– Мужчиной… Мужчиной… – озадаченно пробормотал Литвинов, глазами пожирая пачку сигарет. – Вик, а у тебя деньги есть?

Казалось, темнота опустилась на город так давно, что была уже глубокая ночь, и чародейка очень удивилась, обнаружив на наручных часах с треснувшим циферблатом подползавшую только к семи стрелку.

На кухне дотушивалась кислая капуста, а в холодильнике томился свеженький винегрет, но после лечения майора, которое она провела совершенно осознанно и добровольно, у Геры не было никакого аппетита. И, время от времени икая его токсинами, она просто смотрела в окно на затянутое туманом здание городского вокзала. Хорошо, что Айзек согласился заняться аппендицитом, а то Гере было бы совсем скверно, ведь все, что так или иначе относилось к Литвинову, имело поразительное свойство вызывать не только икоту, но и тошноту.

В принципе у Геры был выбор: она могла избавить себя от икоты и не пропитываться у себя дома запахом тушившейся капусты, а нежиться в объятиях Антона, но сыпавшая библейскими проповедями голова, не говоря уже про Литвинова, порядком притупила желания чародейки, и она не стала даже возвращаться на место преступления, где старший лейтенант оставался курировать поиски тела той самой головы.

Икнув особо сильно, Гера убрала руку от медальона, который непроизвольно теребила, и перевела взгляд от окна на свою шляпу, энергично шевелившую исправленным после боевого помятия кончиком.

Такой способностью, а именно подавать сигналы, когда поблизости намечалось чаровмешательство, Гера наградила шляпу недавно, чтобы разгрузить себя в плане прибавившихся обязанностей по защите всяких сомнительных личностей и отслеживанию потенциальных угроз в режиме 24/7.

Кончик шляпы описал настойчивый круг, и чародейка ослабила защитное поле, пропустив незамысловатую вазу, расписанную детской рукой, с пышным букетом ромашек.

Считать содержавшееся в них послание для Геры не составило труда и, выгнув бровь, она задумчиво прислушалась к характерным бухающим звукам в подъезде, доносившимся сквозь входную дверь даже в комнату.

– Открой дверь? Серьезно? – Чародейка прислонилась к дверному проему и скрестила руки на груди. – Это все, на что хватило твоей фантазии?

Литвинов, очевидно, стараниями Вика, вылизанный, как любимый котеночек, да еще и им же доставленный точно по адресу, разве что, без подарочного бантика, мужественно выпятил грудь вперед.

– Я еще пахлаву принес, – прямо с гордостью сказал он и потряс фирменным бумажным пакетом с некоторых пор любимой Герой кондитерской "Восточные сладости", на которую ее навела Микка, и которую майор умудрился запомнить.

Чародейка смерила прямо образцового Литвинова с его новой аурой покорности задумчивым взглядом. Откровенно говоря, его поступок, в смысле его приключения в Ростове и в Румынии, произвели на нее сильное впечатление.

Катаясь по вечерам в полупустых вагонах метро, Гера обдумывала его открытия, с переменным успехом пытаясь унять злость. И нет, злило чародейку вовсе не то, что она узнала из воспоминаний Литвинова, и не то, что он пошел против ее воли, а злил чародейку сам Литвинов, мужик крутой во всех смыслах, но не нашедший в себе смелости, чтобы все самому ей рассказать, просто посадив за стол и плеснув в стаканчик водки.

Собственно, отсутствие водки и честности со стороны Литвинова, к которому Гера смогла проникнуться крепкими дружескими чувствами, причем, взаимными, и стало решающими аргументами в пользу того, что происходило между ними с тех пор. И если бы майору не стало плохо, Гера, невзирая на нытье Вика, мусолила бы Литвинова и дальше, но Его Величество Аппендицит привел свои аргументы, и лед в сердце добрейшей чародейки тронулся. Все-таки майор был хорошим человеком и не имел в мыслях ничего дурного.

Отступив, Гера без лишних слов пропустила своего незваного гостя в коридор. Литвинов вошел и занял неуверенную позу, немного глупо держа в руках бумажный пакет из кондитерки. Аура его по-прежнему прогнозировала покорность, на которую намекал и бурчавший желудок майора.

Вик, наверняка, накормил его своим фирменным овощным супчиком, но с вероятностью в сто процентов вечно голодный Литвинов тем самым супчиком уже пописял, и не исключено, что у дома чародейки.

Впрочем, отчасти Гера наговаривала на майора в плане вечного голода. Когда он болел, то вообще практически ничего не ел, и Вик до такой степени наседал на нее своими жалостливыми "Олежа из-за тебя голодает!", что чародейка почти начала в это верить.

Тут, правда, стоило отметить, что не последнюю роль также сыграли и некоторые вещи, которые Гера видела в воспоминаниях Литвинова о войне, но то уже была история не для вечера примирения.

– Есть хочешь? – спросила чародейка, рассматривая здоровый румянец на щеках майора. Не зря все-таки ей икалось: токсинов она вытянула с него столько, что ему можно было брить яйца и смело отправлять в детский сад на радость няничкам.

– Хочу, – скромненько ответил Литвинов.

Ел он с аппетитом, если не сказать жадно, и Гера, отщипывая пахлаву, с интересом ожидала дальнейшего развития событий, ведь по мере насыщения аура майора приобретала все более и более решительные оттенки.

– Извини.

Гера ополоснула руки после сладкой пахлавы и, взяв полотенце, повернулась к Литвинову. Рядом с ним стояла чашка с чаем, который он сделал себе по сверхсекретной армейской методике: сначала раздавил ложкой лимон с сахаром, потом кинул пакетик с чаем и только потом залил кипятком.

– Я не должен был делать то, что сделал, – добавил он и кратко заключил: Я козел.

Чародейка отложила полотенце и, подкурив сигарету, пробежала по Литвинову очередным задумчивым взглядом. Будь у нее шоколадная медалька, она бы съела ее, а фольгу отдала бы майору за то, что, скрепя зубами от недостатка никотина, он с непоколебимым видом чистосердечно признал, что был козлом.

Однако, какой бы петух не клюнул его в мошонку, вынудив тем самым мало того, что попереться в Ростов, так еще и попереться в Румынию, было одно большое, жирное "но", которое Гера не могла не принять во внимание: кто-то очень сильно подсобил майору в его внезапной одержимости раскопать ее прошлое.

Сделав глубокую затяжку, Гера села за стол и протянула Литвинову свою сигарету.

– Ты же понимаешь, что тебя вели за ручку? – На стол перед Литвиновым опустилась та самая фотография, которая в свое время очень "порадовала" чародейку в баре. – Что каждый твой шаг, – продолжила она, – каждый сантиметр пути, который ты прошел, был продуман не тобой?

Даже если бы Гера не получила анонимное фото и, нарушив, к слову, свой личный кодекс, не побывала в голове Литвинова, а узнала бы обо всем напрямую от него, она бы ни за что не поверила в то, что на ее майора свалилось мегавезение, и что в кротчайшие сроки он раскрыл дело более двадцатилетней давности, отыскав его исток не где-то там на районе, а в другой стране.

Кто-то вел Литвинова. Причем, с помощью чар. И этот же кто-то, не получив желанного результата, в смысле не дождавшись, чтобы майор сам рассказал о своих находках Гере, снова взял все в свои руки и подкинул чародейке обновленную фотографию из той партии, что также анонимно ранее попала к ней в руки. И вот это Геру нешуточно беспокоило.

Если кто-то посмел управлять Литвиновым, то ничего хорошего это в принципе сулить не могло. Достаточно было вспомнить Антона, из которого Гера лично извлекла капсулу с жидкими чарами, которые попали в него в обход ее метки.

Литвинов жадно вцепился в сигарету и, пару раз кашлянув, запыхтел, как новенький паровоз.

– Приходило в голову, – пыхнул он, удовлетворительно прищурив глаза.

Чародейка подкурила другую сигарету и пододвинула к себе фотографию. Чары из нее давно выветрились, но сама фигура Литвинова казалась Гере окутанной теми чарами, что сопровождали его в Румынии, будто фотограф намеренно запечатлил их для нее.