Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Готово, садитесь ужинать, — сказала Анай-кыс, ставя на стол дымящийся мясной бульон.

Шооча повернулась к мужу:

— Развесь одеяло, пусть согреется пока.

Сандан взял одеяло из козьих шкур за один конец, Анай-кыс помогала отцу, подвешивая другой конец к стропилу юрты.

— Па, тяжелое какое. Сколько же здесь шкур?

— Из шести шкур, да только тепло из них давно ушло. Старое, как я, — нехотя ответила Шооча.

Начали ужинать. Сначала ели мясо, кости бросали собаке. Но она не могла с ними справиться, продолжала следить за руками своих хозяев.

— Налей ей бульону, дочка. Нельзя, чтоб у человека глаза блестели, а у собаки нос вертелся, когда другие едят, — сказала мать.

Пока Анай-кыс убирала остатки пищи, старики легли, закутавшись в одеяло. Сверху Анай-кыс набросала тулупы. Посмотрев огонь, чтобы остались хорошие угли, тоже легла, закутавшись в тулупы и прикрыв голову белым войлоком.

Было тепло, но ей не спалось. В голову приходили одна за другой невеселые мысли. То ей чудился звонок, каким она слышала его в тот день: долгий, зовущий. Теперь подруги, наверно, сдали ее книги, знают, что она не вернется. Спят сейчас спокойно в теплой комнате под простынями, закрутив на бигуди концы кос. А утром, проснувшись, будут торопиться на занятия, укладывая красиво волосы и рассказывая друг другу сны, смеяться....

А ей не до сна и не до красоты тут. Утром холодно — носа не высунешь. Вылезешь из постели — влезешь в шубу. Да если бы и была возможность, для кого ей наряжаться? Для родителей или, может, для Достака, который что-то зачастил к ним, то дров привезет, то еще что.

Она написала девчатам, да не с кем было отослать письмо, — не с ним же! Даже подумать о нем неприятно! Просила переслать ей сюда письма Эреса.

Поднявшись рано утром, как всегда, погнала овец и, оставив их на солнечном склоне, вернулась в юрту. Там уже сидел Достак-оол. Мать принарядилась, надела лучшую шубу и готовила для него чай, угощение, а сама все говорила:

— Дров у нас было мало, вот ведь послал бог такого человека — привез целые санки... Старик опять пропал, дров бы напилил. Где его носит?

Анай-кыс молчала. Она уже и раньше замечала, когда у них Достак, мать перестает стонать и жаловаться, болезни ее как рукой снимает, становится разговорчивой.

— Он, наверно, к нам поехал. Я видел недалеко от юрты всадника.

— Это он, он, — согласилась мать. — Будет он в такой мороз пасти?!

«Отец всегда так, — думала Анай-кыс, — утром уезжает вроде пасти бычков, а сам объезжает соседние аалы, а к вечеру, смотришь, возвращается».

— Напилили бы дров, дочка. Отец-то поздно, должно, вернется.

Анай-кыс даже обрадовалась, ей не хотелось сидеть вот так с ними, говорить не о чем, а потом пришлось бы одной мучиться с дровами. Она быстро поднялась, Достак — за ней. Желая похвастаться силой, он поднял самое толстое бревно на козлы, а затем, по-хозяйски взяв голыми руками пилу, проверил зубья: нет ли кривизны. Двое молодых встали по обе стороны бревна, и в декабрьский мороз скоро жарко стало обоим, запела стальная пила. Щеки Анай-кыс раскраснелись, волосы, выбившиеся из-под платка, засеребрились инеем.

Достак все чаще взглядывал на нее, несколько раз предлагал передохнуть. «Ничего», — только и отвечала она, не выпуская ручку пилы.

Когда распилили несколько бревен, выпрямилась, лицо ее пылало. Поправляя на шубе пояс, вошла в юрту. Достак остался на улице и начал колоть дрова.

Мать готовила баранину.

— Вот это парень, — начала она, как только Анай-кыс вошла. — Слова твоего мимо ушей не пропустит, все исполнит, все сделает.

Анай-кыс молчала. Куда ей деться? Здесь — мать, там — он.

— Иди, дочка, позови Достак-оола, не поел ведь даже, привез дрова и сразу за работу, — по-своему поняв ее молчание, сказала Шооча.

— Сам придет, мама.

— Уу, какая ты! Слова доброго от тебя не дождешься...

Анай-кыс не выдержала. Вскочила и, высунув голову через войлочную дверь юрты, крикнула:

— Э-эй, Достак-оол, иди поешь, мать зовет. И возвращайся скорей, говорит она, дома тебя, наверно, заждались.

— Ой-ой, позор какой! Дочь моя зовет по имени старшего, да так громко.

Анай-кыс, ничего не говоря, быстро вышла, открыла коровник и погнала телок к реке. Теперь она поняла все, о чем раньше догадывалась. С этого дня мать и дочь почти не разговаривали, только по необходимости, когда надо было что-то сделать по хозяйству.

Через несколько дней к ним приехал из села дед звать отца на похороны. Сандана опять дома не было. А старик, не торопясь, говорил:

— Помер этот самый старик, как его, да вот что один остался...

— Да какой, господи? — не выдержала Шооча.

— Херел из рода Оюнов.

— Поок, бедный. Вот и его день пришел, и мой близится, — скороговоркой сказала мать. — У него же сын в армии, — и взглянула быстро на дочь.

— Вот-вот, послали ему туда скорую грамоту, дилиграм, значит. Люди говорят, ждут его не сегодня-завтра. Как же без сына усопшего хоронить?

Он умолк, но губы его какое-то время еще продолжали шевелиться. Анай-кыс отвернулась. У нее вдруг зазвенело в ушах. Она ничего больше не слышала, молча вышла из юрты.

Не заметила, как взобралась на высокий пригорок, где паслись овцы, села у скалы и, глядя перед собой, долго слушала, как овцы тихо рыхлят снег. Солнце торопливо опускалось к вершинам гор. Очнулась, когда этот звук вдруг исчез и стало совсем тихо. Овец вокруг не было, они сами уже потянулись к дому. Анай-кыс поднялась и пошла следом.

Мать лежала в постели. Не поднялась она и на следующий день, когда приехал Достак-оол. Прошел еще день, мать продолжала стонать, и Анай-кыс решила ехать за врачом. Когда сказала об этом, матери стало хуже. Но девушка больше не слушала ее, седлала коня. Казалось, не было силы, которая остановила бы ее сейчас.

Вскоре Шооча услышала удаляющийся топот копыт.

К обеду Анай-кыс была в Шивилиге. Лошадь вспотела под ней, покрылась инеем, из груди вырывались звуки, похожие на бульканье кипящей воды.

Въехав в село, Анай-кыс недолго колебалась, направила лошадь прямо к больнице. Она хотела предупредить врача, что ей надо отлучиться, прежде чем они поедут обратно, но в больнице сказали, что врач принимает сейчас роды и что надо подождать.

Анай-кыс спешила в самый конец села, где стоял маленький домик. Она приказывала ногам идти быстрее, но они не слушались и, казалось, несли ее назад. Сердце почему-то стучало у самого горла. Издали она заметила, что из трубы не шел дым и возле дома не толпился народ. Подойдя ближе, остановилась. Ее обогнала женщина с пустыми ведрами.

— Да, вот и дом опустел, — сказала женщина упавшим голосом. — Похоронили вчера. Сын уж обратно собирается, в правление пошел.

Анай-кыс замерла вся, потом встрепенулась, поблагодарила женщину и быстро-быстро пошла от дома. Теперь она не приказывала ногам — они сами несли ее. Если бы никого не было вокруг, она бы, наверно, бежала. Эрес! Она должна его увидеть, все рассказать. Скорее, сейчас!

Вот и правление. Анай-кыс вбежала по ступенькам, когда распахнулась дверь, — на пороге прямо перед ней стоял Эрес. Он был в военной форме: бушлат с погонами, шапка с красной звездочкой и в сапогах. «В такой-то мороз!» — подумала она.

Ойт! Она замерла на месте. Эрес тоже на какое-то время застыл от неожиданности. Они даже не поздоровались, стоя друг против друга. Наконец, Эрес сделал над собой усилие и сдавленным голосом спросил:

— Как живешь, почему бросила учиться?

— Мать заболела, — выдавила Анай-кыс чуть слышно.

— Ничего, поправится, — почти безразлично, как ей показалось, сказал Эрес и добавил виновато: — Я вот обратно еду, времени в обрез... Думал не увидимся вовсе...

К правлению подъехала почтовая машина, шофер засигналил Эресу.

— Пиши, — уже мягче сказал он и просительно посмотрел ей в глаза. — Год остался. Слышишь?

Анай-кыс только несколько раз молча кивнула головой. В ее черных глазах, устремленных на него, блестели слезы и скатывались по щекам. Эрес обеими руками сильно сжал ее плечи и легонько приподнял над ступеньками. Хотел еще что-то сказать, но шофер снова просигналил, и Эрес побежал к машине. Прежде чем сесть, оглянулся, снял шапку и помахал рукой. Машина умчалась.

33
{"b":"817872","o":1}