— Ты была влюблена в Достак-оола?
— Нет, — прямо ответила Анай-кыс.
— А в Эреса? — спрашивал тот же парень.
— Мы еще переписываемся, — ответила девушка тихо.
— Почему три дня прогуляли? — опять донеслось из зала.
— Хендерге — далеко, а потом мы в тайге заблудились... — Она не могла больше говорить — слова застревали.
— Разрешите мне, — Лапчар вышел и встал рядом с Анай-кыс... — В нашей жизни еще есть такие явления, когда родители стремятся выдать замуж, устроить свадьбу по старым обычаям. Мы, комсомольцы, должны с этим бороться. Это наш долг. Анай-кыс сама миновала эту пропасть, без помощи комсомольской организации, и мы виноваты перед ней. Что пропустил рабочие дни — не оправдываю себя. Готов отвечать.
— А почему вы в тайге ночевали?
Лапчар рассказал, как они заблудились, о ливне, о браконьерстве.
— Браконьеров судить надо! — Послышалось из зала.
— Анай-кыс не замерзла ночью? — Ребята зашумели, послышались смешки.
— Как может замерзнуть человек, когда горит большой костер, — серьезно отвечал Лапчар.
Председатель опять стучал по графину, призывая не задавать лишних вопросов, высказываться по существу. Поднялся Шавар-оол:
— Парням нашего аала тоже пришлось как-то заночевать в дороге. Начались сплетни. Так что нечего обвинять на этот счет и других. Дали отпор пережиткам — молодцы. На работу не вышли — предупредить.
На том и порешили. Анай-кыс и Лапчара предупредили, а комитет комсомола обязали больше уделять внимания молодежи, которая живет далеко от центральной усадьбы — колхозного центра, на чабанских стоянках.
После собрания Лапчару не удалось остаться с Анай-кыс наедине, она уехала с девушками на ферму. К нему подошел Сергей Тарасович и сказал, что его забирают на сенокос. «Придется тебе, герой, на время разлучиться с фермой, — Сергей Тарасович не мог спрятать улыбки, — но она тебя будет ждать».
Конец лета. Закостенели травы, далеко теперь улетали пчелы, чтобы собирать нектар. Прохладными становились утра и вечера, роса не просыхала до обеда: солнце уже грело не так. У зимовок животноводов появились скирды сена. Поспели хлеба, на полях копошились стаи воробьев. Ожила ферма Петренко, вернулись сюда ее обитатели. Сергей Тарасович спешил управиться с заготовкой кормов. Скоро начнется уборка, всех заберут, останутся одни доярки.
Лапчар, только вернувшийся с сенокоса, работал теперь на силосной яме возле фермы. Шавар-оол еще возил сено. Разговоры о несостоявшейся свадьбе утихли, Сандан и Токпак-оол по-прежнему не ездили друг к другу. А тетушка Орустаар по-прежнему приносила Анай-кыс письма от Эреса.
Девушка отвечала коротко, нового в селе ничего нет. Приедет — пусть тогда все узнает. Эрес писал, как с нетерпением ждет этого дня, и чем меньше остается срок службы, тем нетерпеливее ждут они, солдаты, возвращения в родные края. Он часто думает, как его встретят в колхозе и прежде всего она, Анай-кыс. Много передумал он, особенно после смерти отца, фактически с возвращением начнется его самостоятельная жизнь...
Сердце Анай-кыс с каждым днем билось беспокойнее, она плохо спала, почти перестала есть, осунулась. Что делать ей? Долго не решалась пойти к врачу Тоойне. Однажды под вечер, когда у той никого не было, со страхом открыла дверь ее кабинета.
— Мы женщины, такова наша природа и наш долг, — говорила мягко Антонина Николаевна, осмотрев Анай-кыс и записывая что-то в карточке. — Береги себя, — и подала ей пиалу с горячим чаем.
Анай-кыс разрыдалась. Участие, забота и внимание Антонины Николаевны отогрели ее сердце. Анай-кыс ни с кем не могла поделиться, все эти дни не находила себе места. Сквозь слезы что-то сказала. Всегда приветливая, мягкая Антонина Николаевна резко поднялась, подошла к ней, взяла за руку:
— Выбрось это из головы. Девчонка! И думать не смей!..
Анай-кыс перестала плакать, успокоилась.
Провожая ее, уже в дверях врач Тоойна ласково погладила ее по голове:
— Все будет хорошо, доченька.
Анай-кыс вышла на улицу. Она теперь жила у девушки с фермы, в селе, но ноги сами ее привели на ферму. Лапчар задержался дольше всех, он стоял на дне силосной ямы и кайлом долбил камни. Едва она остановилась на краю ямы, оглянулся. Ему показалось, кто-то стоит совсем рядом и дышит ему в затылок.
— Ты еще здесь? — спросила она.
— Кончаю, — быстро ответил он и, выбросив два-три камня, вылез наверх.
Анай-кыс пошла вперед и свернула к реке. Смахнув пыль с сапог и наскоро сполоснув лицо, Лапчар пошел за ней. После комсомольского собрания им не удалось встретиться наедине и поговорить. «С собрания и начну», — подумал Лапчар, но в это время заговорила Анай-кыс.
— Собрание правильно решило, даже легко нам все обошлось. Ребята пожалели.
Кругом тихо. Они шли по берегу. У пригорка, где лежал огромный камень-глыба, Анай-кыс остановилась, села. Много лет назад они играли здесь в сайзанак. Она слабо улыбнулась. Лапчар тоже с детства помнил это место. Они складывали из камешков юрты. Теперь дети складывают дома, самолеты, космодромы. «Как изменилось все, даже детские игры», — думал он, разглядывая на песке какие-то оставленные детьми «сооружения». И вдруг обоим показалось, что это было вчера, они играли здесь вместе. Лапчар сел рядом, хотел обнять Анай-кыс, но она отстранилась.
— Хочу тебе сказать что-то.
Она следила за далекими облаками и молчала.
— Что ты хотела сказать?
Она молчала, потом сразу произнесла:
— У меня будет ребенок, — и отвернулась.
— Что?.. — не поверил своим ушам Лапчар. — Повтори.
— Я буду матерью...
Лес на той стороне закачался, облака, похожие на отары, спустились вниз. Он повернул обеими руками ее голову и начал целовать мокрое от слез лицо, глаза, губы...
Встал, осторожно поднял ее на руки:
— Пойдем домой. Тебе холодно.
— Куда? — не поняла Анай-кыс.
— Пока поживем у моих родителей, — Лапчар опустил ее на землю, взял за руку. «Она не должна простужаться, не должна наступать на круглый камень, не должна перепрыгивать канаву», — соображал он про себя.
Они уже шли по дороге в село, когда услышали позади топот копыт. Оглянулись. Прямо на них с гиком мчался всадник. Лапчар едва успел закрыть собой Анай-кыс. Всадник, взмахнув плетью, промчался мимо. «Достак-оол! — крикнула Анай-кыс. — Это он! — И посмотрев на Лапчара: — Ой, у тебя кровь!» Всадник на полном скаку повернул обратно. Полы его пальто развевались на ветру, как крылья коршуна. Ближе, ближе — Лапчар бросил кепку на морду коня, тот испугался и отскочил в сторону. Достак-оол упал. Лапчар подбежал к нему, пытаясь отнять плеть, которой он размахивал. Рука Лапчара дотянулась до горла Достак-оола, и тот вскоре ослаб.
— Не надо, Лапчар, — умоляла Анай-кыс, стоя сзади него. — Отпусти!
Вырвав плеть из слабой руки Достак-оола, Лапчар швырнул ее в кусты. Парень, шатаясь, поднялся. Конь его давно ускакал. Глаза ненавидяще смотрели на приближавшегося к нему Лапчара. Отступая, он упал. Лапчар вернулся к Анай-кыс, она приложила ему платок к щеке.
— Все равно, не дам вам житья! — прокричал Достак.
Лапчар рванулся, но парень уже убежал прочь. Анай-кыс схватила Лапчара за руку:
— Пойдем домой! — не заметила, как сказала «домой». Они шли в противоположную сторону, в село. — Опять тебе из-за меня досталось. — Анай-кыс осторожно вытирала кровь на его щеке.
— Пустяки, милая моя, — впервые называя ее так, обнял за плечи. Глаза его светились счастьем, а лицо Анай-кыс оставалось тревожным.
— Как быть с Эресом?.. Как сказать ему?..
— Это уже мое дело. Мы поговорим с ним как мужчины, не думай об этом. Эрес умный парень, друг детства... Он поймет.
Мать испугалась, увидев сине-красный рубец на лице сына. Лапчар держал крепко за руку упиравшуюся Анай-кыс.
— Встречай невестку, мама! Накрывай на стол!
Мать пригласила Анай-кыс сесть и снова тревожно посмотрела на сына.
— Что с тобой, сынок? Можно сначала и поговорить...
