— Иди в правление, пока Роман Иванович обедать не ушел. Так ему и скажи: «Жили, мол, двадцать пять годов в колхозе, как все люди, и помирать будем, как все…»

— Па-ап, и я с тобой… — толчется около отца и канючит Васютка. В голосе его отчаянный страх: «А вдруг отец не возьмет?»

«Учуял-таки, постреленок, что на машине собираюсь ехать!» — дивится Кузовлев на сына. — Ведь и дома-то его не было, а стоило мне только инструментом брякнуть — он тут как тут!»

— Возьми меня, па-ап…

— Не знаешь, куда еду, а просишься! — твердо отбивается от сына Кузовлев, идя под навес к «Москвичу».

— Куда, куда… — хвостом тянется за ним Васютка. — Знаю небось. В Степахино, вот куда!

Отец лезет под машину, кряхтит и тихонько ругается там, постукивая гаечным ключом.

— Зачем же мне в Степахино?! — говорит он оттуда, и в голосе его Васютка слышит непреклонную решимость. — Я нынче по полям поеду! На весь день. С председателем и агрономом. Так что никак мне тебя взять невозможно. Массивы нам посмотреть надо. На буграх вон скоро пшеница поспеет. Не проворонить бы…

— А Роман Иванович в райком тебе велел ехать за лектором! — сообщает, ликуя, Васютка.

Отец сразу перестает стучать ключом.

— Когда?

— Чтобы, говорит, сейчас же ехал. Думаешь, вру, ага? Вон и записку тебе сторожиха несет…

Отец встревоженно вылезает из-под машины. К дому, действительно, спешит переулком сторожиха с бумажкой в руке.

— Ну, прямо хоть машину продавай! — сердито ворчит отец. — Только на свое дело соберешься, обязательно куда-нибудь ехать просят… Иди возьми у ней записку-то. У меня руки в масле.

Прямо через огород Васютка кидается навстречу сторожихе и перехватывает ее в переулке. Через минуту он стоит с запиской около отца.

— Читай мне вслух, очки я забыл дома…

Теперь Васютка почти уверен, что отец возьмет его с собой: ведь до Степахино недалеко. Поворчит, поворчит — и возьмет. Только отходить от него сейчас нельзя, а то еще передумает, пожалуй.

И Васютка, не давая опомниться, вьется около него, то подавая инструмент ему, то тряпку…

— Пишут тоже! — говорит отец недовольно. — Хоть бы фамилию лектора указали, а то как я буду искать там.

— Па-ап, я найду! — ободряет отца Васютка. — Ты в машине посидишь, а я в райком сбегаю спрошу, где, мол, тут дяденька лектор…

— Подай канистру! — прерывает его отец хмуро.

Васютка мигом приносит канистру с бензином. Но делать после этого нечего. А отец не любит, когда стоишь около него без дела. Если не помогаешь ему, хоть обревись, все равно не возьмет с собой нипочем. Схватив щетку, Васютка начинает с рвением обмахивать запыленные бока «Москвича».

— Надо было вчера это сделать, а ты небось как приехали мы, убежал сразу! — строго выговаривает ему отец.

— Я не убежал бы, да меня мама в магазин послала! — горячо оправдывается Васютка. Голос его дрожит от обиды.

Отец перебирает инструмент, ища что-то. Он уже изнемог от неослабевающего напора сына и почти не сопротивляется, слабо и неуверенно убеждая его:

— Шел бы лучше к ребятам, а то трешься около машины целыми днями. Гуляй, пока нет учения!

— С кем гулять? — плачущим голосом спрашивает Васютка. — Ребята уехали все, кто в лагерь, кто куда.

— И ты бы ехал, кто тебя держал!

Васютка молчит. Как же, поедет он в лагерь! Ему и здесь хорошо. Чего он не видел в лагере? Бывал, знает. Там, небось, и днем спать заставляют, и гулять одного ни в жизнь не пустят. То ли дело дома: хочешь — купайся, хочешь — по рыбу иди, хочешь — обедай, а не хочешь — гуляй. И на машине можно покататься, и с пастухом в лес сходишь. А завтра вон дедко Зорин поведет их с Ленькой клад искать. Только об этом говорить сейчас нельзя.

— Вы у меня с Ленькой нынче весь велосипед измозолили! — не унимается отец, открывая капот и копаясь в моторе. — И по грязи и по песку его гоняли, а ни разу не протерли, не смазали. Разве с машиной так обращаются? Подай-ка отвертку!

Закрыв капот и вытирая руки, предупреждает:

— К «Москвичу» не лезь у меня, понял? А то ишь что выдумал: ключ к нему сам вырубил! До этой машины тебе, брат, долго еще расти придется…

Васютка тоскливо вздыхает и отворачивается, чтобы скрыть слезы. Отец искоса глядит на его исцарапанные руки, черные от неистребимой грязи и загара, на тонкую шею и выбеленные солнцем волосы. Сын похож чем-то на цыпленка. И стоит он нахохлившись, как цыпленок, на одной ноге. Другая у него давно уже дежурит на подножке машины.

Вспоминая свою страсть к технике в молодости, отец смягчается:

— Выводи машину из-под навеса. Потом развернешься во дворе. За ворога не выезжать… А я пойду пиджак надену.

Отец еще не договорил, а Васютка уже сидит в кабине. Просигналив, тихонько выезжает из-под навеса, разворачивается, ловко маневрируя на тесном дворе, и останавливает машину прямо под окнами. Начинает поминутно сигналить, вызывая нетерпеливо отца.

Наконец тот выходит и молча садится в кабину.

— Папа, давай я поведу! — умоляет Васютка.

— Сиди знай! — отбирает у него руль отец.

Васютка огорчен отказом, но тут же вознаграждает себя отчасти тем, что прежде отца нажимает стартер. Разгоняя кур, машина тихонько едет вдоль улицы.

— Ты вот суешься машину вести, — говорит Васютке отец, — в моторе не смыслишь ничего. Нажать стартер да кнопку — это всякий может. А случись что с машиной — и засядешь.

Васютка шмыгает носом.

— Так ведь и ты мотора не знал, когда маленький был…

— Сказал тоже! — не на шутку сердится отец. — Когда я таким, как ты, был, у нас тут за сто верст, наверное, ни одной автомашины не видел никто.

— Куда же они девались? — не верит Васютка.

— Куда! Совсем их тогда в деревне не было.

Васютке это непонятно. Он замолкает.

А отец вдруг оживляется, вспоминая:

— Я впервые за руль сел, когда мне двадцать семь лет стукнуло. Как в колхоз вступил, сразу на курсы трактористов попросился. Помню, и трактора были больше всего иностранные — «фордзоны» да «хейсы». Я их до этого не видывал даже, заробел.

— А я не заробел бы! — хорохорился Васютка. — Я бы…

— Были и у нас такие хвастуны, — обрывает его отец. — Из-за пустяка трактор остановится, а они и сидят около него, как мокрые курицы, пока механик не подойдет. На-ко, веди машину, я покурю!

Лицо у Васютки сразу одушевляется сознанием ответственности, становится суровым, а взгляд острым. Сидит Васютка теперь прямо и неподвижно, как заправский шофер.

— Сбавь газ! — говорит отец, а сам глядит в окно.

За задворками, прямо в пшенице, дремлют высокие комбайны. Серо-зеленые пшеничные волны ласково лижут им красные бока, тихо набегают на зеленый берег придорожной травы…

Давно уже кончив курить, отец задумывается, вздыхает.

— Вот видишь, из-за тебя забыл я к агрономше заехать, — корит он сына.

Грубовато, как взрослый, Васютка успокаивает его:

— Ну и ладно. Все равно ее дома сейчас нету. Я сам видел, как она в Круглое поле поехала на таратайке с зоотехником кукурузу глядеть. Пока мы ездим, она и вернется.

— Как же она вернется? — горячо возражает отец. — Кукуруза в самом конце поля, туда езды два часа. Дай бог, если к обеду вернется! Молчал бы уж. Соображать надо.

Васютка не обижается на отца, терпит. Пусть что хошь говорит, руль бы только не брал. Но впереди, в голубом небе, уже белеет степахинская колокольня, растут над пшеницей верхушки тополей, прорезываются зеленые крыши… Жалко, что доехали так быстро!

И тут Васютке повезло.

— Стой! — кричит вдруг ему отец и выскакивает из машины навстречу какому-то высокому военному дядьке.

— Андрей Иванович! — слышит Васютка радостный голос отца. И видит, как военный обнимается и целуется с отцом, потом оба идут к машине. С досадой отец говорит:

— За лектором, понимаешь, надо мне заскочить в райком. Ты садись, Андрей Иванович, мы в одну минуту…

— Так это я и есть лектор! — смеется военный, с трудом влезая в машину.