Скоро мы остались на берегу вдвоем с Романом.

— А вы что переминаетесь с ноги на ногу? — напустился на нас Михаил. — Ты, Алешка, поскольку квалификации не имеешь, иди землю копать. А ты, Роман, по своей части: лошадьми командуй…

На дно будущей запруды уже начали спускаться первые подводы. Бабы ожили и дружно, играючи, принялись нагружать их землей. Я тоже сбежал вниз, пристроился к ним и, захваченный общим воодушевлением, стал яростно копать вязкую землю.

Подводы подъезжали теперь уже одна за другой. Некогда было даже оглянуться. Я только и видел перед собой чью-то высветленную, словно серебряную, лопату, которая всякий раз врезалась в землю вместе и рядом с моей, а на лопате ногу в маленьком сапоге и круглое колено, белевшее сквозь порванный чулок.

Кругом, не смолкая, журчал возбуждающий говор, весело плескался смех, звенели, сшибаясь, лопаты.

Раньше в деревне так самозабвенно и празднично работали только на «по́мочах», похваляясь друг перед дружкой умением и силой. Не «помочи» ли вначале и открыли мужику-единоличнику ни с чем не сравнимую радость и силу коллективного труда?

— Роман, давай подводы! — поднялся вдруг со всех сторон крик. — Что они у тебя, возчики-то, как вареные?

Тут я впервые разогнулся, чтобы вздохнуть поглубже и вытереть пот с лица. И как только поднял голову, поймали и схватили меня за сердце горящие жадной радостью глаза. Только по ним и узнал я тоненькую остроплечую Параньку в этой круглолицей, плотной и загорелой женщине в голубом платочке и вышитой белой кофте.

— Алеша, здравствуй!

Голос погрубел у ней, но был по тембру все тот же, Паранькин.

— Здравствуй, Параня. Давно не виделись мы с тобой.

— А я вас видела вчера, когда с Михаилом во дворе вы сидели… — торопливо заговорила она, все глядя на меня счастливыми, широко распахнутыми глазами.

Нас поталкивали со всех сторон, а мы все стояли на месте и не могли наглядеться друг на друга.

— Парашка, не отбивай у нас ребят! — смеясь, закричали девчата.

— Заходите ужо в гости, Алексей Тимофеевич. В соседях ведь когда-то бывали!

В людской толчее мы встретились еще несколько раз, но уже не говорили ничего, а только улыбались друг другу.

Сигнал на обед.

Когда я вышел, пошатываясь, на берег, сам удивился, сколько сделали люди за каких-нибудь четыре часа. Дно будущей запруды стало широченной канавой, словно осело на целый метр. Плотники клали в сруб уже пятый ряд бревен. Тут же Ефим Кузин с Романом ладили тесовые затворы.

Бабы дивились и ахали на берегу:

— Гляньте-ко, народом-то что можно сделать, а?!

Михаил в грязных сапогах ходил с лопатой по белым щепкам около сруба и спорил с плотниками. Неторопливо за ним вышагивал Андрей Иванович, надвинув кепку на острый нос. Увидев меня, Михаил замахал рукой:

— Алешка, пошли обедать!

Он был весело сердит, ворошил то и дело мокрые кудри пятерней и жаловался мне:

— Я ему говорю, черту длинному: «Давай маленькую гидроэлектростанцию делать. Здание сейчас построим, а оборудование я помогу достать». Главное — воду можно будет подвести из озера, на случай летнего перепада. Поэтому и водохранилище требуется делать больше. «Нет, — говорит, — не по силам еще нам это дело. У нас вон, — говорит, — скотный двор сгнил, да и сенокос подходит!».

— А может, он и прав?

— Чего ты понимаешь! — отмахнулся от меня Михаил. — Тут рискнуть надо, зато электроэнергия в Курьевке будет. И мельницу можно ставить, и ток механизировать, и в избы свет дать…

Отец с Василием были уже дома, сидели на лавках у накрытого стола, ждали нас обедать.

Озабоченно скребя темя, отец тоже ругался:

— Все делают неладно! Проворонили с весны удобрение, не успели со станции в срок вывезти. Ну, конечно, его другим колхозам и продали. А того правленцы наши не понимают, что с самой коллективизации землю мы досыта не кормили ни разу. Откуда же хорошего хлеба ждать! Вот как годика через три истощает вконец земля-то, хватим тогда голоду…

— Ты бы на правлении вопрос этот, батько, ставил, — упрекнул отца Василий. — А то шуршишь за печкой, как таракан…

Отец сверкнул на него глазами и сказал расстроенно:

— Думаешь, больно слушают нас, стариков-то!..

Не доев кашу, он выскочил из-за стола.

— Гречиху-то пересеять бы надо, вымерзла с весны. А они в правлении и не чешутся…

Уже из сеней закричал:

— Соломонида, сколько тебе раз говорено было: не давай курам овса!

— Шелапутный какой-то стал! — вздохнула у окна мать, провожая отца долгим взглядом.

Я до того уставал на «Курьевстрое», что Михаилу приходилось по утрам стаскивать меня с постели за ноги. Делал он это всегда с удовольствием. Но раз убежал на плотину до завтрака, забыв о своей обязанности, и в светелку поднялся ко мне отец. Покряхтывая от ломоты во всем теле, я стал одеваться. Он заворчал на меня ласково:

— Остался бы, Алексей, дома сегодня. Не принудиловку отбываешь! Потешил охоту и хватит…

Все эти дни он особенно заботливо, бережно относился ко мне и, чувствовалось, искал случая поговорить со мной. Я все оттягивал этот неизбежный и тягостный для нас разговор, но в этот раз избежать его было уже невозможно.

— Надорвешься еще, смотри, с отвычки-то! — продолжал отец. — Право слово, не ходи!

— Как же можно! — запротестовал я, торопливо обуваясь. — Еще скажут, что сбежал, белоручка, не выдержал. Да и самому интересно мне. Воду сегодня пускать будем!

Отец присел на порожек, умышленно отрезав мне выход. Стал расспрашивать, хорошо ли живу в городе, не бедствую ли деньгами, здоров ли. Как бы между прочим, поинтересовался:

— Жениться-то не думаешь разве?

— Не до того все как-то! — отговорился я. — Пока не думаю.

Насупив клочковатые брови, отец недовольно шевельнул седой бородой.

— Годов-то, парень, тебе немало. А без семьи — не жизнь. Только кукушка гнезда не вьет. Так это, говорят, божье наказание ей.

Полез в карман за кисетом, вытянув босую ногу со сплюснутыми обувью пальцами, и заговорил осторожно, неуверенно:

— Конечно, человек ты теперь городской, образованный, тебе вроде и баба нужна ученая. А только я тебе, милый сын, скажу — ученые-то бабы вольнее да привередливее, вертят своими мужиками как хотят. Ей хоть убейся на работе, а наряд подавай. Тебе жену попроще надо!

Подождал, не скажу ли я чего, но, так и не дождавшись, еще неувереннее, тише заключил:

— И ходить далеко не требуется. Чем Парашка, к примеру, не невеста тебе? Баба из себя видная, ни лицом, ни фигурой не уступит городской. Да одень ее по-городскому, так и не узнаешь, что колхозница. И работящая, и толк в ней есть. По всему району вон прославилась нынче как самолучшая картофелеводка. Мужик иной того не достигнет, чего она добилась…

Очевидно, желая предупредить мои возражения, заторопился:

— Ну, не девка она, верно. Так ведь и ты не молодец! А что замужем, так на это нонеча не глядят, лишь бы люба была. Да ведь и муж-то зашлялся у ней где-то. Сколько же его ждать? А баба в самом соку! Брал бы вот ее да и вез с собой. Коли на обзаведенье помощь нужна, за этим дело не станет. И Васька с Мишкой помогут…

Я догадался, что все домашние уже знали от Параши, наверное, о наших прежних отношениях с ней и держали семейный совет. Понял и другое. Отец наивно решил искупить разом непрощенную вину свою передо мной: уговорить меня жениться на Параше, выделить нам из хозяйства долю и с миром отправить нас в город, чего я и хотел когда-то.

И трогательно, и смешно, и горько было услышать от него все это сейчас.

Разве может отец вернуть мне молодость, которую сам же отравил, выгнав меня из дома? А Параша может разве первую чистую любовь мою к ней вернуть, которую сама же задушила, обманув меня и избрав другого?