Оба помолчали тягостно.
— Я, Назар Тихонович, так думаю: менять нам свою жизнь надо! — первым заговорил твердо Тимофей.
— На колхоз? — качнулся в сторону Тимофея Назар. — К Савелке Боеву да к Ефимке Кузину под команду? Не, я погожу.
Снял с ноги опорок, выбил из него песок и опять качнулся к Тимофею:
— Кабы там, в колхозе-то, хозяева хорошие были — можно бы рискнуть. А хорошие-то хозяева, как погляжу я, не больно туда идут…
— Илья Негожев пошел же… — напомнил ему Тимофей.
Назар усмехнулся.
— Этот с испугу, как бы голоса не лишили!
— Костя Кузин тоже там…
— Этого сыновья понужают. Комсомольцы оба. А сам он ни в жизнь не пошел бы.
Устало вытирая пот со лба холщовой варежкой, Тимофей не сдавался.
— С умом и сообща жить можно. Кабы войти туда всем настоящим-то хозяевам, повернули бы дело по-своему.
Назар хохотнул:
— Думаешь, волю тебе там дадут? Нет, брат! Нонеча тот и пан, у кого пустой карман. А хозяева настоящие не в чести…
Оба замолчали и поднялись с места, видя, что трактор идет по дороге к ним, на колхозную межу.
Трактором правил весь черный от машинного масла Елизар Кузовлев. Рядом бежал Савелка Боев, возбужденно крича что-то и размахивая руками. А сзади, сунув руки в карманы, неторопливо вышагивал длинноногий, как журавль, председатель колхоза Трубников.
— Здорово, единомученики! — замахал еще издали рваным картузом Савелка.
Заворачивая трактор с дороги на межу, Кузовлев тряхнул лобастой головой.
— Твоему Бурке помогать приехали, дядя Тимофей!
Он заехал на Тимофееву полосу, опустил плуги. Трактор натужно затрещал, весь окутался вонючим дымом и пошел вперед. Из-под плугов вырвались четыре широких пласта и легли вправо.
Мимо оторопевшего Тимофея со смехом пробежали бабы. Улыбаясь и покручивая тонкие усы, прошагал Трубников.
— Сто-ой! — испуганно закричал Тимофей.
Но за шумом трактора его никто не услышал. Тогда он побежал вперед, размахивая руками.
— Сто-ой!
Услышав крик, Кузовлев остановил трактор и оглянулся.
— Не дам портить землю! — кинулся к нему Тимофей — Поезжай долой с полосы. Здесь не место озоровать.
Улыбка сошла с лица Кузовлева.
— Мы же, дядя Тимофей, помочь хотели, — виновато заговорил он. — Никакого озорства тут нету.
— Не надо мне такой помощи!
Подошел Трубников, спокойно щуря рыжие глаза.
— Это почему же?
Тимофей ткнул сапогом в тяжелый сырой пласт.
— Не видишь разве: добрую почву вниз хороните. Пять годов теперь урожая ждать надо, пока этот ил хорошей землей будет.
— С умом делать надо… — захрипел сзади Назар, — Разве так шутют? Без хлеба людей оставите.
Трубников взял горсть земли сверху пласта и помял его в ладони. Слез с трактора и подошел Кузовлев, смущенно почесывая шею.
— Дядя Тимофей верно говорит, Андрей Иванович… Глубоковато пашем.
Трубников разжал кулак и стряхнул с ладони землю.
— Пусти помельче.
Пока Кузовлев устанавливал плуги и пробовал их, Тимофей, все еще сердясь, хмуро выговаривал председателю:
— Ты, Андрей Иванович, человек заводской, земли нашей не знаешь, а мы ее тут всю своим потом просолили. А коли не знаешь, так у нас спрашивай. Вот вы здесь вдоль ската пахать начали, это правильно: пусть лишняя вода по бороздам укатится, потому как место тут низкое и влаги земле хватит. А пошто на бугре вдоль склона пашете? Там поперек пахать надо, чтобы влагу удержать. На том бугре хлеб каждый год выгорал из-за малой влаги в земле. Пока там полосы единоличные были, нельзя было поперек пахать. А вам это разве препятствует?
Все время неодобрительно прислушиваясь к разговору, Савелка Боев презрительно сплюнул:
— Как хошь паши, это не влияет. Ежели заборонили, куда воде деться? Главное — назьму побольше.
Тимофей на Савелку не оглянулся даже.
— Ты его, Андрей Иванович, не слушай, хоть он и колхозник. Никогда у него хлеб путный не рос. А я по-доброму говорю. У меня сердце не выдерживает глядеть, как землю зря мучают.
Теребя рыжую бороденку, Савелка обиженно попенял Трубникову:
— Не дело это, когда единоличники начинают колхозников учить.
И уязвил Тимофея:
— Указывать-то ты мастер, да только со стороны. Из колхоза-то убежал небось!
Неожиданно для себя Тимофей ответил кротко:
— Будет время — приду.
— На готовенькое? — сердито оскалил зубы Савелка. — А как не примут?
— Примешь! — уверенно и строго ответил Тимофей. — Куда ты меня денешь?
— Вались на все четыре!
Дрогнувшим от обиды голосом Тимофей укорил Савелку:
— Ты хоть и партейный, Савел Иванович, а неправильно судишь. Советская власть середняка от себя не отталкивает, а ты меня прочь пихаешь…
— Так то середняка, а ты кто? У тебя вся психология зажиточная.
Тимофей выпрямился, огладил широкую русую бороду, в голубых глазах его полыхнул гнев.
— Я, Савел Иванович, сам до революции на Бесовых батрачил. Я хозяйство нажил своим горбом. Чужих не нанимал.
— Не нанимал, а небось приглядывал уж… — одиноко засмеялся Савелка, оглядываясь кругом и ища поддержки.
Возившийся вместе с Кузовлевым около плугов Трубников спросил:
— Глянь-ка, Тимофей Ильич, не мелко ли будет?
Смерив пальцем толщину пласта, Тимофей махнул рукой.
— В самый раз. Поезжайте с богом.
Идя рядом с председателем и Савелкой за трактором, тревожно думал: «Раз партейные против меня, не примут в колхоз!»
Но вдруг Трубников обогрел его доброй шуткой:
— Как в колхоз вступишь, мы тебя, Тимофей Ильич, главным агрономом поставим. Портфель дадим для важности. И очки. Будешь как профессор.
Вторым заходом трактор захватил остаток Тимофеевой полоски.
Остановились покурить.
— Ставь вешку! — потребовал Савелка. — А то не разберемся после, где твоя земля, где колхозная.
— Мы чужого не захватим… — заворчал с дороги Назар. — Не потеряли совесть, как некоторые…
Все еще толкаясь около трактора, бабы весело судачили:
— Куда лошадей-то будем девать?
— Да и мужикам теперь на пашне делать нечего.
— А когда же, бабы, нам-то облегчение выйдет?
Колченогий солдат Лихачев, постукивая по колесу трактора батогом, утешил их:
— И вам, бабоньки, скоро выйдет облегчение. Мужиков для работы железных наделают, а ваши будут только вас любить да вино пить. В Америке, сказывают, одного уж сделали из железа, для пробы. Сам на работу ходит. Только не больно красив: морда у него чугунная…
Народ стал расходиться понемногу. Но суждено было курьевцам увидеть в этот день еще одно чудо.
В ясном небе послышалось вдруг рокотание, словно заиграл где-то тетерев.
Закинув головы, все начали смотреть по сторонам.
— Это ероплан! — убежденно заявил Лихачев. — Уж я-то знаю. Не раз от него в окопы сигал.
И показал батогом в небо.
— Вон он! Сюда летит.
Бабы испуганно кинулись к дороге и сбились в кучу, старики, с опаской поглядывая на быстро приближающуюся сухокрылую птицу, стали отходить прочь.
Скоро около трактора остались человек десять мужиков да бесстрашные ребятишки.
Кружась над полем, как ястреб, самолет пошел на посадку и скоро снизился так, что на боку его можно было разобрать красную надпись: «Вступайте в Осоавиахим!»
Поперек поля галопом пробежала обезумевшая от страха лошадь, волоча за собой длинную веревку.
А самолет оседал над землей все ниже и ниже, вот под колесами его заклубилась рыжая пыль…
— Сел, братцы! — крикнул Лихачев и быстро заковылял вперед. Обогнав его, пустились во весь дух к самолету ребятишки.
На земле крылатая машина была вовсе не страшной. Из нее вылез сначала один человек, потом помог вылезть другому. Оба постояли немного, попрощались друг с другом за ручку. Первый снова забрался на спину машине, а другой пошел к дороге, качаясь, все равно что пьяный.
— Баба! — с удивлением сказал кто-то.
А самолет заурчал опять и тихонько побежал полем к лесу. Чуть не задев колесами верхушки берез, поднялся, сделал круг над полем и скоро пропал из глаз.
