Составили ружья, стали варить пищу, поить верблюдов; бедные животные не пили четверо суток. Кавалерия ушла на разведку. Генерал проехал со свитой к реке, до которой оставалось еще 10 верст. Тихо протекала Аму в своих отлогих песчаных берегах; вода мутная, желтоватая, но на вкус приятная. На отмели реки сидел каюк с десятком туркмен, из числа тех, которых разогнали наши казаки. Уральцы вызвались овладеть этим каюком. Они разделись до рубашек и, держась за гривы лошадей, пустились вплавь. Туркмены, видя беду, спрыгнули в реку; половина из них доплыла до другого берега, остальные потонули. Тогда уральцы стащили каюк с мели и вернулись обратно. В каюке оказалось 30 баранов, лошадь и корова. Это была первая добыча в хивинском походе; она досталась на долю лихих уральцев; кроме того, генерал подарил им 100 рублей, а каюк должен был служить для предстоящей переправы.
Утро 18 мая было ясное, не жаркое. Солнечные лучи скользили по широкой речной пелене; на той стороне виднелись густые вязы, фруктовые деревья, из-за которых местами выглядывали серые стены жилищ. Безмолвная и пустынная, раскинулась по речному берегу эта дикая неведомая страна. Зато наш берег кипел жизнью: группы верблюдов, коновязи с рядами лошадей, скачущие казаки, снующие солдаты. На воде — шум, крики, смех! В одном месте тащат в каюк пушку, в другом подгоняют лошадь или нагружают багаж; каюки поочередно отплывали и возвращались обратно. Заправляли всем саперы. Бравый это народ: во время похода они рыли колодцы, спускались на дно, измеряли глубину, а теперь нагружали на этом берегу и разгружали на том. К вечеру переправили 4 роты с двумя орудиями. Со стороны неприятеля не было помехи. И на этом конце своих владений хивинцы показали свою неспособность к защите!
В полночь, когда в отряде царила мертвая тишина, раздалась тревожная дробь барабана. Солдаты мигом бросились к оружию, но то были не хивинцы, то старый Оксус, точно оскорбленный незваными пришельцами, стал вздыматься и мало-помалу готовился всех затопить. Вода поднялась почти на сажень. Среди шума и сумятицы войска должны были перебраться на другую позицию, а поутру уйти вверх еще на версту. Река разлилась так широко, и течение ее было так быстро, что переправа на новом месте шла гораздо медленнее; лошадей пускали вплавь, а верблюдов отправили назад к колодцам, где были оставлены небольшие отряды.
Жители ближайшего городка Мангита вывезли на базар в изобилии муку, овощи, птицу, овец, рис, сахар и чай, пшеничные лепешки, абрикосы и шелковицу; для лошадей — клевер и джугару. Солдаты рассыпались между телегами; кто знал по-татарски или киргизски, тот скоро кончал дело; прочие объяснялись каждый по-своему, кто как умел, знаками, жестами. Хивинцы не хотели брать наших бумажек; за все платили им серебром, Одеты они были очень грязно, в длинных ватных халатах, без обуви и в высоких мерлушечьих шапках. Народ невысокий, жилистый и худой, с длинными черными бородами и недобрым выражением лица. Наших солдат хивинцы нисколько не боялись, брали за каждый пустяк втридорога, а прежде думали, вот придет урус, все даром заберет!
Такая сутолока продолжалась три дня; на четвертый день хивинцы прекратили подвоз. После узнали, что ханские войска пригрозили жителям, чтобы они не смели выезжать на базар. Тогда Кауфман выслал на фуражировку и для обозрения местности небольшой отряд при двух орудиях, под начальством Чайковского. Через полчаса пути наши вступили в плодородную страну, где по обе стороны тянулись поля, засеянные хлебом; немного дальше начинались сады, в которых росли всевозможные фруктовые деревья, склонившиеся под тяжестью плодов; высокие столетние вязы простирали свои ветви над небольшими водоемами; над дорогой свешивалась шелковица, усеянная белыми сладкими ягодами. Жилье узбека везде огорожено крепкими высокими стенами, с башнями, по углам и со сводом посередине: здесь — вход, который запирается тяжелой дверью. При каждом доме, под сенью вяза, бассейн чистой воды, где семья узбека проводит весь летний день. Тут готовится пища, и тут же она подается; а женщины, освободившись от стряпни, прядут и сучат золотистые нити шелка. Внутри домов мрачно, темно; стекол нет, свет проходит через большое отверстие в стене. У богатых узбеков дома убраны коврами, яркими циновками, одеялами и подушками. Чайковский сам заходил во дворы и, где хозяева были дома, объявлял, чтобы они везли в лагерь все, что имеют продать, без всякой опаски; если же где хозяев не было, там разрешалось брать фураж для лошадей даром. Выйдя из садов, наши увидели под стенами крепостцы толпу туркмен; после 2–3 выстрелов они укрылись за стены Хазар-Аспа — так называлась хивинская крепостца. Постоявши около часа, Чайковский вернулся в лагерь.
На другой день по той же самой дороге выступил весь туркестанский отряд. Хазар-Аспа заняли без выстрела. Это оказалась довольно порядочная крепость, окруженная частью озером, частью садами; стены довольно высокие, с зубцами; по обе стороны громадных ворот — кирпичные башни. Заслышав о походе русских, многие из окрестных жителей перебрались сюда, в надежде, что крепость будут защищать; скопилось их, таким образом, тысяч около шести. Сначала они робели, но когда Кауфман объявил, чтоб продолжали заниматься своими делами, то сейчас же открылся базар. В крепости нашли большие военные запасы, между прочим, старинную карету на высоких рессорах. 27 мая отряд двинулся дальше. По всему пути стоял народ, заявляя свою покорность; в знак мира жители подносили хлеб, абрикосы, иные тащили ягнят, даже баранов. На ночлеге было доставлено от хана письмо, в котором он писал, что хивинцы драться не желают и сдают столицу без боя. Старик, привезший письмо, жаловался, что русские уже берут город, причем убили двух хивинских богатырей. Как после оказалось, это был отряд Веревкина, занявший после бомбардировки шах-абатские ворота, причем сам генерал получил тяжелую рану. Первые сведения от него Кауфман получил, когда еще был у берегов Аму. Трое джигитов, посланных из Кунграда с донесением, попали в руки хивинцев. Их привели к хану на суд. «Зачем вы ехали к русским?» — спросили у них на суде. Джигиты ответили, что они ехали не к русским, а в Бухару, собрать деньги за проданных баранов. Однако им не поверили и засадили в тюрьму, а деньги и донесение Веревкина представили в совет. Бумага вместе с кредитными билетами переходила из рук в руки заседавших в совете; никто не мог ни прочесть, ни разобрать, в чем дело. Тогда послали за одним купцом, бывавшим в России. Хитрый старик скоро смекнул, что бумага важная; долго и внимательно он пересматривал кредитки, потом и говорит: «Эта белая бумага ничего не стоит, а весь секрет в цветных бумажках с царскими портретами: их надо беречь, пока найдется человек, сумеющий прочесть». Под шумок купец стащил донесение и унес его под полой халата домой, а потом с надежным человеком отправил к Кауфману.
Когда стало известно, что кавказцы уже стоят под стенами столицы, генерал послал им приказание прекратить бомбардировку и присоединиться к туркестанцам. На последнем переходе к Хиве повстречалась толпа всадников, на чудесных жеребцах, украшенных богатейшей сбруей и с щегольскими чапраками на седлах. Наши думали, что выехал хан, но оказалось, что это его дядя Сеид-Умар, умный старик, лет 70-ти, одетый в шелковый ярко-зеленый халат и большие белые сапоги с загнутыми вверх концами. Такие сапоги в старину носили наши бояре. Когда все уселись в кружок, Сеид-Умар объявил, что его племянник покинул столицу; однако ни он сам, ни его подданные не желают воевать. Кауфман сказал на это, что он очень огорчен бегством хана; пусть его возвращается в столицу, иначе будет посажен другой хан. К концу этой беседы прискакал офицер и доложил главнокомандующему, что неподалеку стоят кавказцы, готовые к встрече. Через четверть часа показались стройные ряды пехоты, конницы, артиллерии. Полковник Саранчев скомандовал: «Смирно, слушай, на кра-ул!» Музыка апшеронского полка заиграла встречу, генерал начал объезд. Он останавливался перед каждой отдельной частью и благодарил за службу. У ворот Хивы почти одновременно сошлись отряды, пути которых были разъединены на полторы тысячи верст. Тут стояли бородатые уральцы и оренбуржцы, лихие сунженцы, в самых нарядных костюмах дагестанцы, боевая кавказская пехота, обтерпевшиеся в степных походах линейцы… После блестящего смотра солдаты и офицеры всех трех отрядов перемешались, разыскивая друзей или знакомых.
