Когда доложили генералу, что его последнее приказание исполнено и пушки со стен сняты, войска построились и двинулись дальше. Вот наконец открылась и Хива, освещенная вечерними лучами солнца, близкого к закату; за ее высокими зубчатыми стенами виднеются верхушки деревьев, торчат остроконечные вершины минаретов, купола мечетей; посреди возвышается круглая башня, блестящая, как фарфор. Издали столица показалась очень красивой. На улицах и перекрестках уже стояли наши войска; музыка играла вступающим встречу, громкое единодушное «ура!» оглашало воздух. Улицы в Хиве узкие, кривые, покрытые страшной пылью; дома глиняные, темные. У домов и стен толпился народ с хмурыми бронзовыми лицами, в нахлобученных бараньих шапках.
Голова отряда вступила на просторную площадь, к которой примыкал ханский дворец. Здесь остановились пехота и дивизион конной артиллерии; остальное пространство занял народ. Выехал на площадь генерал, еще раз раздалось победное «ура!». Хивинцы сняли шапки…
Народу было объявлено, что он может заниматься своими обычными делами, ничего не опасаясь: «Войско Белого Царя пришло не разрушать, а чтобы водворить в Хивинской земле порядок; все же старые провинности хивинцев забыты». Затем, оставив в разных частях города караулы, войска расположились лагерем версты за полторы от Хивы, в большом тенистом саду, принадлежавшем хану; тут стоял и его летний дворец.
Живописная издали, столица ханства и бедна, и некрасива внутри. Лучшая, но вместе с тем и самая безмолвная часть города та, которая сплошь покрыта садами. Густолиственные вязы, фруктовые деревья, водоемы и мелкие каналы проточной воды дают здесь приятную прохладу и тень. В остальной части города невыносимо жарко и душно, но зато более людно, особенно у мечетей и на базарах. В Хиве 14 мечетей и 22 медресе, где муллы ведут праведную жизнь и поучают. Самое священное здание — мечеть Полван-Ата. Она стоит в глубине маленького сада и славится красивым куполом, покрытым ярко-зелеными изразцами и увенчанным позолоченным шаром. В этой мечети гробница Полвана, покровителя Хивы. Внутри купол также выложен узорчатыми изразцами, но швы между ними так тонки, что он похож на опрокинутую фарфоровую вазу, Когда мулла читает молитву, то эхо повторяет в куполе дословно; присутствующие хивинцы думают, что таким путем молитвы правоверных доходят до Аллаха. В углублении стены за медной решеткой стоят гробницы трех ханов, в том числе Шир-Гази, предательски истребившего отряд Бековича. В сторонке от главного отделения, в одной из небольших комнат, стоит гробница Полвана. Тут темно, низко; одно небольшое окошечко освещает серые стены, выложенные изразцами. За мечетью глиняная постройка, разделенная на множество клетушек, занятых слепыми. В крохотных кельях замечательный порядок и чистота; на полочке стоит кухонная посуда, на полу овчина с двумя одеялами и каменный кувшин для воды; в углу прилажена печурка, в которой слепец заваривает себе чай или же приготовляет себе пищу. Ежедневно обитатели этого дома милосердия получают чай, рис и порцию хлеба; 2–3 раза в неделю им дают мясо; кроме того, их щедро оделяют на базарах.
При первой возможности хивинец спешит укрыться от зноя в галерее, где помещается базар. Это та же улица, но прикрытая бревнами, присыпанными сверху глиной. Лавок здесь нет. На одной стороне сидят на помостах купцы с товаром, на другой стороне — цирюльники, мясники, портные и мелочные торговцы. На базаре — все, что производит Хива и доставляют соседи: спелые и сухие фрукты, пшеница, рожь, джугара, клеверное семя, сахар, чай, русские бумажные и шелковые бухарские материи, одеяла, обувь, русские самовары, чугунная посуда, чашки, блюдца, английский дешевый ситец и кисея. Тут можно усесться под стеной и скушать холодный арбуз, а не то подадут плов с горячими лепешками и потом зеленый чай. Сидя в стороне, легко наблюдать пеструю волнующуюся толпу людей и животных. Узбека можно узнать и по одежде, и по всему его складу. Как уже упомянуто, это потомок завоевателей, здешний помещик. Он высок ростом и хорошо сложен, нос прямой, густая борода, худощавая жилистая фигура и жесткое выражение лица, свойственное всем азиатам. Преважно восседая на верблюде, проезжает мимо киргиз, с широкими скулами, глупым добродушным лицом. Над ним смеются: он — кочевник, приехал за 100 верст продать пару овец, а взамен купить чаю, сахару, новый халат для себя и горсть бисера для жены или дочери. Там вдали показалась белая чалма и яркий блестящий халат — это бухарский купец, приехавший сюда, чтобы надуть хивинского купца и в случае удачи накупить рабов. В той же толпе, не глядя по сторонам, едет всадник на кровном коне, и толпа почтительно жмется к сторонке. Это нелюбимый всеми туркмен-иомуд; чуть что не по нем, он обнажит саблю, и горе обидчику. Следом за ним пробирается осторожно маленький человек, с хорьковыми бегающими глазками и кошачьими ухватками: это, конечно, персиянин, верная добыча в набегах туркмен. Из персиян-то главным образом и пополнялся невольничий рынок в Хиве, откуда уже рабы раскупались на все четыре стороны, по вольной цене, как скот. Русские пленники, попадавшие сюда чаще всего с рыбных промыслов на берегах Каспия, продавались от 200 до 400 рублей, персияне шли вдвое дешевле. О судьбе этих страдальцев уже было в своем месте рассказано. Сколько было радости, когда они только заслышали о приближении русских! И первым распоряжением русского «сарда- ря» было освобождение рабов: особые глашатаи всенародно возвещали на улицах и площадях именем Белого Царя освобождение всем рабам, у кого бы они ни находились. У Маш-Мурад-Диван-Беги их оказалось 400 человек. Многие из пленников приходили в наш лагерь, показывали рубцы на подошвах и раны на икрах, куда был насыпан мелко изрезанный конский волос. Вскоре после освобождения открылась война между рабами и хозяевами, причинившая немало хлопот временному совету, заправлявшему делами ханства.
Через несколько дней после занятия Хивы возвратился из бегства хан и представлялся русскому сардарю. Генерал принимал его перед своей палаткой, на мощеной кирпичной площадке, устланной коврами. Когда хан подъехал к своему же дворцу, то слез с коня и смиренно шел пешком; поднявшись на площадку, он, по хивинскому обычаю, уселся на ковре, поджав под себя ноги. По виду это был крепкий и грузный мужчина, без малого сажень ростом, в нарядном ярко-синем халате, без оружия. Хан сидел с поникшей головой, едва осмеливаясь взглянуть на русского генерала.
Тут каждый присутствующий был свидетелем победы ума над грубой силой, превосходства военного искусства над первобытным способом войны. Во времена рыцарства этот могучий великан мог бы разметать сотни врагов, а теперь последний русский солдат, пожалуй, был сильнее его.
— Так вот, хан, — сказал Кауфман, — вы видите, что мы наконец пришли вас навестить, как я вам и обещал три года назад.
— Да, на то была воля Аллаха!
— Нет, вы сами были причиной этому, Если бы вы послушались моего совета, делали то, что я вам говорил, то никогда не видели бы меня здесь. Но перейдем к делу. Что вы думаете теперь предпринять?
— Я предоставляю вам это решить. Мне же остается пожелать одного — быть слугой великого Белого Царя!
— Очень хорошо. Если хотите, вы можете быть не слугой, а его другом. Это зависит от вас. Великий Белый Царь не желает свергать вас с престола. Он слишком велик, чтобы мстить вам. Он показал свое могущество и теперь хочет вас простить.
— Я знаю, что поступал очень дурно, — ответил хан. — Мне давали дурные советы. Вперед я буду знать, что мне делать. Я благодарю великого Белого Царя и славного ярым-падишаха (полуцаря) за их великие милости ко мне. Я всегда буду их другом.
— Теперь вы можете возвратиться в свою столицу. Скажите своим подданным, что русские не разбойники и не грабители, а честные люди. Они ничего не тронут, ни их жен, ни их имущества. Пусть мирно живут и занимаются своим делом.
Затем хан уехал.
После того он бывал еще много раз вместе со своим братом и однажды присутствовал на смотру русских войск. С каким любопытством, с каким удивлением смотрел он, когда проходили мимо наши солдаты твердым мерным шагом, под звуки музыки. Особенно удивительно ему казалось, когда войска дружно, как один человек, отвечали на приветствие генерала: «Рады стараться, ваше превосходительство!» Этот отклик поражал его своей необычайностью; он казался ему чем-то волшебным. «Так вот, — думалось ему, — урусы, которые покоряют мусульманские народы! Одна их горсть валила в Самарканде целые полчища правоверных, несколько сотен взяли приступом великий Ташкент с его стотысячным населением, а теперь, — много ли их тут? — хозяйничают у меня, как дома!..» Так думал хан, пока проходили мимо него стройными рядами славные русские войска.
