Власти все грозились провести работы по реставрации и благоустройству Чесменского воинского кладбища, даже деньги как-то выделяли из местного бюджета, да собственные карманы оказались более нуждающимися, чем какие-то герои давно забытых человеческих войн. Если бы не осмысленный на грани безумия факт того, что последняя война, удачно названная переворотом, была с чародеями, то есть не людьми, то и о ней бы не вспоминали, а мемориалов и тем более не ставили бы.

Между тем, следов волочения, как и сказала чародейка, вокруг могилы и правда видно не было, однако присутствовали различные вмятины и следы обуви.

Литвинов, только сейчас заметивший, что парил над землей, загасил сигарету в пустой пачке.

– Железная шпилька. Сантиметров двенадцать, не меньше. – Перелетев по воздуху, Вельма опустилась на другой памятник и взглядом проследила до разбитой плитки аллеи, где характерные дырки от каблуков, разумеется, не имелись. – На таких долго не походишь. – Она перевела взгляд на далеко уходившую в туман аллею. – Прекрасная дева с красной помадой должна работать где-то недалеко.

Литвинов хмуро посмотрел на Вельму и спрятал в карман пачку со все еще дымящимся окурком. Как же ему не нравились эти дырки, не говоря уже об упомянутой чародейкой помаде.

Вообще, если так уж было подумать, то майор был согласен с предположением Вика. В смысле, что убийца хотел привлечь внимание. Чародеи издавна славились своей нелюбовью к религии и вот то, что Литвинов наблюдал ночью, очень даже смахивало на акт циничного пренебрежения человеческими святынями. Не то, чтобы сами люди те святыни так уж ценили и берегли, но сам факт.

– А как чародейка ты что-нибудь можешь сказать?

Вельма закурила и порхнула обратно на первый памятник. Янтарные вкрапления в ее глазах вспыхнули достаточно ярко, окрасив своим светом сигаретный дым и даже поля ее дурацкой шляпы.

– Здесь определенно что-то есть.

– А конкретней? – буркнул Литвинов, параллельно вспомнив, как во время их самого первого расследования Вельма сказала что-то подобное, и как его это тогда выбесило.

– Ну, это чары, – ответила Вельма. – Но какие-то они… – Чародейка красиво вытянула губы, подбирая подходящее слово. – Рваные, – наконец, определилась она.

– Как это рваные?

Литвинов, чувствуя себя несколько странно в связи с тем, что его ноги не касались земли, подошел к чародейке. Его сигареты закончились, а он как-то не накурился, и, как в старые добрые времена, майор сунул руку в карман плаща Вельмы и вытащил из него пачку.

Сигарета едва коснулась его губ, как ее кончик весело вспыхнул и вишневый дым, очень даже полюбившийся Литвинову, уже смешивался с дымом от сигареты чародейки.

– Как под наркотой? – уточнил майор.

– Возможно, – без всякого выражения ответила Вельма, подозрительно сопротивлявшаяся факту присутствия в деле "Единорога".

Сделав глубокую затяжку, чародейка не спеша выпустила дым. Он поплыл к вмятине на могиле, оставленной отнюдь не худым телом священника, и, став неоново-зеленым, нырнул в грязь, подсветив четкий вход лезвия, отрубившего голову священнику.

– Сильный удар, – отметил Литвинов.

– В нем самый сильный конденсат, – сказала чародейка. Зеленый дым поднатужился и вытолкнул из грязи несколько зерен кирпичного цвета. – Много ярости, – задумчиво протянула она, рассматривая свой улов.

– Я думал ярость малиновая, – сказал Литвинов, вспомнив морок.

– Тут дело не в цвете, – пояснила Вельма. – Цвет вообще очень относительный. Вот ты, например, часто желтый. В смысле аура твоя желтая. Значит, ты уставший, но также может значить, что ты раздражен, или что у тебя похмелье.

– А это не одно и то же? – с сомнением спросил майор.

– Не всегда, – усмехнулась Вельма. – Но здесь четко ощущается ярость. Это я тебе как чародейка говорю, – добавила она, взглянув чистым янтарем на Литвинова.

– Долго еще? – крикнул из-за ленты один из криминалистов. – Мы, вообще-то, здесь всю ночь провели, и домой хотим!

– А я хочу трахнуть Снегурочку! – не отрывая взгляда, притянутого чародейкой, крикнул в ответ Литвинов.

– Как это банально! – скучающе вздохнула Вельма, погасив янтарь. Зерна, извлеченные ею из грязи, погрузились в шар и повисли над вмятиной от тела. – Пусть валят домой, – сказала она, вновь посмотрев на могилу. – Я хочу, чтобы здесь поработал Карим.

Литвинов настороженно пробежал по чародейке взглядом. Это только ему показалось, что она что-то недоговаривала? Или же это была элементарная предосторожность в связи с вызывающим убийством священника, которое так или иначе привлекало внимание и по умолчанию призывало как никогда избегать любых, даже незначительных ошибок в расследовании? Особенно если было еще учитывать присутствие наркотиков, которые должны были храниться под семью печатями на полицейском складе.

– На х*й проваливайте домой! – крикнул криминалистам майор, нетипично для себя повинуясь воле Вельмы. – И вызовите кто-нибудь Карима!

Вопреки многолетней привычке вешать пальто на спинку расшатанного кресла, Литвинов с какого-то перепуга решил оставить его на диване. И все бы ничего, но что-то в том пальто воняло. Причем воняло настолько дико, что чародейке реально становилось дурно.

– Порадовать, короче, нечем, – заключил Антон, озвучив тоже, что они уже слышали от судмедэксперта. – Машину Лисичкин не водил, банковские счета не имел. Телефон, если и был, то вряд ли был оформлен на него. Соответственно, распечатки звонков без ордера, который нам фиг дадут, мы не получим, как и медицинскую карту. Родственников, кстати, живых у него нет. Так что… – Он скользнул взглядом по тупо смотревшему в потолок Литвинову. – Надо договориться о встрече в церкви.

Гера потерла переносицу и ощупала карманы плаща в поисках сигарет. Суток не прошло, как голова священника, призывавшая всех покаяться, повисла на цепи на ее собственной шее, а у нее уже был мозоль не хуже, чем у майора, чья аура об этом прямо кричала.

Что-то в этом деле… теле, да и голове, чародейке не нравилось. Это поначалу ей речь головы, насаженной на крест колокольни, показалась забавной, как и сама голова, но далее… Далее, если так уж было вдуматься в жест дерзкой демонстрации той самой головы, в ее слова… Пахло дурно, короче. Может, и не посланием, как предположили они с Виком, но определенно далеко идущим дерьмом. А еще эти чары…

Геру они настораживали, причем гораздо больше, чем пока еще не подтвержденный на сто процентов факт присутствия "Единорога", что по ее мнению мало на что влияло. Что-то в тех чарах было неестественным и хаотичным.

Голову призрачным орудием, которое, кстати, еще предстояло видово установить, отрубили уверенно, но вот некоторые следы были стерты наоборот неуверенно, будто тот, кто это делал, терялся в своих действиях, а то и в своих мыслях.

Еще настораживало само присутствие тех следов: их было слишком много. Может, чародей самокопировался? В принципе такое могло быть. Одна копия душила священника до нужного момента, вторая давала наркоту, третья могла стоять на шухере. Хотя… Какой на фиг шухер? Это же было кладбище! Кто мог помешать убийце? Мертвец? Призрак?

Нет, не сходилось. Но и на групповое убийство тоже вроде не тянуло. Хотя… Зависело от мотива.

"Бл*дь!" – выругалась про себя Гера, само собой не обнаружив в карманах своих сигарет.

Сжав волю в кулак, чародейка обшарила карманы соседствующего с ней пальто майора, но и там своих сигарет не нашла. Зато ей открылась тайна дикой вони и, скомкав пачку с окурком, Гера отправила ее на мусорку, расположенную аж на улице. Пускай там воняет.

Встав с дивана, чародейка проследовала к столу майора, очевидно, спионерившего ее сигареты еще на кладбище.

– Это может занять несколько дней, – проводив ее взглядом, сказал Вик. – А то и неделю. Священнослужители не шибко-то и любят чужаков на своей территории. – Старый чародей со знанием дела покачал головой. – И, кстати, еще не факт, что Танюша успеет сделать вскрытие. Они очень быстро подсуетились и надавили, куда следует, чтобы объявить своего священника в розыск. Еще быстрее они подсуетятся, чтобы не допустить сделать вскрытие человеку не из круга доверенных. Тем более с учетом того, в каком виде было обнаружено тело. Поднимут вой, Танюшу признают некомпетентной и все: пиши – пропало! Вас тоже могут отстранить, а дело передать кому-нибудь другому.