— Мы тут о колхозных делах…
— Не люблю шептунов! — вздохнула дочь. — Не приведи бог, муж такой попадется!
На ходу вынимая шпильки и распуская золотыми волнами волосы, пошла в горницу.
— Спокойной ночи!
Оглянувшись, обогрела Романа Ивановича ласковым взглядом. Или это ему показалось только? Долго не мог он уразуметь после ее ухода, чего же допытывался у него Савел Иванович, пока тот не спросил второй раз:
— Кого, говорю, председателем будете ставить?
Начинался тот самый разговор, которого Роман Иванович страшился и ради которого пришел сюда.
Ответил Савелу Ивановичу недоумевая:
— Так ведь сам же ты был на собрании и знаешь, что ни о ком речи там не велось. Завтра наметим, видно, а поглянется ли народу наша кандидатура — это вопрос…
— Народ! — нехорошо, криво усмехнулся Савел Иванович. — Знаю, как это делается, не с мальчишкой разговариваешь. Кого подскажете, того народ и выберет.
— Выберет, если хорошего подскажем.
— Я про то тебя спрашиваю, — потребовал Савел Иванович, — кого же райком ставить председателем решил? Не чужой ведь мне колхоз, потому и пекусь, в чьи руки попадет…
Роман Иванович озадаченно молчал. «Сказать ему правду или нет? Скажешь — кинется сейчас к Додонову за помощью и, кто его знает, окажется вдруг опять в председателях; не скажешь — поднимет шум потом, что установку райкома я скрыл от коммунистов и самочинно ее отменил. Лучше действовать открыто».
Сказал как можно спокойнее:
— Тебя оставить председателем решил райком.
Савел Иванович выпрямился, поднял грозно голову, глаза его блеснули гневной радостью.
— Почему же ты, товарищ Синицын, отпора сегодня критикам не дал? — сначала тихонечко, а потом закричал он свистящим шепотом. — Почему же ты кандидатуру мою позволил дискредитировать? Как это понять? Райком предлагает тебе одно, а ты делаешь другое. Не забывай, что я тоже член райкома. И порядки партийные знаю получше твоего, хоть ты и секретарь…
В горнице зажегся свет, прошуршало платье, зашлепали по полу босые ноги.
Но даже это не остановило Романа Ивановича, он сказал громким, сдавленным шепотом:
— Чего же тебе не понятно? Я против твоей кандидатуры! А почему? Тебе вчера сказали об этом коммунисты и сказали сущую правду. Можешь звонить завтра Додонову и просить у него защиты от критики. И на меня жалуйся…
Дверь горницы скрипнула, приоткрылась, рыжие кудри грозно закачались из стороны в сторону.
— Мне в школу завтра вставать рано, а вы тут диспут развели! Марш спать.
Не глядя друг на друга, оба стали раздеваться. Уже стоя у постели в одних подштанниках, Савел Иванович пригрозил:
— И позвоню. И пожалуюсь.
Роман Иванович из-под одеяла отозвался глухо:
— Имей только одно в виду: если Додонов узнает правду, он тебя защищать не будет и установку свою, неправильную, отменит.
— Ишь ты, умник нашелся! — сердито натянул на себя одеяло Савел Иванович и умолк…
Когда Роман Иванович открыл утром глаза, хозяин сидел уже за столом, вздев на утиный нос очки и щелкая на счетах. Исправлял, должно быть, доклад. За ночь, как показалось Роману Ивановичу, он пожелтел, осунулся, сгорбился даже. Не спал, значит, думал, решал, проверял себя…
Услышав скрип дивана, снял очки, поднял голову.
— Вставай, секретарь, завтракать.
И пока Роман Иванович одевался, молчал, глядя в фиолетовую муть утра за окном.
Вышла из горницы Маруся, поздоровалась, чему-то усмехаясь про себя. Когда сели завтракать, спросила Романа Ивановича просто и неожиданно:
— Где же мы с тобой жить будем?
— У меня… в Степахине, — заикаясь от радости, сказал он.
Маруся передернула плечами.
— Так что же я, по-твоему, школу должна бросить и ехать к тебе?! Нет, переезжай ты сюда. В школьной квартире жить будем! Я тебя зоотехником тут пристрою.
Она встала, оделась, взяла тетрадки. Отец с женихом сидели за столом оцепеневшие, не зная, что делать и говорить.
Уже взявшись за скобку, Маруся спросила насмешливо:
— Может, проводите меня, товарищ Синицын?!
10
С колхозного собрания Роман Иванович вышел в плотном окружении новых правленцев.
— Здорово получилось, ха-ха-ха! — над самым ухом его раскатывался, ликуя, Федор Зорин. — Обвели всех нас колхознички вокруг пальца. Ха-ха-ха!
Все еще сам не свой, Роман Иванович резко оборвал его:
— Ты вот смеешься, а придется тебе перед райкомом отвечать. Кто настроил колхозников на это дело? Ты!
— Ив уме не держал, Роман Иванович, даю честное партийное! — постучал себя в грудь Федор и тоже обозлился вдруг: — А вы, что, думаете, не видят они, колхозники, не понимают, отчего колхоз охромел? Сколько раз просили мы райком подобрать другого председателя! А вы нам помогли? Вы нам подобрали? Ну, так вот и пеняйте на себя теперь. Колхозники взяли да и нашли себе председателя сами.
— Все равно райком будет против! — твердил Роман Иванович.
Но Ефим, поскрипывая сзади протезом, весело уверил всех:
— Ежели народ в одну душу решил, то райком препятствовать не будет, помяните мое слово!
На улице и в переулках все еще журчал говор и смех, скрипел под десятками ног морозный снег, визжали полозья. От конного двора целым обозом проехали с песнями во вторую бригаду доярки и телятницы, а за ними в обгон помчался грузовик со стариками и старухами…
Ни на шаг не отставая от Романа Ивановича, правленцы вместе с ним вошли в контору и сгрудились не дыша у телефона. Стало до того тихо, что всем совершенно явственно слышно было, как телефонистка вызывает райком.
— Слушаю вас! — заговорила вдруг трубка тонким пронзительным голосом Додонова.
— Здравствуйте, Аркадий Филиппович! — Подобрался сразу Роман Иванович по военной привычке.
— Привет! Ну как у вас там? Докладывайте скорее!
Собрание провели?
— Провели, Аркадий Филиппович.
— Как прошло?
— Очень активно, Аркадий Филиппович. Восемнадцать человек выступило. И правлению досталось, и райкому перепало, конечно, рикошетом…
— Ну, ну… Кого же председателем избрали?
— Меня!
Трубка надолго замолчала, продулась несколько раз и сердито удивилась:
— Вы не выпили там, товарищ Синицын?
Правленцы поникли сразу головами, а Роман Иванович упавшим голосом ответил обиженно:
— Я, Аркадий Филиппович, непьющий, как вам известно…
И тут совсем неожиданно трубка залилась таким веселым смехом, что правленцы, просветлев, заулыбались все, а потом и сами захохотали дружно, с облегчением. Даже Роман Иванович взорвался каким-то неестественным междометием:
— Хы! Хы!
— Исправил, значит, свою ошибку? — дивилась трубка сквозь смех. — Ты хоть расскажи, как это случилось!
— По телефону неудобно, Аркадий Филиппович, да и народу много тут…
— Ладно, приедешь — расскажешь. Но я теперь прямо не знаю, что мне с тобой делать! Не бывало, брат, в практике моей такого случая. Погоди, в обком сейчас позвоню, Валеева, может, застану…
И пока трубка висела минут десять на крючке, никто словом не обмолвился. Но вот в ней тихо заскреблось, заверещало, щелкнуло.
— Вы слушаете меня, Роман Иванович?
— Да, да, слушаю! — схватил он трубку.
В этот раз трубка заговорила совсем тихо, и правленцы, стремясь угадать смысл разговора, напряженно уставились Роману Ивановичу в лицо. Но тот сказал вдруг поспешно:
— Сейчас выеду, Аркадий Филиппович!
— Ну, что? — перехватил его растерянный взгляд Федор.
Не отвечая, Роман Иванович стал надевать тулуп. В расстройстве и рукавов не нашел бы, наверное, кабы не помогла ему Парасковья Даренова. Уже на ходу обнадежил всех строгим приказом:
— Правление соберем завтра в шесть. Прошу не опаздывать.
Словно боясь, не убежал бы, правленцы вышли за ним на крыльцо. Справа подпирал его плечом Кузовлев, слева теснил Федор. Роман Иванович покорно шел меж ними, как под конвоем. Деловито, рассудительно Елизар Никитич улещал его:
