– Ты была там в путешествии? – я еще раз посмотрела на снимок. Точно, желтый камень и черепица, очень похоже на европейские южные страны.

– Я жила в Барселоне с семи лет. Потом изучала живопись в испанском университете, но бросила его и приехала в Нью-Йорк попытать немного счастья в штатах.

– А до семи лет?

– Колумбия, Кали. Я колумбийка. Ты, наверное, уже заметила по моей речи.

– Да, – я кивнула и села за стол, с аппетитом смотря на розовые кусочки рыбы. – Знаешь, я всегда хотела выучить испанский, он кажется мне очень мелодичным и… сексуальным.

– Тогда мы сработаемся, – улыбнулась Мария. – Я продаю свои работы паре галерей здесь, но, признаться, в Барселоне дела шли получше.

– Ты хочешь вернуться в Испанию?

– Нет, пока нет. Съезжу через месяц продать несколько картин на заказ и увидеться с семьей, а потом вернусь. Я люблю Нью-Йорк, он живой и многогранный, то, что мне нужно!

– Моя подруга Габриэлла тоже жила в Нью-Йорке, но решила вернуться в Тромсё. Это Норвегия. Сейчас она организовывает разные лекции и выставки.

– Не люблю холод, – передернула плечами Мария. Все ее жесты были немного театральными и манерными, но самое странное то, что при всей театральности они были искренними, а не наигранными. Словно ее тело двигалось само по себе, гармонично соответствуя словам девушки.

– Я тоже, – я улыбнулась и подняла низкий стакан с прозрачной жидкостью. – За знакомство?

– Да!

Терпкая прохладная жидкость обожгла язык и горло, но кислота лайма, сладость сахара и насыщенная пряность рыбы приятно смягчили вкус рома. За окном начало темнеть, Мария зажгла высокую белую свечу, и неожиданно мы разговорились. Колумбийка рассказала, как она переехала в Барселону с семьей, как ее выгнали из университета из-за романа с преподавателем, про ее жизнь в Нью-Йорке и творчество. Алкоголь и тонизирующий чай развязали мне язык, и я поведала Марии про последние свои несколько месяцев, тяжелые отношения с Люком и Джеймсом и начало моего «перерождения», как я его назвала. Удивительно, но воспоминания, ранее убивавшие меня, теперь не причиняли боли, и я рассказывала о них не более эмоционально, чем если бы это была сводка новостей. Странно, но девушка не поднимала тему личной жизни, и в голове у меня промелькнула мысль, что Мария относится ко мне настороженно. Однако ее широкая улыбка и чистый радостный взгляд отмели мои сомнения.

– Знаю, ты была там миллион раз… – начала Мария, закурив сигарету. – Но не хочешь на выходных сходить в Музей Гуггенхайма? Я могла бы рассказать тебе много нового про Пикассо и Кандинского – это один из любимых художников моего брата.

– У вас вся семья любит искусство?

– Ну почти, – тонкая струйка дыма поднялась под потолок. Мария проследила за ней, придвинулась поближе ко мне и положила ладонь на мое запястье. – Только отец не очень интересуется, а мы с братом часто ходили на выставки, фестивали, когда я жила в Испании. Он был моим лучшим другом и остается им.

– Что же, Гуггенхайм так Гуггенхайм, – я качнула головой и почувствовала, что моя улыбка становится слегка хмельной. – Давай пойдем.

– А после этого сходим на пикник куда-нибудь, что скажешь?

– Отлично! Мне нравится эта мысль, я давно не была на пикнике!

Обсудив творчество нескольких наших любимых художников, допив бутылку рома, съев половину севиче и выкурив полпачки сигарет, мы с Марией решили на сегодня распрощаться и встретиться на выходных, как мы договорились до этого. На прощание она влажно поцеловала меня в обе щеки, обняла, и я пошла домой, удивляясь, как странно повернулся для меня этот поход за красками. Зайдя в квартиру, где мои соседки уже спали, я подошла к незаконченному этюду. В свете луны мне показалось, что никакие блики и доработка ему не нужны. Я посмотрела на картину еще несколько минут, убедилась в своей правоте, разделась и легла рядом с Ванессой.

Выпитый ром играл в моей крови и приятно расслаблял тело. Я вспомнила конец марта в Сиэтле, когда я запивала свою тоску по Джеймсу и боль от Люка, пытаясь забыться, и удивилась, насколько по-другому я чувствовала себя сейчас, после нескольких недель возвращения к силовым тренировкам, овощным салатам на обед и солевым ваннам. Внезапно меня накрыло желание. На несколько секунд мне захотелось снова оказаться в объятиях Джеймса. Пьяное сознание подкинуло мне картины его нежных рук, больших требовательных губ, наших сплетенных на кровати горячих тел. Я провела ладонью по своей талии, повторяя прикосновения Джеймса. И тут в моей памяти всплыл наш последний разговор, его уставший и раздраженный взгляд после секса, и моя нега резко исчезла. К горлу подступила тошнота. Я вскочила с кровати, добежала до туалета и склонилась над унитазом. Меня вырвало. Вместе с неприятной горечью во рту я чувствовала странное отвращение к Джеймсу и его идиотской хладнокровности.

В пятницу выдался на удивление дождливый день, и я задумчиво смотрела из окна офиса на людей, спасающихся от ливня под козырьками кафе, и думала о том, что пикник после музея вряд ли получится устроить. Тем не менее я предвкушала новую встречу с Марией. За эту неделю мы много переписывались, виделись пару раз утром, когда шли по своим делам. Я чувствовала, что, несмотря на такой короткий срок общения, между нами зарождается дружба, и это ощущение приятно грело меня.

– Грейс? Мисс Коллинз хочет поговорить с тобой, – Селин села на краешек стола и тоже посмотрела в окно. – А после ты расскажешь мне про ту таинственную девушку, с которой ты познакомилась!

– Селиииин… – я улыбнулась. – Мария просто интересный человек и все. Кстати, ты можешь пойти завтра в музей с нами! Думаю, она будет рада с тобой познакомиться.

– Да, я не против. А теперь беги к мисс Коллинз, она сказала, что у нее к тебе серьезное дело.

Мой новый босс вызывала у меня уважение. Мисс Коллинз была умной и образованной женщиной, которая выглядела сногсшибательно, несмотря на свои уже 60 лет. Она забирала длинные седые волосы на затылке, носила большие серьги, элегантные брючные костюмы и лодочки на шпильках. Сравнивая мисс Коллинз и мистера Мартинса, я невольно думала о том, как сильно различаются желание властвовать над людьми и реальная власть, манипуляции и влияние. Первое – это фальшивый перформанс, фарфоровая оболочка вокруг слабого истеричного существа, а второе – безмолвный поток силы, трансформирующий жизнь других людей. Мисс Коллинз была всего лишь главным редактором в журнале, но я чувствовала, как с каждым днем ее прирожденное чувство вкуса не только к искусству и стилю, но и к жизни передается нам все сильнее и меняет нас. По крайней мере, так ощущали это мы с Селин.

Сегодня мисс Коллинз была одета в длинное изумрудное платье, и ее серебристые волосы выбивались отдельными прядями из пучка и спадали на тонкую кожу щек и шеи.

– А, это ты, Грейс. Я хотела поговорить с тобой о твоем новом материале.

– Слушаю.

Странно, что она обратила внимание на него, ведь это был лишь обзор на несколько фильмов, посвященных борьбе с расизмом. Я хотела провести сравнительный анализ и уже посмотрела три картины из пяти, рассчитывая посвятить оставшимся сегодняшний вечер и закончить статью ко вторнику.

– Ты же собираешься делать обзор, я правильно помню? – длинные, как у пианистки, пальцы мисс Коллинз легли на ручку стеклянной чашки, и женщина отпила немного латте.

– Все верно.

– Мне пришла в голову идея сделать из этого материала спецпроект! Дополнить его историей, эпизодами из жизни… Что скажешь? Взять комментарии у людей, переживших расистское отношение, сравнить их случаи со сценами из фильмов, провести более обширную аналитику.

Я задумалась. Идея была очень заманчивой, ведь я могла сделать этот материал действительно интересным, но, с другой стороны, мне было страшно заниматься такой скользкой темой и проявить себя как-то нетактично или неправильно. Но мысли мисс Коллинз настолько откликнулись внутри меня, что я решила не обращать внимания на голос внутреннего критика.