Анай-кыс минуту постояла у входа, взглянув на гостей, подсела к матери. Их взгляды обжигали ее, она раскраснелась, словно горный пион в темном ущелье. Мать подвинула к ней деревянное блюдо с мясом. Перед ней на коленях стоял Токпак-оол и держал чашечку с аракой.

— Нет, нет, я никогда не пила араку, — глядя на него, сказала Анай-кыс и, чтобы смягчить свой отказ, добавила: — Сами пейте.

— Доченька, тебя старшие просят, — вкрадчиво сказала мать.

— Руки старого человека устанут, прими у него пищу, — уговаривал отец.

— Это не пища, а арака, — Анай-кыс взяла чашечку одной рукой.

— Надо принять с уважением, — повеселев, сказала мать.

Анай-кыс пригубила и тут же вернула чашечку. Токпак-оол вытирал пот с улыбающегося лица:

— Ну, доченька, мы ведь не чужие, а родители Достак-оола.

— Мне к коровам надо, — сказала девушка и выскользнула из юрты.

Прислушалась — внутри молчали, точно там никого и не было. Телята были уже подле матерей. Еще немного, и те скормили бы им все молоко.

Красный диск солнца опустился на горную вершину, все вокруг предвещало непогоду или это казалось Анай-кыс. Долго она доила коров, механически делая это, думала о своем. Вышел отец за дровами. Мать пронесла ведро воды. Над юртой поднялся дым, снова стали слышны голоса. Несколько раз к ней подходил Достак-оол, пытался заговорить, но она молчала. Начала загонять овец, не торопясь, отделяла от них ягнят. Брала по одному ягненку, внимательно осматривала, не приболел ли, нет ли клещей, и переносила в отдельную кошару. Управившись с овцами, выпрямилась, прислонилась к кошаре, закинув голову. Быстро надвигались сумерки.

Облака, что недавно неслись издалека и были похожи на навьюченных верблюдов, распластались теперь по всему небу. Вот облако, похожее на раскрытую книгу, а там, сбоку, видна голова коня, вот оно расклубилось, книга изогнулась — появился всадник в форменной военной фуражке. А это что? Ах да, сабля! Сверкнула молния, и Анай-кыс показалось, что всадник взмахнул саблей и посыпались искры. Заблеяли овцы и стали собираться в кучу. А Анай-кыс не могла оторваться от этого зрелища. Опять вспыхнула молния, всадник раздвоился, раздвоилась и голова коня, и вот уже исчезла рука с саблей, едут двое, совсем рядом. Ударил гром, Анай-кыс вздрогнула: ей показалось, совсем близко зазвенели стремена всадников.

Она не заметила, что начал накрапывать дождь, с завистью смотрела на тех, двоих. Ей тоже хотелось умчаться сейчас на лихом скакуне, чтобы посвистывало в ушах.

А ее старики не знали, как угодить гостям. На следующий день закололи самого жирного барана, перегнали свежей араки из припрятанного бочонка, и все-таки гости уезжали, видно, не очень довольные.

— Что же получается, сватья, — говорил Токпак-оол, садясь на коня. — Как же нам считать, дело наше слаженное или нет?.. Мы и слова не слышали от нашей невестки. Вчера спать ушла, сегодня тоже нет ее...

— Ой, — глотнула воздух Шооча, и слова так и полились: — Да нам ли не знать нрав нашей дочери, сейчас смущается, потому и молчит, потом благодарить нас будет, вот увидите. Слово родительское — верное слово.

С отъездом Токпак-оолов Анай-кыс вздохнула свободнее. Погнала овец и осталась пасти, не хотелось возвращаться домой. Когда солнце начало палить нестерпимо, сошла с коня и, держа его за повод, села на камень.

Ветер относит песню девушки к соседним скалам, те множат ее на подголоски: «Встретит ли, найдет ли меня», «...Найдет ли меня», «...Меня».

Анай-кыс становится хорошо, свободно, когда она поет. Всю зиму провела в одиноком зимовье, и вот теперь перед ней широкий простор до самой горы Хайыракан, что похожа на верблюда, протянувшего шею к Улуг-Хему, чтобы напиться целительной влаги. По обе стороны реки раскинулись широкие поля, засеянные хлебом, они едва начинают зеленеть.

К вершине Хайыракана летит орел. Он мощно машет крыльями, чтобы набрать высоту, но вершина еще далеко. Орел продолжает работать крыльями, и вершина остается под ним. «Набрать высоту трудно, — думает Анай-кыс, — и орлу, и человеку».

Прошло несколько дней, Шооча молчала, разговора о гостях, о Достак-ооле не вела. Анай-кыс радовалась: были гости и уехали. «Поняли, наверно, наконец», — думала она. Вернувшийся из села отец объявил, что пора переезжать на чайлаг. Семья начала готовиться к очередной кочевке. «Опять мешки, волы...» — досадовала Анай-кыс. Но к вечеру подъехала грузовая машина, от радиатора валил пар, как от разгоряченного коня. Из кабины вышел Достак-оол. По-хозяйски осмотрел машину, пнул ногой облысевшие шины. «Как вы тут?» — спросил он и уверенно вошел в юрту.

На этот раз перекочевка не доставила хлопот, не пришлось навьючивать животных, делиться, кому сопровождать скот, кому ехать с грузом. Когда Анай-кыс проснулась на следующее утро, не было уже ни коров, ни овец, ни Достак-оола. Шофер с отцом быстро разобрали юрту и погрузили на машину.

Не знала Анай-кыс, что Достак-оол гонит их скот вверх по Сенеку. Это уже не что иное, как право и обязанность зятя...

Рядом с шофером сидела Анай-кыс. Мать пожелала ехать наверху. После обеда они прибыли на место. Оно показалось девушке знакомым: речка и тот пригорок... Ей припомнилось одно лето... Она любила ходить вдоль реки и собирать красивые камешки, чтобы потом построить сайзанак. Как-то к ней подбежал мальчишка, злой драчун, это был Достак-оол, и сломал ее сайзанак. Она плакала, отыскивая в песке свои камешки, а Достак-оол стоял и смеялся, растягивая свои толстые губы. Вдруг на него налетел другой мальчишка, повалил на землю, но Достак-оол хлестнул его прутом и рассек лоб. Увидев кровь, он убежал, а мальчик, зажав рану, нагнулся к большому камню, взял свою сыгыртаа[28] и полную ягод протянул ей. С тех пор Лапчар — так звали его — часто приходил сюда, и они играли вместе. Он находил для нее самые красивые камешки, помогал строить сайзанак. Та сыгыртаа до сих пор хранится у нее. Не знала Анай-кыс, что придя однажды на это место и не найдя ни ее, ни юрты, мальчик горько заплакал. Потом они какое-то время учились в одной школе, но он почему-то стеснялся к ней подходить. А шрам над бровью у него так и остался с тех пор.

Машина затормозила у какой-то юрты, это прервало нить ее воспоминаний. Из юрты вышел Достак-оол — сердце Анай-кыс упало и полетело куда-то вниз. Значит, их родители поставили юрты рядом.

Люди и раньше поговаривали, что Сандан и Токпак-оол собираются, видно, породниться. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений на этот счет. Анай-кыс считала дни до возвращения Эреса, на глаза ее часто навертывались слезы. Она не решалась написать ему обо всем сейчас, когда оставались считанные дни. Но как пережить ей это время?!

Она плохо спала, голова у нее была тяжелая. Распустив волосы, начала расчесывать их. К ней подошла мать, последние дни не поднимавшаяся с постели, и принялась бережно и аккуратно расчесывать ее волосы, рассыпавшиеся по плечам. Анай-кыс обрадовалась материнской ласке, руки матери снимали с ее сердца тоску и боль. «Какими нежными могут быть эти руки и каким холодным может быть ее сердце! — подумала девушка. — Ради нескольких лишних овец она помешала ей учиться, закончить техникум, а теперь нашли жениха и хотят договориться без нее, выдать замуж по старым обычаям. Нет, не будет по-вашему, мама! Мне не нужен ни ваш скот, ни ваш жених! Что такое? Мать заплетает ей волосы в две косы?!»

— Я всегда плету одну, мама!

— Уж так положено, доченька. После смотрин надо носить волосы на две косы.