полную неудачу, поход Перовского все-таки принес пользу русскому делу. Долгое пребывание отряда на Эмбе имело такой вид, что войска как будто приготовляются к новому походу. Испытав уже силу нашего оружия под Ак-Булаком, хивинцы этого боялись, и хан Аллакул увидел, что нужно смириться. Он издал фирман (приказ), которым запрещал всем подданным под страхом смертной казни грабить и полонить русских. Затем он освободил всех невольников. Каждый пленник получил от хана по золотому, по мешку муки и по верблюду на двух человек. Еще велел передать Перовскому, что он, хан, готов исполнить все требования русских. Действительно, в половине августа прибыл в Оренбург корнет Айтов, тот самый, который сопровождал транспорт с верблюдами. Еще через несколько дней явилось 416 пленников, в сопровождении хивинца Атаниаса. Им устроили радушную и торжественную встречу: сначала отслужили молебен, потом угостили обедом. Почти весь город собрался на площади. В седом согбенном старце иная старушка узнавала своего красавца мужа, уведенного в Хиву 25 лет тому назад; в больном искалеченном парне по какой-нибудь примете мать признавала похищенного у нее ребенка. Много было радостей, еще больше слез. В конце того же 1840 года прибыли и остальные русские пленные, так что в Хиве осталось несколько десятков, которых принудили принять мусульманство: они сами не пожелали вернуться. С своей стороны и Перовский вырядил в Хиву посольство, которому удалось выговорить, чтобы наши купцы могли во всякое время наезжать в Хиву, держать там свои склады, даже нанимать землю для посевов.

С той поры хивинцы как будто поняли, что худой мир лучше доброй ссоры; когда же они стали забывать это мудрое правило, то пришлось им еще раз напомнить, что безводная пустыня — ненадежная защита от русского солдата, который проходит ее и в знойное лето, и в студеную зиму. Этот третий и последний поход был совершен уже недавно, можно сказать, на нашей памяти, когда русские войска наступали не с одной стороны, как бывало прежде, а одновременно с трех: от берегов Каспия — так же шел Бекович, потом из Оренбурга — примерно путем Перовского и, наконец, новым путем — с берегов Сырдарьи. Таков был завет Великого Петра. Но, чтобы его исполнить, пришлось втянуться в степи, выдержать долгую 20-летнюю войну и разгромить Кокан да Бухару, два среднеазиятских владения, прикрывавших Хиву со стороны Сибири. Подвиги русских войск в этих далеких странах увенчались завоеванием обширной страны, известной ныне под именем Туркестана: о нем речь впереди.

Обширная полоса земли от берегов нижней Волги до реки Тарима и от низовьев Амударьи до реки Иртыша, равная половине Европейской России, занята кочевьями киргизов, где они водворились с давних времен. Некогда киргизские ханы выставляли в поле по 300 тыс. всадников; было время, когда они громили Бухару, владели такими большими городами, как Ташкент, но это продолжалось недолго. Они ослабили свои силы усобицей, а также борьбой с соседними кочевниками, например калмыками, которые вытеснили их лет полтораста тому назад к границам России.

И для нас, и для соплеменников особенно было тревожное в степи время, когда властвовал султан Кенисара Касимов, внук «мудрого» Аблая. Это был не только лихой наездник, но знаменитый предводитель, способный повелевать целой ордой. С врагами он был жесток, а в подчиненных умел вселить обожание и готовность следовать за ним, куда угодно. Его стремительные набеги, подобно бурным ураганам, продолжались шесть лет, поочередно тревожили то границы Сибири, то Оренбургские степи, причем Кенисара умел ловко хитрить, притворяться покорным и обманывать наши власти, особенно в Оренбурге, где ему больше верили, чем в Омске. Нужно сказать, что часть киргизов, признававших нашу власть, была подчинена оренбургскому генерал-губернатору, другая же причислена к управлению генерал-губернатора Западной Сибири. Кенисара, подобно всем вождям-кочевникам, видел спасение вольности народной лишь в дружбе с единоверной Хивой: платить хану небольшую дань, считаться его данником, изредка помогать ему войском, во всем же остальном — полная воля.

Назвав себя султаном, Кенисара объявлял войны, заключал союзы, собирал зякет, чинил суд и расправу; одним словом, поступал как полновластный повелитель. Вот, например, как он величал себя в своих посланиях: «От великого победителя и храбрейшего витязя Кенисары хана вашего султанам Габдулфанзу и Кучуку изъявляется благоволение и желание благоденствия».

Более успешно боролись с Кенисарой сибирские власти, где его раньше распознали; там громил его лихой казачий полковник Кривоногов, неутомимый, знавший отлично все сноровки лукавого киргиза. Когда в Оренбурге изверились в нем и пришла пора действовать оружием, оказалось, что зауральские степи никому не известны, тогда как Кенисара подобно ястребу перелетал с места на место, не даваясь в руки. Во главе скопища в 10 тыс. всадников он по нескольку раз в день менял стоянки: остановится, бывало, на ночлег, потом вдруг среди ночи подымет стан и уходит за 10 верст вперед или назад. Самые верные наши лазутчики никогда не знали, где ночует Кенисара. В то же время русские войска бродили точно впотьмах, боялись измены, пуще всего боялись попасть в безводные места и остаться там навсегда, без проводников, без воды. Порядок и дисциплина в скопище Кенисары были удивительные, напоминавшие времена такого полководца, как Чингисхан. Скопище было разделено на отряды, хорошо вооруженные, снабженные в изобилии продовольствием и под начальством султанов, из родственников Кенисары или своих же прирожденных султанов-правителей. В стане Кенисары находились маркитанты, мирно торговали два казанских купца, под особым его покровительством.

В 1843 году два небольших оренбургских отряда углубились в степь в поиски за Кенисарой. Он заставил их гоняться без устали, чем изнурял без пользы и людей, и лошадей. Если случалось встретить Кенисару, он, завязавши перестрелку, начинал отступать. Ни казаки, ни союзные нам киргизы никогда его не преследовали — те от изнурения, а киргизы просто не хотели. Стояла дождливая холодная осень; побродивши в такое ненастье полтора месяца, войска возвратились в Оренбург. Со стороны Сибири дела шли удачнее. Знакомый со степной войной, полковник Кривоногов с отрядом сибирского войска напал на аулы, с которыми кочевал султан, разбил их после продолжительной битвы, причем захватил в плен двух родственников Кенисары и его жену Кулыпи-Джан; сам султан в ту пору был в отсутствии. Несметные его богатства были брошены в степи, войска Кривоногова ничего не тронули. По весне следующего года оренбургский отряд выступил под начальством подполковника Лебедева. Этот офицер также понимал, с кем имеет дело, знал его силы, сноровки. Отряд Лебедева, разделенный на три части, мог передвигаться чрезвычайно быстро, потому что вместо верблюдов провиант перевозился лошадьми, на одноколках; из пехоты были выбраны лучшие стрелки и посажены на лошадей. Из лазутчиков Лебедев доверял только тем, которые почему-нибудь были озлоблены против Кенисары, лучше следили за ним, наверняка знали его силы и место кочевок: это давало Лебедеву возможность часто с ним встречаться и никогда не позволить застать себя врасплох. Лебедев прослыл среди киргизов «батирем»; им казалось просто чудом, как это он так успешно мог преследовать «непобедимого отца величия!» К сожалению, Лебедева отозвали в Оренбург, а на его место назначили полковника Дуниковского. Дерзость Кенисары сейчас же обнаружилась: на рыбных ловлях в степи были захвачены русские крестьяне; у одного преданного нам султана отбито более 5 тыс. лошадей, и сам он увлечен в плен. Наконец, разузнав о месте стоянки русского отряда, Кенисара в ночь на 21 июля напал на авангард, составленный из почетных ордынцев, перерезал всех султанов, их детей, биев и, покончив с ними, сейчас скрылся. Пока казаки вооружились, Кенисара был уже далеко. В напрасных поисках наш отряд бросался то в одну, то в другую сторону, а неуловимый Кенисара в это время напал на наши форпосты, откуда увел 120 пленных. Гибель султанов, почетных стариков, находившихся под защитой русского отряда, подорвало в степях веру в могущество России. Это продолжалось до тех пор, пока ожесточенная война в Туркестане отвлекла Кенисару от русских границ. Он отпустил всех пленных, стал искать мира, изъявлял покорность. В ту пору к нему съехались послы Хивы и Бухары, из которых каждая старалась заручиться его помощью. Бухарский эмир прислал в подарок султану 60 ружей, 15 горных пушек, боевые снаряды; хивинский хан — 15 чудных аргамаков, 2 залитых золотом седла, 2 пушки и верблюдов, навьюченных порохом; кроме того, предлагал любое место в своих владениях для кочевок. Кенисара принял послов с подобающей важностью, но решительного ответа не дал. Он надеялся, что Бухара и Хива истощают в борьбе свои силы, и тогда он без труда овладеет Ташкентом. Надменность и дерзость Кенисары были таковы, что он оренбургскому губернатору Обручеву писал письмо без обычного титула, а просто «проживающему в Оренбурге генералу»; в этом письме просил его идти общими силами войной против сибирского губернатора князя Горчакова. В следующем году (1846) со стороны Сибири и Оренбурга одновременно выступили отряды, чтобы действовать безостановочно, преследовать Кенисару днем и ночью, летом и зимой. Тогда-же были заложены укрепления — Оренбургское на р. Тургае, Уральское на Иргизе и Карабутакское на реке того же имени. Преданные нам кочевники могли спасаться под защиту этих укреплений; кроме того, из укреплений легче было наблюдать за тем, что делается в степи, и своевременно подавать вести ближайшему начальству. В виду дружного наступления русских войск Кенисара откочевал с ордой к границам Китая; но уже в ту пору многие джигиты его покинули, не вынеся его жестокости. Покончив с китайскими киргизами, он ворвался в горные страны дико-каменных киргизов, обитавших в долинах Алатау. Это было племя воинственное; оно обитало на местности пересеченной, удобной для упорной обороны. Сохранилось сказание, что Кенисара рассчитывал с покорением этого племени идти на Кокан и занять ханский престол. После нескольких кровавых стычек киргизы прислали к нему посольство с изъявлением покорности. Мстительный Кенисара не удовольствовался этим заявлением, предал послов мучительной казни и объявил, что намерен истребить весь их род. После занятия какого-либо аула сгоняли всех жителей к кострам, на которых заранее подогревалась в котлах вода. Пленные киргизы, связанные по рукам и ногам, должны были смотреть, как теленгуты — вроде гвардии султана — бросали в кипяток женщин и детей, затем предавалось не менее мучительной казни все мужское население аула. Такое неслыханное варварство одушевило уцелевшее население на кровавую месть. В одном из мрачных ущелий киргизы напали на султана: завязался смертельный бой, в котором пал сам Кенисара, его брат и весь трехтысячный отряд. Киргизы отрубили Кенисаре голову, возили ее воткнутою на пику по аулам, а потом отправили в Омск; тело искрошили на мелкие кусочки. Сообщник Кенисары киргиз Нысанбай сложил в честь его песни, которые и поныне распеваются в аулах. Кроме песен, дум, мудрых изречений ничего не осталось у киргизов от богатырских времен.