— Не рановато ли, — сомневался председатель, — неопытный еще, а отдаем ему маточную отару. Не походить ли сперва в помощниках?

— Какой же он тувинец, если за несколькими овцами присмотреть не может, — возразил Дозур-оол.

— Смотри, спрос с тебя, — только и сказал председатель.

Прошло больше года, но мир так и не воцарился между Санданами и Токпак-оолами. Не появлялись Санданы и у дочери. Они спокойно отнеслись к ее замужеству. Будь зятем не Лапчар, а кто-нибудь иной, не обошлось бы без араки, бараньего курдюка. К ним же никто не приезжал, ничего не требовал с них для свадьбы. Сами они тоже не появлялись. «Я лично много потеряла», — говорила всем и каждому тетушка Шооча, мать Анай-кыс. Дочь не могла понять, что же потеряла ее мать. Ну, растратила шерсть, которую долго собирала и так берегла, готовила араку, угощение — вот и все, пожалуй. Лапчар убеждал, уговаривал Анай-кыс помириться с родителями. «Хорошие они или плохие — они родители», — повторял он. Но она еще не могла забыть всего, что пришлось ей пережить, не могла отойти от этого. Старый Ирбижей, стараясь примирить этот спор, говорил:

— Всему свое время. Когда оно придет — ни ускорить, ни замедлить. Начнут у теленка выступать рога, как ни связывай — пробьются. Встретимся, время придет.

Когда родился ребенок, Санданы через родственников прислали барана и несколько мерлушек, чтобы Анай-кыс сшила что-нибудь для их новорожденного внука. Кроме того, они передали медвежий коготь. Анай-кыс сразу узнала его, он висел над ее колыбелью. Сколько переезжали они со скотом, сколько стоянок переменили, приходилось оставлять вещи подороже, но коготь этот всегда брали с собой. Такой обычай: коготь защищал от болезней, помогал вырастить детей здоровыми. И вот теперь прислали его ей, чтобы повесила над колыбелью ребенка.

Анай-кыс задумалась. Она не верила, конечно, в его священную силу, но знала, какую силу в нем видела мать, как дорожила им, и была тронута. Поговорили с Лапчаром, решили не вывешивать коготь, пусть ребенок без него будет здоровым, вырастет. Тогда и эти представления мало-помалу развеятся. Потом Санданы и сами приехали. Анай-кыс и Лапчар встретили их радушно, не стали вспоминать прошлое. Только на прощание мать сказала:

— Доченька, у нас ведь скот, что мы берегли для тебя. Теперь сами знайте, смотрите сами. Нам и без него хватает, что получаем от колхоза.

— И нам хватает, — выпалила Анай-кыс. — Мы тоже работаем в колхозе. Делайте с ним, что хотите, мама.

Неумолимо шло время. Тувинцы говорят: ленивцу зимний день кажется только холодным, а летний — длинным. Трудовой человек не замечает времени, не замечает, когда он стареет, когда появляются первые морщины. Скоро колхоз поставил для Анай-кыс и Лапчара новый дом. И, как им показалось, это произошло именно «скоро».

Стояла прекрасная пора — раннее лето. Лапчар только вернулся из тайги, где заготавливали лес для строительства. Начали разгружаться с Шавар-оолом, кто-то сказал: Эрес вернулся. Лапчар не почувствовал тяжести бревна, которое поддел рычагом.

— Ладно, Лап, иди встречай дружка. Парни нашего аала управятся.

Прибежал домой — никого. Анай-кыс в это время бывала дома, где она? Не снимая рабочей одежды, Лапчар побрел по улице, раздумывая, куда идти. Вот и село кончилось, кладбище...

Анай-кыс шла впереди, Эрес за ней, склонив голову. Сейчас повернут в сторону села.

— Эрес! — Сомнение, тревога и радость были в голосе Лапчара.

...Потом они втроем сидели за столом, избегая говорить о самом главном. Когда Анай-кыс вышла, Лапчар заговорил первым: «Ты ее не вини. Это все я... Прости».

А утром, когда проснулись, супруги увидели на столе прислоненную к вазочке фотографию Анай-кыс, которую она по просьбе Эреса посылала ему в армию. На обороте рукой Анай-кыс было написано: «Не забывай» и ниже рукой Эреса: «Желаю вам счастья». Его самого уже не было.

Росло родное село. Последними новоселами в нем были школьники — для них построили школу-десятилетку — и врач Тоойна. У Антонины Николаевны теперь было двое помощников. Из города приехали две девушки, только что окончившие мединститут. Они-то во главе с Антониной Николаевной переселялись в новое здание больницы. Антонина Николаевна с болью и радостью оглядела в последний раз небольшое помещение, где размещался ее кабинет с прилегающей к нему комнатой на 8 коек — роддом. Три десятка лет провела она здесь, лечила, учила старых и малых, принимала роды.

Очень укрепила колхоз передача ему всей техники; реорганизация МТС способствовала развитию животноводства, земледелия и строительства. Колхоз стал больше заготавливать кормов для скота. Расширили посевные площади, теперь вспаханные полосы уходили далеко в глубь тайги.

Строители больше не клянчили машины в правлении, у них был свой трактор.

Несмотря на то, что Лапчар несколько раз говорил таргаларам о своем желании перейти в чабаны, он все еще продолжал работать в стройбригаде. Дулуш Думенович обещал перевести его, «когда представится возможность». Что ж, председатель считал Лапчара одним из лучших строителей и дорожил им. Ему нравилось, что тот никогда ничем не намекнул о прошлом. Мужской характер. «Мужчине не пристало раздувать угли», — любил повторять Докур-оол. И только правление колхоза оставалось в старом, неказистом здании. «Исторический дом пусть принадлежит истории», — шутил председатель. Зато у самой речки начали закладывать большой дом. Стройку обнесли высоким забором, прихватив за ограду несколько десятков кедров и берез. Ворота сделали такие большие, что три верблюда один к одному могли пройти одновременно. Думали, место это предназначалось для новых яслей и детского сада. О настоящем его назначении знал только Докур-оол. Председатель передового колхоза, человек, уважаемый в районе, мог он сам решить вопрос о каком-то доме?! Если каждый вопрос решать коллективно, времени не хватит собираться, и зачем тогда он, председатель.

Лапчара тоже перевели на ту стройку, возложив на него материальное снабжение. Подвезти вовремя брус, известь, отделочные материалы для молодого, энергичного парня не представляло особых трудностей. Заготовив все это, он еще в тайгу успевал за лесом. На доме работало всего несколько человек, бригада в половинном составе. Работа поэтому продвигалась не так быстро, зато качество было отличное. Дом строился не по стандарту, а по специальному проекту. Часто здесь можно было видеть жену председателя, Янмаа.

Рано утром Лапчар с трактористом ехали в тайгу, чтобы вывести заготовленный лес. Выпал первый снег. Дни стали короткими, они успевали сделать за день только один рейс. Возвращались в село уже с темнотой. А когда не было заготовленного леса, приходилось ночевать в тайге.

На этот раз лес был готов, быстро погрузились и обратно, стараясь засветло сделать большую часть пути. Позади осталось самое тяжелое — таежная дорога. Они спускались по склону горы, когда на ближайшем к ним спуске увидели несущегося навстречу всадника. Тракторист сбавил газ, остановился. Конь был весь покрыт инеем, подпруги ослабли. Видно, отмахал не один десяток километров.

Лапчар, не выходя из кабины, узнал и вороного и самого Токпак-оола.

— Овцы потерялись этого аала! — наспех поздоровавшись, сообщил он.

«Что тут за аал? — подумал про себя Лапчар. И вспомнил, где-то неподалеку должна быть зимовка Достака. — Значит, этот балбес растерял колхозных овец. Сколько же он зевнул?»

— Пропасть они не пропадут, растерялись, наверное, — сказал тракторист, слезая с трактора, чтобы хоть что-нибудь сказать, успокоить.

— А сколько недостает? — спросил Лапчар.

— Половины отары, штук двести. — Токпак-оол нагнул голову, раскуривая трубку.

— О-о, — сочувственно протянул тракторист. — Теперь самое время волков. Мы вот внизу видели волчьи следы.

— А следов овец... не видали? — с надеждой спросил Токпак-оол.

— Нет, если бы овцы здесь прошли, мы бы заметили след почти целой отары, — и, сдерживая себя, Лапчар спросил: — Как же можно было потерять столько овец, пьяные, что ли?