Вооружение туркмен было неважное: кривые сабли плохого качества, ружья разных образцов, начиная с фитильных и кончая охотничьей двустволкой; но стреляют они метко, хотя и медленно, а в рукопашной, когда вынимались шашки, туркмены могли быть и даже были страшны. «Где твоя душа? — спрашивает одна женщина у туркменского батыря и отвечает: — Твоя душа в твоем мече, твоя душа в золотой стреле». Туркменки мало в чем уступают своим мужьям: они так же жестоки, храбры, даже мужественны. Однажды персидский губернатор захватил в плен знатного туркмена, по имени Шаваль-хан, и приказал его расстрелять. Это было лет 30 назад. В следующую затем зиму туркмены сделали набег на персидскую границу, разграбили богатую деревню, многих ее жителей перерезали, а помещичьего сына увлекли с собой в надежде получить за него хороший выкуп. Узнала об этом жена Шаваль-хана, явилась к батырю, который водил партию, и потребовала, чтобы тот отдал ей знатного пленника. Батырь не согласился, и вдова пошла к хану.
— Почему ты, женщина, считаешь пленника своим рабом? — спросил у нее хан.
Вдова отвечала:
— Он персиянин. Моего мужа расстреляли персияне, и я хочу отомстить за его смерть.
— Женщина, ты права, — сказал хан, — возьми персиянина.
Туркменка вырезала собственноручно у живого пленника сердце, а труп бросила собакам.
Во время первого штурма текинской крепости Денгиль-тепе, около десятка наших конных дагестанцев окружили текинку, которая вела в поводу верблюда, нагруженного домашним скарбом. Завидя это, к ней подъехал офицер и сказал по-татарски:
— Ты не бойся, иди своей дорогой, эти люди не сделают тебе ничего худого.
Текинка, приподняв голову, гордо сказала:
— Чего мне бояться? Я и не боюсь их! — и продолжала свой путь.
Другая текинка сидела во время штурма на краю канавы с оторванной ногой и палила из пистолета в проходивших мимо драгун.
Когда персияне увидели, что ничем нельзя оградиться от дерзких набегов, они вырядили в текинский оазис целую армию — 13 тыс. пехоты, 10 тыс. конницы и 33 пушки — под начальством Мирзы-Эшмедита. Ему было поручено самим шахом истребить разбойничье гнездо, Весь оазис от мала до велика вооружился и выступил навстречу, Сблизившись с персиянами, текинцы то бросались в шашки, то отступали и наводили неприятеля на скрытые засады, где встречали его залпами; бегущих преследовали, рубили, пока, таким образом, не заставили всю армию повернуть обратно. Во время отступления конница успела частью спастись, но пехота и вся артиллерия попали в руки текинцев. На базарах Хивы и Бухары пленники продавались по 7 рублей. С той поры текинцы возмечтали, что они непобедимы, что равных им по силе и храбрости нет на всем свете. Это внушило им непомерную гордость и презрение ко всем соседям.
Тяжка была участь пленных. Стариков и больных туркмены безжалостно умерщвляли, не потому только, что они негодны к работе, а потому, что кровь их угодна Аллаху; щадили только мулл, дервишей и прочих духовных, так как боялись проклятия. Молодых сильных невольников или продавали на соседние рынки, или обращали в рабов. С появлением русских на берегах Зарявшана и Аму, когда Хива и Бухара принесли покорность, рабство в этих странах было уничтожено, невольничьи рынки закрылись. Тогда текинцы стали жестоко обращаться со своими пленниками, чтобы заставить их просить выкупа. У них пробыл восемь лет в плену бомбардир Киндяев, и хозяин подвергал его разным истязаниям. Свяжет, например, туго-натуго указательный и средний пальцы и вбивает между пальцами деревянные гвозди; прикладывал к телу раскаленные угли, а в морозы привязывал раздетого к столбу. Такими пытками текинец заставил Киндяева написать письмо, чтобы его выкупили за 48 тыс. От начальства получился ответ, что деньги будут уплочены тогда, когда доставят Киндяева. Текинец стал мучить еще больше: заковал его в ручные и ножные кандалы; кроме того, приковал цепью, обернутой вокруг шеи, к столбу. В таком положении несчастный пленник не мог ни лечь, ни сесть как следует, а должен был или стоять, или держаться на корточках.
В 1869 году русский отряд высадился на восточном берегу Каспия и заложил город Красноводск. Таково начало прочного водворения власти Белого Царя в нынешней Закаспийской области. В последующие годы наши отряды доходили в одну сторону до Аму, а в другую до Ахал-Текинского оазиса. Тогда-то ближайшее туркменское племя иомуды и признали русское подданство, а текинцы пошли было на мировую. Через 8–9 лет после заложения Красноводска наши стали придвигаться все ближе и ближе к текинцам, но только не удерживали занятых мест: постоят и отойдут. Текинцы поняли это так, что русские их боятся: они стали уже преследовать уходившие войска, делали набеги до Чикишляра и Красноводска и даже пытались ими овладеть. Перед хивинским походом толпа конных текинцев, до 600 человек, налетела среди бела дня на русский отряд, собиравшийся в ту пору под Красноводском. В этом отряде находился и Скобелев, в чине капитана. Пока солдаты похватали ружья, текинцы пронеслись через весь лагерь, кого кольнули, кого рубнули, а один смельчак накинул аркан на Скобелева, который выскочил второпях из палатки узнать причину суматохи. Плохо бы ему пришлось, не выстрели вовремя казак: меткой пулей он положил текинца на месте. Помимо того, текинцы угоняли скот, верблюдов, нападали на мирных иомудов; наши пленные с той поры у них не переводились: то схватят солдата, то поймают на берегу рыболова. Более всего казалось постыдным выкупать своих пленных, а если их вовремя не выкупить, то текинцы обращались с ними самым бесчеловечным образом, особенно с теми, которые пытались бежать. Вот что рассказывал побывавший в плену русский солдат Цивашев. «7 октября 1878 года я с шестью товарищами отправились на трех верблюдах без ружей за сеном. Только что мы начали косить траву, как из-за бугра выскочили пять доброконных туркмен, с ружьями и шашками. Мы пустились бежать, но туркмены скоро нас догнали, сбили в кучу и погнали в горы. Мы не шли, а бежали; кто отставал, того били нагайками. Канонир Макаров скоро совсем пристал. Тогда один из туркмен снес ему шашкой голову, затем слез с коня, стащил с Макарова сапоги, да еще раза три пырнул его ножом. Таким манером гнали нас до самого вечера, пока не остановились у какой-то речки напоить лошадей. Отсюда погнали дальше, на всю ночь, как есть до рассвета. Опять остановились у речки, напекли в золе лепешек и, проглотивши их, тронулись дальше. Когда солнце поднималось на обед, мы уже вступали в аул Каракала, где пробыли целые сутки. На другой день, отойдя от аула с версту, туркмены остановились, заставили нас раздеться и разобрали нашу одежду — мы остались в одном белье, без сапог. После этого поделили нас между собой: меня с Петиным два туркмена погнали влево, остальных товарищей погнали вправо. Больше мы с ними не виделись.
Мы то поднимались в горы, то спускались вниз; то бежали по каменистому грунту или же вязли в песке. У меня и Петина ноги распухли, покрылись ранами. Видно, наших хозяев взяла жалость, потому что они перестали стегать нас нагайками. Почти в такую же пору, как и третьего дня, мы подошли к какой-то ихней крепости. Сейчас собрался народ, окружили нас, стали раздевать, бить, толкать, плевали в глаза или кидали навозом в лицо. И эти надругательства не прекращались до самой ночи. Потом нас с Петиным развели по разным кибиткам: он пошел к своему хозяину, а я к своему. Мой хозяин сейчас же заковал меня в железные путы, каждая в 15 или 20 фунтов весу, и приказал ложиться спать. Его звали Куль-Ильды. Он был очень бедный человек: ничего не имел, кроме кибитки и коня; жена у него была лет 25-ти, собой некрасивая, и детей двое, мальчик да девочка. На другой день меня послали собирать на топливо колючку и носить воду. Ходить приходилось босяком; голову обрили, дали какую-то шапку да трепаный халат. И Петина так же вырядили. Недели через две пришли к моему хозяину старики, что-то переговорили между собой, потом пришли ко мне, чтобы я переменил свою веру. Тогда я ответил: "Хоть вы зарежьте меня, но веры не переменю". А нужно вам сказать, что, еще когда нас разлучили, мы дали друг дружке клятву держаться своей веры. После моего отказа текинцы стали меня бить, хотели даже зарезать и зарезали бы, если б хозяин не заступился, не допустил. С Петиным было то же самое, и он отстоял свою веру. Текинцы не позволяли нам громко молиться или творить крестное знамение, так что мы все время молились "нишком" (про себя). Кормили, можно сказать, впроголодь: больше лепешками; раз в неделю давали баранину с рисом. Одно утешение имел — повидаться с товарищем, отвести с ним душу. Этого не запрещали, ходить по аулу мы могли, когда вздумается.
