— Вот чем кончились твои записки, — поднялся Ирбижей. «Не торопись на слова, — поучал не раз он сына. — Нет ничего сильнее слова, сказанного или написанного. Сотрется узор на чугуне, на скале надпись, а слово останется. Быть хозяином своего слова потруднее, чем мне, неграмотному, написать его».
Лапчару хотелось, чтобы отец понял его; он не бросался словами, ради дела писал. Но подумал, что ничего не сможет доказать сейчас.
Нужно время. Работа, сама жизнь докажут его правоту, и у них в селе нельзя уже строить так, как раньше, даже три года назад.
Долго не спал Лапчар в тот вечер, ворочаясь с боку на бок, спорил сам с собой. И выходило все-таки, он прав. Правильно писал о недостатках, которые мешали работать лучше, производительнее. Но где результаты? Теперь он будет работать на ферме, а строительство, выходит, будет вестись по-прежнему без графика, без плана. Нет, он снова пойдет к председателю.
На ферме Лапчар выполнял разную работу: подвозил корма, чистил коровник, возил молоко. Улучив момент, зашел как-то к председателю, ночные раздумья не давали ему покоя.
— Девушки наши покой, наверно, потеряли? — опять шутками-прибаутками встретил его Докур-оол.
— Что вы, тарга? — смутился Лапчар.
— Чего там «что вы», ферма — девичий батальон, и вдруг такой парень объявился? Стало быть, заботимся о тебе, думаем.
Когда Лапчар шел в правление, он ожидал горячего делового разговора, но шутливый тон председателя сбил этот настрой.
— Твои предложения серьезно изучаем, принимаем меры, только все ответить некогда, в письменном виде, как полагается.
Лапчар слушал председателя, его простой дружеский тон, и думал: «А ведь таргалары такие же, как все мы, люди, только что должность у них повыше».
— Я писал, думал, поможет делу, тарга, — совсем спокойно сказал Лапчар.
— Правильно, надо писать. Есть недостатки — нельзя молчать о них. Нет у нас такого права! — председатель встал из-за стола, от его шутливого тона следа не осталось. — А на ферму мы тебя не потому послали. При необходимости правление может любого направить куда надо. Комсорг тебе говорил, наверно, — и понизил голос. — Если мы будем агитировать комсомольцев, как же поведет себя беспартийная молодежь?
«Эти же слова, что у Шериг-оола. Похожи, как две норы, у которых под землей общий ход», — подумал про себя Лапчар.
Председатель подошел к Лапчару, похлопал его по плечу.
— Будем считать, солдат, что на заявления твои мы отреагировали. Примем меры. И Москва не сразу строилась. Сколько лет строим наше село? Ты с новорожденного ягненка был, а теперь вот недостатки видишь. Нечего по мелочам шум поднимать. Их надо исправлять на месте. Есть бригадир, иди к нему.
Что ж? С этим он согласен. Лапчар потрогал шрам над правой бровью.
— А как на новом месте? Петренко все жалуется на то, что одних женщин направляем к нему. Теперь хоть даст отдых нашим ушам. Доволен, наверно, — и председатель закурил, как будто миновал только что трудный перевал.
...Сергей Петренко знает и любит свою работу. Он приходит на ферму раньше доярок. А если заболеет какая-нибудь из них — сам садится доить. Делает он это не для того, чтобы о нем хорошо говорили, он доит лучше многих женщин, работающих на ферме. Когда в колхозе перешли на электродойку, Сергей Тарасович целыми днями не снимал белого халата, помогая дояркам освоить механическую дойку, учил, показывал. Многие удивляются, когда он все успевает, ведь, как у всех, еще и свое хозяйство есть. К нему на ферму приезжают из района и из Кызыла, в шутку называют «академиком». Когда в райцентре проходят курсы, семинары, участников непременно везут на их ферму. Сам «академик» краснеет, конфузится так, что остаются белеть одни брови. О таких тувинцы говорят: «Сам в седло врос, седло к коню приросло».
Лето в разгаре. Все чабаны переехали на летние пастбища в верховья Шивилига. Свиноферма — тоже там. Одну ферму перевезли в Хендерге. Осталась только ферма Петренко. В предыдущие годы она тоже переезжала на чайлаг. Здание пустовало, только трясогузки выводили там своих птенцов. Летний нагул скота — важное дело, но менять пастбища надо с умом, скот должен хорошо нагуляться, прибавить в весе, надои резко возрасти. А колхоз должен иметь доход от этих надоев, а если его нет, то зачем рекорды? Цифры?
И вот второе лето не выезжает ферма на чайлаг. Началось это так. Сергей Тарасович потребовал вдруг собрать правление колхоза, и это в самый разгар лета, когда все готовились к переезду, и чабаны, и фермы. Правление все же собрали. Петренко сразу взял слово.
— Мы подумали с товарищами и решили отказаться от летнего переезда, хотим оставить нашу ферму на прежнем месте, — объявил он, вытаскивая из кармана платок и вытирая лоб.
И тут началось, зашумели, загалдели все разом.
— Кто решил? Кто это мы? Как же так, всегда выезжали? Нарушать постановление — снизить надои в летнее время?
Петренко спокойно выслушал и продолжал:
— Мы решили. Мы — это я, ветврач и зоотехник вместе с доярками. Все взвесили: место расположения фермы само по себе — прекрасный чайлаг. Зачем, находясь уже на чайлаге, выезжать на другой? Переезд стоит трудозатрат, и для скота нелегко. А здесь и корм и вода — все под боком.
Сергей Тарасович знает, что трава поднимется в пояс и можно не бояться засухи, так как село лежит у подножия гор. Однако с середины лета он начинает болеть поливом, любит повторять: «Хороший надой бывает, когда землю поливают водой и потом».
— А кто будет отвечать, если надои снизятся? — спросил кто-то.
— Я отвечаю. Только не надо бояться. Надои возрастут, товарищи. Травы вокруг фермы хватит, используем также пастбища вокруг села. На дойку будут выезжать доярки...
— По старинке снова хотите доить, вручную?
— Нет, зачем. Электродойка останется, будем брать движок.
— А как с себестоимостью? Не будет ли колхоз в убытке?
— В прошлые годы, когда выезжали на дальние чайлаги, нередко молоко у нас прокисало, — продолжал убеждать Сергей Тарасович, — и колхоз оставался в убытке, доходы не покрывали расход. А тут — пастбища рядом, дояркам — близко. Специалисты подсчитали, на каждую корову кормов дадим вдвое больше, и молока думаем больше взять. Прекрасные пастбища, свежий воздух. Он ведь не только людям нужен.
Воцарилась тишина, больше никто не спорил, не задавал вопросов. Предложение было принято с условием, что Сергей Тарасович представит правлению бумагу с экономическими подсчетами. Этого потребовал парторг Илюшкин.
Лапчар перестал даже заглядывать домой. Только что он вернулся с полива кукурузы. «К концу лета еще раз польем как следует, и вытянется во какая», — говорил довольный Петренко, касаясь рукой затылка Лапчара.
— Теперь куда меня поставите? — спросил Лапчар.
— Сам знаешь, с доярками плохо у нас. Предлагал ребятам — они ни в какую, таращат на меня глаза. Сейчас, правда, вернулась одна, отправляли ее на учебу в Кызыл.
— На доярок тоже учатся?
— А ты как думал. В наше время, брат, без учебы ни одно дело не спорится. В прошлом году я ездил на Украину, перенимал опыт... Ладно, потом...
Около них остановилась машина с бидонами. Кивнул Лапчару на шофера Петренко:
— Будешь с ним возить молоко, по нескольку ездок в день. А сейчас отвезете фляги побыстрее на чайлаг, скоро дойка, да дорогу смотри, шофер-то знает.
Запели бидоны на стареньком грузовике, из-под колес поднялась пыль. А кругом все было одето в зеленое. Упругие волны теплого встречного воздуха врывались в кабину. Тело чувствовало бодрость, силу. На душе было хорошо. Не прошло и часа, как шофер затормозил возле палаток. Неподалеку, выпуская синий дым, работал движок, под открытым небом стоял доильный агрегат.
— Тарга наш молодец, — говорил шофер, молодой парень по имени Шавар-оол. — В прошлые годы с дальних точек пока едешь, не то что молоко, сам прокиснешь. Теперь — другое дело.
Коров только что подоили, они уходили с гордым видом, независимым, как сытые гусыни. Машина остановилась у большой белой палатки, в которой теснились бидоны. Шофер и Лапчар вышли из машины.
